***

Двери лифта открылись на двадцать шестом этаже, и я вышел из него, сжимая в руках книгу Гривина, которую забрал из медицинского отдела, где провел ночь. «Добро пожаловать в Лабиринт», – вспомнилась мне фраза Доон.

Передо мной лежал длинный темный коридор, разветвляющийся еще на три части через несколько метров. И где же моя комната? Я стоял на перекрестке, не в силах решить, в какую сторону направиться. Может быть, направо?

2640… Нет, видимо, все-таки налево. 2601, 2602, 2603. Да, я на правильном пути. И мне надо было торопиться, потому что мои ноги начинали неметь, а на глаза натягивалась темная пелена. Ко всему еще и сам коридор был крайне плохо освещен. Я шел практически на ощупь на слабеющих с каждым шагом ногах. 2607, 2608… Мне показалось, что двери лифта вдруг снова открылись.

Я развернулся, но не смог ничего разглядеть… Ситуацию усугубляло гадкое самочувствие и расфокусировка зрения (никак не удавалось «настроить» его, сколько бы я не тер глаза). Среди полной тишины до меня донесся непонятный звук. Словно кто-то шаркнул по полу. Я замер: «Просто еще один житель»… И через некоторое время на перекрестке появился силуэт. Высокий мужчина… Наверно, сосед по этажу. Однако в сгущающемся мраке я не был уверен, что вижу человека. Воображение рисовало невероятное антропоморфное существо. Оно стояло и смотрело прямо на меня. Чего ему от меня надо? Руки существа вытянулись в мою сторону, став неестественно длинными. Я в полуобморочном состоянии попятился назад, ведь они, как и гибкие ноги, были будто свиты из множества веревок, а его голова казалась неправильной трапециевидной формы… и на ней не было лица!

Ноги совсем отказали, и я свалился на пол, выронив книгу. Перевернувшись, я вновь схватил ее и на четвереньках пополз к своему убежищу. 2609…2610… 11 – мое спасение! Я обернулся…

На этаже никого не было. Лишь я, потный от ужаса, и сумеречные стены. Трясущиеся пальцы достали из кармана ключ, кое-как вставили его в замочную скважину, провернули – дверь отворилась, и я ввалился в комнату. Спустя секунду, я уже сидел на полу, прижимаясь спиной к кровати, и тяжело дышал. В комнате было слишком мало воздуха…

Что это? Очередное видение? Многовато для одного человека. Я обрушил голову в ладони, хватаясь за волосы. Раз, два, три… Выдох.

Все хорошо. Я просто брежу. Вся эта религиозно-историческая чушь из книги плохо влияет на мой неокрепший разум!

Взобравшись на кровать, я ощутил, как к ногам вернулась сила. Физическая нагрузка была мне просто необходима. Доктор правильно понимал состояние моего здоровья. С одной стороны, во мне бушевала энергия, которую надо использовать, а с другой – мне не хватало стабильности, крепости тела.

Из широкого окна в комнату проникал призрачный серебристый свет, мягко отделявший мутные тени. Кровать была самым светлым местом в помещении. На ней же лежала моя новая одежда. Побывав в общественной столовой, я вдруг понял, как хорошо мне было, когда не носил все эти вещи. Вот о чем пытался сказать мне Док в тот день.

Чтобы не грустить, я открыл книгу в поисках той информации, которую рассказывал сегодня Доон. Моя нить-закладка выпала, когда я обронил книгу в коридоре. Поэтому я перелистывал страницы одну за другой. Вот «Предисловие», а вот и «Глава 1»:

«В средние века католическая церковь активно распространяла идею о том, что вся наша греховная земная жизнь, наполненная страданиями и телесными переживаниями, ничего не стоит. Главная цель истинного христианина состоит в спасении своей души. Важна лишь она. Истинно верующим и ведущим соответствующий образ жизни обещали Рай, а людям, идущим на поводу у своей плоти и дурных помыслов, что было неизменно связано, сулил вечный Ад.

Это очень удобная модель мира, говорящая «тянись к свету, а не ко тьме», однако она сильно упрощена, ведь свет и тьма – это самые древние супруги во Вселенной. Дед и Баба, Сера и Ртуть, Царь и его Королева, рождающие главное действующее лицо сюжета – человека.

Считается, что пребывание людей в материальном мире, – это время, за которое нужно успеть подготовить свою душу к Спасению. Под «спасением» понимается воссоединение человеческой души с Богом. То, что в индийской философии трактуется как Мокша – освобождение от вечного перерождения (Сансары) для слияния с Абсолютом. Идея одна, но трактовки различаются, ибо в современном Христианстве акцент Спасения ставится на избавлении от посмертного Ада. Этот акцент довольно сильно искажает основную мысль.

Ведь что такое «Спасение»?

В католичестве для этого принят термин «Salvation». «Salvus» имеет тот же корень, что и русское «Целый» и, в конечном итоге, «Коло». Другими словами, «не нарушенный, не прерванный, замкнутый». Образ, играющий огромную роль во всей древней философии, но никак не отвечающий требованиям известного нам в упрощенной форме церковного канона. Быть спасенным, таким образом, – это обрести целостность, что соответствует индийской Мокши – становлению частью Абсолюта. Именно поэтому Рай так тесно связан с ощущением блаженства: потеря себя как индивида и становление частью целого обеспечивает растворение в общем через потерю частного. Страдание же – удел индивидуального, вызванный отделением от целого (отрывом) и свободой выбора».

Чем дальше я продвигался, тем больше понимал, что вчера не читал ничего подобного. Возможно, бегло пролистал и выхватил какие-то сведения? Но почему я так уверенно рассказывал о христианской символике Доон?

«В православии принят термин «Спасение», в честь чего Иисуса Христа называют «Спасом». В греческой христианской традиции, имеющей общие корни с русским православием, Спасение именуется «Σωτηρία», что обычно читается как «Сотерия».

Слово «Спас» тождественно латинскому «specio», что значит «смотреть, обозревать, наблюдать», как и английское «spectator» (зритель), «spy» (шпионить), скифское «спу», то есть «глаз», что уже на столь поверхностном уровне вызывает логичный вопрос: а причем тут «спасать от мук адских», когда речь идет о «присмотре и наблюдении»?

Следуя за понятием Целостности, а также зная, что в «Сотерии» первый корень – это «σώω» (су), который восходит к общему индоевропейскому «сва» или «су», то есть некий «свод воедино, связывание», мы видим, что «спас» довольно точно подтверждается обрядом надевания нательного креста в христианстве – привязывания своего индивидуального к целому – к христианской Общине, олицетворяемой христианским Богом и Собором Святых».

Ну, наконец-то! Я нашел этот отрывок! Я, действительно, вычитал эти данные из книги! Вот только сомнения не хотели покидать мою голову, а повествование Гривина вело меня дальше:

«Дело в том, что символ креста обозначает как раз скрепление воедино. Второе, более народное, значение креста – это оберег от дурного. Вот и получается, что крест – это и скрепление, и оберег. Другими словами, крест – это безопасность и сила в единстве, что и есть настоящий смысл «Спасения».

Бог изображается в виде небесного глаза, поскольку Он, как смотритель («спас»), способен охватить взором весь мир, в то время как мы вращаемся внутри него. То есть, в отличие от земных существ, Бог видит всю картину целиком, как связанную систему, может охватить ее, то есть постигнуть. Таким образом, Бог находится вне этой системы, противопоставляется ей. Ведь только находясь вне мира, можно видеть его целиком, совсем как космонавты видят Земной шар издалека, понимая его реальные размеры, формы, наблюдая за атмосферными потоками и суточным вращением, а мы – земляне – удивляемся внезапному дождю и любуемся закатами.

Но если Бог – это «глаз» – субъект наблюдения, то что же тогда является объектом наблюдения? Чему противопоставлен Бог? Ответ – видимому материальному миру или, если давать ему имя, Сатане.

Да-да, «Лукавый» – это и есть наша «Явь», мир вещества, мир лиц и оболочек, имеющий множество форм. В то время как образ Господа – это олицетворение непроявленного, мыслимого, идеального. Взаимоотношения Бога и Дьявола, идеи и вещества, замысла и воплощения, именно в таком аспекте – это центр космогонии древних, понимание которой обязательно, так как дает способность воздействовать на материю».

Мой мозг буквально заскрипел. Я подумал, что от прочитанного, но только поначалу. Мне нестерпимо захотелось скинуть одежду – оболочку – и смыть с себя невидимый осадок этого «лукавого» мира. Мысли молниями забились внутри черепной коробки – текст книги запустил во мне механизм обрывочных воспоминаний, но на этот раз их было больше. Словно поток реки, перекрываемый хрупкой дамбой, готовый снести ее своей мощью. И мне было ясно, с чего такая сила, ведь теперь я мог предположить, откуда в моей голове вся эта утренняя информация по наузам. Она снилась мне этой ночью после чтения, но внезапное пробуждение и вызванная им ярость затмили сон, выгнав его в темные подземелья разума. Но теперь я вспоминал. И сон, и те события, что скрывались за ним.

Я стянул с себя душную одежду и залез в ванну. Вода медленно наполняла ее, погружая тело в невесомость и высвобождая мысли одну за другой до тех пор, пока в голове не осталась лишь тишина, а окружающее пространство перестало существовать. Я сделал глубокий вдох и ушел в глубины своего подсознания, нырнув в воду…

***

…Ветер, хлещущий по небритым щекам. Молодой человек, бредущий сквозь ночную темноту. Глаза, полные усталости, опущенные плечи. Хаотичный танец снежных хлопьев в усталом свете городских фонарей…

…Теперь он стоял на вершине холма, поднимающимся над густым зеленым лесом. Мужчина выглядел иначе, более уверенным, жестким и спокойным. Его глаза закрыты, а чуть сдвинутые брови образовали морщинку на лбу. Он держал в руках какой-то предмет прямо перед своим лицом и нашептывал ему неслышимые слова.

Может, он молился? Или прощался? Я бестелесным воздухом парил вокруг него, не имея возможности хоть как-то проявить себя.

«Я тебя освобождаю», – услышал я, приблизившись почти вплотную.

Мужчина открыл сжатые ладони – в них оказалась плетеная из веревок человекоподобная устрашающая кукла, сделанная словно из одного пучка толстых нитей, сходящихся в трапециевидной голове. Мужчина поцеловал ее, медленно выдыхая в нее воздух.

После этого он начал распускать веревки, развязывая узлы. Как только нить освобождалась, он отпускал ее восвояси. И с каждой улетевшей нитью, я чувствовал прилив сил, но не своих, а… ветра. Поток воздуха становился плотнее, и когда в руках мужчины остались всего три нити, ветер жадно вырвал их. Мужчина не сопротивлялся и позволил потоку унести остатки куклы.

Его сияющие глаза были полны радости и смотрели на горизонт. Ветер начал ослабевать, а вместе с ним и мое присутствие в данной сцене…

***

На берегу реки, полной солнечных бликов, столпился народ. Все хотели хоть краем глаза увидеть новорожденного, но волхв был широкоплечим, и малыш терялся в его руках. Маленький комочек, завернутый в красно-белый широкий пояс, который для него соткала Марья.

Рядом по колено в воде стояли молодые родители. Мать позволила себе пролить слезу счастья, отец крепко держал ее за руку. Остальные члены большой семьи остались на берегу, не смея переступить водную черту.

Я наблюдал за происходящим со стороны леса. И если быть честным, то пришел посмотреть не на обряд имянаречения – среди всей этой толпы меня интересовала лишь одна девушка, которая приходилась двоюродной сестрой имениннику. Я искал ее зоркими глазами среди прочих лиц, но не мог увидеть.

«О, бескрайнее море, что было вначале, – продолжал свою громкую речь волхв. – Ты полно жизни, полно силы, стремительно. Течешь и меняешься столь быстро, столь часто! Я вижу тебя рыбой, но вот ты – змея, а после конем ты пенишь свои воды, и брызги летят, словно птицы. Ты – мать, ты – муж, ты – бескрайнее поле, ты – туча небесная, ты – мурава. Позволь мне, лебедю, нырнуть в твои воды. Позволь мне, утице, достать сокровенное».

Волхв, чье лицо скрывала маска, начал раскачивать ребенка, приговаривая: «И нырнул лебедь, но не достал до дна. И нырнул лебедь снова, но не достал до дна. И нырнул лебедь в третий раз, и поднял со дна комок ила».

С этими словами волхв опустил ребенка в воду, отчего все вокруг замерли. Тишину разрезал пронзительный крик малыша, подхваченный ликованием толпы. Родители приняли свое дитя, чтобы завернуть его в сухое и теплое одеяло. Пока они это делали, волхв продолжил свою речь:

«И была сыра Земля, и была мутна Земля», – он набирал в горсть воды и взмахом окроплял народ на берегу.

В какой-то момент толпа разошлась, и моему взору открылось столь любимое девичье личико. Оно сияло в солнечных лучах, и капли разбрызганной воды на ее коже отражали этот блеск. Девушка с любопытством смотрела на брата и, наверно, мечтала, что когда-нибудь окажется на месте его родителей и так же будет принимать своего ребенка.

В светло-русые волосы по всей длине были вплетены красные маки вперемешку с другими полевыми цветами. Скоро наступит время, когда ей заплетут длинную косу, и тогда я смогу прийти в деревню, надеясь сделать ее своей женой. От несбыточности этой мечты я тихонько зарычал. Ну же, посмотри в сторону леса! Увидь меня! Но девушка была полностью увлечена обрядом.

Ребенка перепеленали, и он успокоился.

«И стала земля печься под солнцем. И стала она отделяться от моря вечного. И стала она связываться, крепнуть. И зацвела Явь, и раскинулась Явь, и была она тверда и прочна. И пошли по ней роды животные, роды крылатые, роды хвостатые. И лепились они все из твердеющего ила, и отделялись от Сырой Земли, и связывались узлами прочными».

Волхв подошел к родителям, держащим дитя.

«И завязалось дитя последнее, и было дано ему имя…», – ряженый наклонился к ребенку и прошептал его имя, затем он повторил его на ухо отцу, а после и матери. Достав из маленького мешочка амулет, волхв надел его на младенца, подвязав концы к другому оберегу – маленькой стреле.

«Дано не мною, а теми тремя»…

Я открыл под водой глаза и оцепенел, увидев прямо перед собой страшную трапециевидную голову с высунутым языком, вокруг которой обвивались змеи. Крик вышел бурными пузырями из моей глотки, и я вскочил на ноги, расплескивая на пол воду. В ванной находился только я…

Через два часа, как и было условлено, я направился к доктору. «Я учился кое-каким практикам», – сказал он мне вчера. Я очень надеялся, что одной из них был гипноз…

Глава 6

– Не проси меня об этом! – сразу возразил Док.

– Да я с ума скоро сойду! – кричал я в ответ.

– Нельзя тебе гипноз!

– Нужно, Док!

– Нет, нельзя!

– Но почему?

– Ты еще не готов!

– Да я призраков вижу на каждом углу!

Доктор так нахмурил брови, словно в нем проснулся безумный ученый, которому плевать на то, что произойдет с испытуемым, пусть хоть лопнет, ведь результаты исследования важнее.

– Ты о чем? – спросил он, смерив меня взглядом

В ответ я лишь развел руками. Мне отчего-то казалось, что врач сам прекрасно знает, что со мной происходит. Я не был уверен, откуда появилось это чувство, мог лишь догадываться, но упрямое недоверие к доктору несправедливо прорастало во мне с каждым днем, и это расстраивало, ведь от него зависела моя жизнь, к нему же я обратился за помощью. Просто больше было не к кому идти со своими странностями. И вообще, он сам виноват в моих психических проблемах: дал странную книгу, напугал своим умирающим миром, взвалил на меня демографические проблемы! Вот пусть теперь разбирается с этим клубком!

– Доктор, – начал я медленно и спокойно выговаривать предложения. – У меня в голове одни короткие замыкания. Я могу что-либо взболтнуть, а потом забыть, могу увидать что-то ненастоящее, но пугающе живое, вижу реалистичные сны, будто это воспоминания, но… того мира, что я вижу, уже давно, по твоим же словам, не существует! – я выходил из равновесия… снова. – Моя голова похожа на шкатулку с секретами. Таким пухлыми, жирными. Они давят, Док! Мне больно!

Врач тяжело вздохнул и помотал головой. Затем он положил свою руку мне на плечо, мягко усаживая на больничную койку.

– Ты пойми, – помедлил он. – я здесь для того, чтобы тебе помочь, в этом мое призвание, – он потрепал себя по врачебному халату. – Именно поэтому я строго отказываю тебе в просьбе. Нельзя тебя гипнотизировать. Не сейчас.

В словах доктора звучала какая-то истина, но она была сокрыта от меня, как и все в этой гадкой ситуации.

– А когда? – устало протянул я.

Док дружественно хлопнул меня по тому же плечу, да так сильно, что я чуть не свалился на пол.

– Вот когда! – нравоучительно произнес он. – Ты помнишь, что я сказал о тебе в первый день?

– Кажется… – я вспоминал ощущение тепла, растекающегося по шее от хватки доктора.

– Отсюда сила ушла… – одновременно проговорили мы оба.

– И ее надо вернуть, – продолжил Док.

– А с головой-то что? – не унимался я.

– Вот дурак-то, а! – врач чуть не ударил меня по лбу. – Ну, это ж надо!..

Он заставил себя замолчать, чтобы не наговорить лишнего, перевел дух и спокойно пояснил:

– Видишь ли, гипноз – довольно грубое средство для разума. Это принуждение, провокация. Есть и другие способы, которые тебе помогут разобраться со своим подсознанием, более мягкие. Они проведут тебя, куда нужно, и оставят в покое, позволив самостоятельно исследовать твой мир. Но даже их я не могу сейчас использовать, потому что ты не готов.

Я совсем погрустнел, поняв тщетность своих попыток уговорить доктора решить мои проблемы. Он, скорей всего, видел это по моей поникшей голове и согнутой спине, но продолжал свою нотацию:

– Ты еще не вылез до конца… на свет.

Это прозвучало несколько странно, потому я выпучил глаза.