Оставшиеся в живых делали все что могли, но были не в силах остановить стихии. Верующие в церквях, мечетях, в синагогах и под открытым небом молили Бога, чтобы он пощадил их. Но то ли Бог их не слышал из-за огромного шума воды, то ли не хотел слушать, но это не помогло.

Землетрясений становилось все больше и больше. И пошел кромешный проливной дождь, который лил круглые сутки. Люди гибли. Вода пребывала. Дождь не прекращался. Разбухшие от газов труппы плавали на поверхности, и живые привязывали себя к ним, чтобы не утонуть. Мертвые тем самым спасали живых. Люди стали сходить с ума от недостатка сна, от голода и от круглосуточного пребывания под дождем. Пришла еще одна страшная напасть-голод. Сгруппировавшимся по возвышенностям людям было просто невозможно прокормить себя и свои семьи, к тому же пребывали все время под дождем. Особо остро голод чувствовался в больших незатопленных городах. Имея крышу над головой, но не имея съестных припасов, люди пошли на чудовищное злодеяние, которое я не могу себе представить-одни люди стали убивать других людей, чтобы съесть их. Дети убивали своих престарелых родителей, а матери меняли своих детей на хлеб, а потом сходили с ума, и в безумии накладывая на себя руки.

Голодные звери набрасывались на истощенных людей прям на улицах.

Дождь шел около полутора месяцев, и прекратился. Выглянувшее солнце осветило мокрую землю, покрытую телами людей, животных и птиц. В океане и морях плавали на поверхности целые незахороненные кладбища. Наступила жара, эпидемии, и мор. И большинство тех, кто выжил в Потопе, умерли от инфекций и болезней. Пандемии, косившие людей и в предпотопное время, снова открыли свои пасти.

А когда все эти напасти подошли к концу, оставив в живых совсем небольшое количество людей, напомнили о себе так называемые банкиры, пережившие Потоп. Эти люди имели власть над другими людьми в виде так называемых «денег», бумажных или не бумажных вещиц, которых получить можно было, если долго и упорно работать. Сложно это объяснить. Эти банкиры имели на руках огромное количеств этих денег. Эти странные люди с допотопным мышлением нажили себе такое количества денег просто-напросто обманывая других людей, давая им деньги, и через некоторое время требуя возврата тех же денег, но в большем количестве. Более того, за этот обман никто не наказывал, и он был абсолютно в порядке вещей. И этим обманом занимались их отцы, деды, прадеды. И эти люди стали требовать у других людей, чтобы именно их люди выбрали себе в свои предводители, то есть, чтобы люди их выбрали, чтобы подчиняться им. За это они предлагали эти самые деньги с тем условием, чтобы через какое-то время им отдали их в чуть большем количестве, чем взяли. Но меньше, чем отдали бы в другом случае. Какая-то, дикая, непонятная нам психология. Быть уверенным, что получат доверие и станут руководить другими людьми за то, что станут обманывать их меньше, чем обманывали всегда.

Но люди поступили иначе. Несколько представителей от разных мест Земли, встретившись в Иерусалиме, поняли, что деньги не могут быть главнее человека. Человеческая жизнь – вот что на самом деле представляет настоящую ценность. Они отменили деньги и банкиров, и провозгласили две заповеди из одной Великой Книги, по которым стоит жить. Первая заповедь со временем отошла в сторону, и осталась в умах и сердцах немногих. Вторая же осталась до сих пор, став главной. Заповедь эта-«Возлюби ближнего своего, как самого себя».

И в этот же день вода мирового океана, всё продолжавшая медленно подниматься, остановилась. Уровень мирового океана стал почти на 72 метра выше допотопного.

Этот день, день летнего солнцестояния, мы отмечаем, как первый день нашей новой послепотопной Эры.

Банкиры стали смеяться, и говорить, что идеализм и так называемая «политика», то, что в допотопном мире являлось искусством манипуляции одних людей над другими, вещи несовместимые. Избранные им ответили, что вся их «политика» привела к Потопу, и они сделают все, чтобы их потомки жили без «политики». Банкиры рассмеялись еще больше, сказали что деньги есть деньги, и отменить их также сложно, как и отменить воздух, и что они обождут это смутное недолгое время.

В это время еще выходили толстые книги с печальными финалами, и мне запомнилась одна из них, написанная на эту тему.

В ней рассказывалось как раз о банкире, ждущего, когда деньги и политика снова войдут в обиход, и все будет как в «старые добрые допотопные времена».

Он веселится с родными в своем обширном поместье в горной части одного из Британских островов, катается на лошадях, пьет старинное виски из бочек, которыми заставлены его подвалы. Его обхаживают слуги, это такие люди, добровольно отдавшие себя в подневольное состояние, и получающие за это деньги.

В какое-то время в доме заканчивается продовольствие. Он посылает за едой одного из слуг. Проходит время, а слуга все не возвращается. Посылает второго слугу, тот тоже не возвращается. Третьего, четвертого. И этих не дожидается. Наконец, голодный, банкир едет за едой сам. Он заходит в Дом Хлеба и Пищи, который раньше назывался «магазином», и видит лежащие там в большом количестве овощи, хлеб, конфеты, рыбу, мясо (тогда еще люди убивали животных и ели их).

Банкир набирает большое количества продовольствия, и спрашивает, сколько он должен за это денег. Ему говорят, что нисколько, и можно брать просто так столько, сколько ему и его семье нужно. Банкир говорит, что он «честный человек» и не потерпит за собой долгов. Он бросает на пол деньги, разноцветные бумажки с цифрами и портретами допотопных капитанов государств, и гордо уходит.

Деньги долго лежат на полу, пока маленькие дети не поднимают их, и не уносят играться с ними на улицу.

По дороге домой банкир встречает своих слуг, идущих по дороге с лопатами, инструментами для копания почвы. Банкир останавливает старинное передвижное средство на колесах, в которой едет по земле, и строго спрашивает слуг, почему они не вернулись домой. Слуги извиняются, и говорят, что больше им деньги не нужны, и они очень хорошо себя чувствуют в новых условиях жизни, и уговаривают своего бывшего хозяина не жить прошлым, и присоединиться к ним. Банкир желчно хохочет, говорит, что он человек умный, и понимающий, что скоро это неправильное время кончится, и наступит правильное, что «не надо ему вешать лапшу на уши». Слуги говорят, что помогают делать дома друг другу и другим людям. Стройматериалов бесплатных очень много, а рабочих рук не хватает, особенно каменщиков. Банкир зло кричит, что «бесплатно бывает только сыр в мышеловке» и что он и так каменщик, и уезжает. (Непонятный момент, как он может быть каменщиком, если он банкир? Очевидно, своеобразный символизм, который мы уже не поймем).

Через некоторое время от банкира уходят все слуги. Его жена теперь вынуждена сама готовить еду, сын подстригать газоны, а сам банкир чистить конюшню.

Он ездит за едой, оставляя всегда за нее много разноцветных бумажек- денег.

Однажды, подъезжая к Дому Хлеба и Пищи, «магазину», он увидел, что маленькие дети делают из денег летательные аппаратики и журавликов, и играются с ними, пуская их по воздуху. Он останавливает машину, и спрашивает их, откуда они их взяли. Дети отвечают ему, что они время от времени появляются в «магазине» лежащие на полу, и взрослые разрешают им, детям, с этими фантиками играться.

Банкир понимает, что это его деньги, он ругается и повышает голос на детей.

«Это деньги! -кричит банкир.– понимаете, деньги!»

«Нет! -отвечают ему дети, -это разноцветные фантики и бумажки, из которых так весело делать журавликов, и пускать их по ветру!»

«Это не фантики и бумажки, – трясется от гнева и ужаса банкир, – это деньги! И их не нужно пускать по ветру в виде журавликов, к ним нужно относиться с уважением и любовью, как относились к ним мой прадеды, дети и отцы!»

«Лучше бы ваши прадеды, деды и отцы относились с уважением и любовью к своим детям, и не вбивали бы им в головы такую чушь!» – ответили банкиру дети.

Потрясенный, банкир едет домой. В течение нескольких месяцев он превращается в седого как лунь и согбенного старика, потерявшего смысл жизни. Пытается узнать, как обстоят дела у других банкиров, и узнает, что кто-то уже сошел с ума, кто-то умер от горя, кто-то наложил на себя руки, не приспособившись к реалиям новой жизни. Его дальний родственник, тоже банкир, сжег себя в собственном доме вместе с деньгами. Герой книги понимает, что он один из последних банкиров на земле, если не самый последний. Сын его уходит учиться на инженера. Жену зовут на фабрику по производству одежды, так как она отличается хорошим вкусом и из нее выйдет хороший и тонкий модельер. Самого банкира зовут учить других людей по уходу за лошадьми, которые были его, банкира, слабостью, ведь он держал большую конюшню, и знал о лошадях почти все. А лошади были очень нужны, так как большинство заводов по производству машин были разрушены землетрясениями и уничтожены Потопом, и неизвестно было, когда они снова возродятся.

После долгих уговоров жены и сына банкир дает свое согласие. Уже перед выходом из дома банкир просит подождать его, так как ему надо еще «сделать одно дело», и уходит к себе в кабинет.

Жена и сын долгое время ждут отца семейства, после чего поднимаются к нему в кабинет. В кабинете открыта бронированная комната-сейф, и там на груде пачек денег, на множестве разных минералов, оправленных золотом, которые почему-то так ценились до Потопа, раскинув руки, словно пытаясь обхватить все это, лежал мертвый банкир, так и не сумевший расстаться с тем, что он больше всего ценил в своей жизни.

Не смог проститься с допотопьем.

Люди стали жить и работать друг для друга. Стало подниматься сельское хозяйство. Отстраиваться разрушенные города. И сохраняться затопленные. В лабораториях был изобретен специальный раствор, пропитав которым подводные здания позволяли им не разрушаться под воздействием воды. Разрушенные же здания в точности восстанавливались. В подводных городах провели электричество, и теперь по подводным улицам и площадям уже плавали, а не ходили. Были переименованы месяцы, которые раньше носили имена старинных владык. Они получили названия городов, разрушенных Потопом. Первый месяц, начинавшийся в день летнего солнцестояния, стал Йорком, в честь Нью-Йорка. За ним идет месяц Лисса, в честь Лиссабона, за ним-Байрес, в честь Буйнос-Айреса. Со дня осеннего равноденствия до дня зимнего солнцестояния- Амстер, Брюс, и Копен. С зимнего солнцестояния до весеннего равноденствия месяцы Рим, Пари и Питер, в честь Санкт-Петербурга, в котором познакомились мои родители. Потом месяцы Берли, Шанхай и Сидней. Затопленные Афины, некогда столица Греции, увы, своего месяца не получила. Может от того, что затоплена частично.

Уже через пару десятилетий наука достигла допотопного уровня, а потом очень быстро обогнала его. Первая послепотопная ракета отправилась на Луну. Потом на планеты Солнечной системы. На Луне была создана искусственная атмосфера, её заселили людьми. Затем настала очередь Марса. С Венерой было тяжелее, но там выросли большие поселения под величественными куполами. Жаркий Меркурии был первым, который был освоен внутрь. Затем покорились землянам большинство спутников Юпитера, Сатурна, Нептуна, Урана и Плутона. Следующим шагом было преодоление скорости света и полёты на дальние планеты и создание космических станций.

Стремительно развивалась и медицина. Увеличилась средняя продолжительность жизни, которая была уже не 70—80 лет, как в допотопье, а 130—140 лет. Отец мой говорил, что видел на Кавказе человека, которому было 183 года. На смену тяжелому физическому труду пришел труд роботов.

Но со всеми этими успехами пришли свои трудности. Стали появляться люди, которые пытались всех заставить думать, что они особенные, и которые говорили, что «мы знаем как надо, и куда надо идти». Это были люди, старавшиеся подчинить себе других людей, привить им свои, не самые хорошие мысли, и презирающие людей, которые думали иначе, чем они. Они радовались, когда люди, подчинившиеся им, хвалили их, и раздражались, когда другие люди не понимали того, что они якобы выше и лучше других. Некоторые из них предлагали снова, как и в допотопные времена, вернуть «деньги». Сначала на их агрессию отвечали любовью и пассивностью, ибо нельзя отвечать плохим на плохое. Но когда они силой попытались взять так называемую «власть» в свои руки, пришлось ответить, чтобы не допустить страшных и чудовищных последствий. Этих гордых людей и их приспешников схватили, и посадили в дома исправления. Раньше, в допотопные времена, дома исправления носили название «тюрем». Исправиться в них было практически невозможно. Из этих тюрем люди выходили еще больше озлобленными и агрессивными, и способные на еще худшие преступления. Новые дома исправления предназначались действительно для исправления. Большие одиночные камеры с маленькими бассейнами и просторными балконами, где человек мог в течение нескольких лет подумать о том, в чем он был неправ. С развитием астронавтики более опасных преступников стали отправлять на далекие необитаемые планеты и астероиды с атмосферой.

После появления этих людей, зацикленных на своих идеях, общество пришло к выводу, что вмешательство во внутреннюю жизнь личности, навязывание ему своих мыслей и идей есть преступление пред человеком. Ибо человек-вершина мироздания, об чем писали даже допотопные мыслители и философы. С мониторов исчезли передачи, так или иначе навязывающие определенную точку зрения, в которых производились дебаты, или какие-то споры. Исчезли передачи, в которых бы в том или ином качестве употреблялось бы насилие. Это могло испугать людей, а у некоторых даже могло вызвать новую вспышку насилия. В школах перестали ставить отметки, так как ребенка могло обидеть, что у его сверстника оценка выше. Не надо было допускать, чтобы он мог подумать, что кто-то лучше его. Каждый человек должен знать с детства, что нет таких, кто хуже, а все они лучшие. Как говорил очень хороший религиозный проповедник: «Бог любит каждого человека больше, чем всех остальных!».

Ушли в небытие странные допотопные игры, где люди радовались, что они в чем-то превосходят других. Например, игра в пихание мяча ногами, когда одна команда радовалась, что запихала другой команде больше мячей. Исчезли так называемые спортивные Олимпиады. Исчезало все, что приводило к выпячиванию своего «я», и расцветал гуманизм и любовь к ближнему.

Религиозных деятелей попросили также не навязывать свою веру другим. Они вели службы, говорили о Боге в церквях, мечетях и синагогах. Но нельзя было просить и тем более наставать прочитать ту или иную книгу, просить соблюдать пост или ходить на службу. Человек имел полное право сходить на службу, пойти в библиотеку и ознакомиться с книгой, в которой была та или иная точка зрения. Но САМ! Он должен был открывать это для себя сам, а без навязывания извне. На службы в религиозные заведения стали ходить всё меньше и меньше, и слово «БОГ» потихоньку вышло из обихода, хотя многие верили в какую-то силу, которая стоит выше человека. Первую заповедь, которую провозгласили в послепотопные времена, «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим» со временем перестали употребляться. Её во всем сменила вторая «Возлюби ближнего своего как самого себя», которая стала первой и единственной. А слово «Бог» сменилась на слово «природа», и стали говорить не «Бог любит каждого человека больше всех остальных», а «Природа любит каждого человека больше всех остальных».

Сегодня на прогулку взял с собой Пигву. Мы поднимаемся вверх к северной части. Остров напоминает мне родинку на шее Зои в виде неправильной капельки. Узкая верхняя часть и широкая, примерно с полторы мили, нижняя. Я не знаю, где тут север и юг, поэтому могу предположить, что капля лежит на боку. Остров возвышается метров на сто над океаном своей узкой частью, и спускается и расширяется вниз прямо к самой воде. Если бы здесь были зимы, и были лыжи, можно было бы устроить очень хороший слалом. Раньше я всегда был спокоен к лыжам, но сейчас вспоминаю их с какой-то особенной теплотой. Но здесь зим не существует. Так же, как и не существует лета, не существует весны и не существует осени. Одно сплошное непонятное межсезонье. Температура здесь никогда не падает ниже пятнадцати градусов. И никогда не поднимается выше восемнадцати. Сутки здесь длятся где-то около двадцати одного с половиной часа. Такого понятия как вечер или утро почти не существует. Полностью темнеет и светлеет где-то за шесть с половиной минут. Вот мы дошли до самого верха. Под нами внизу стоит океан. На моей родине, на Пелопоннесе, я вот часто стоял также, наблюдая как сходятся на горизонте нежная лазурь неба и темная синева океана. Сейчас я смотрю, как соприкасается два оттенка серого. Первое время я не переносил эти пейзажи и эту природу. Сейчас я отношусь к ней с нежностью и состраданием. Как к ребенку из допотопной книжки, который вырос в подвале, никогда не видел красок и не знает, что такое ласка и доброта. Пигва навис над пропастью, и гудит еле слышно, как шмель. Я начинаю, глядя на горизонт, вслух читать стихи. Однажды я не говорил несколько месяцев. В первый мой год пребывания здесь. А когда попытался что-то сказать, из горла вырвалось только какое-то сипение. Связки от бездействия ослабли, как мускулы без тренировок. Губы еле двигались. Язык казался чужеродным элементом. С того дня я принял решения заниматься речью каждый день. Я вижу вдали точку. И я знаю, что это за точка. Я поднимаю руки к небу и радостно декламирую Данте.

Точка быстро выросла, и превратилась в космический челночек, который, пролетев над нами, стал приземляться на площадку возле моего дома.

– Пойдем, Пигва, Гости с Земли прилетели!

Мы стали спускаться к дому. Сердце моё бьётся сильнее и сильнее. Ведь сегодня может быть мой последний день на острове. Сейчас я подойду к челночку, и робот, ведь для этой цели пошлют говорящего робота, скажет мне что срок моего наказания подошел к концу. Проходя мимо продолговатых камней, я посмотрел, не дали ли всходы косточки, которые я поливал. Нет. Не дали. Да и зачем они мне теперь, ведь я уже могу через час лететь по направлению к Земле!

Но на всякий случай посмотрел.

Спускаемся все ближе, и сердце мое начинает падать, когда я вижу, что роботы выгружают из челночка множество ящиков с продовольствием, одеждой, и заказанные мной книгами. Это значит…

Роботы заползают в чрево челночка, вход в нижний отсек закрывается, и челночек поднимается в воздух.

– Подождите, подождите! – кричу я челночку, и бегу к дому. Несколько раз падаю, встаю, и снова бегу, бегу…

И вот я стою на площадке в клубах пыли, и плачу. Значит, еще минимум год мне здесь читать стихи над океаном. Через некоторое время я смахиваю слезы и прошу Пигву помочь мне занести ящики в дом. Среди продовольствия обязательно будут фрукты. А в этих фруктах обязательно будут косточки. А эти косточки можно снова посадить…

И кто знает, может, именно эти косточки прорастут?

Мои отец и мать познакомились в Санкт-Петербурге. Так как город в своё время был затоплен при Потопе, ему оставили оригинальное название. Точнее, сохранили в названии «Санкт». Незатопленные города, увы, лишили «святости».

Петербургский Эрмитаж, затопленный, как и весь город во время Потопа, через пару веков был полностью восстановлен. Пропитаны раствором оставшиеся стены, чтобы не разрушались под водой. Заново отстроены разрушенные помещения. Картины, изображения, написанные разноцветными красками на кусках материи, растянутых между деревянными сколоченными досками, увы, спасти не удалось. Вода уничтожила их. Сейчас в водонепроницаемых освещенных нишах за стеклами висят точные копии погибших картин. Но статуям, покрытым специальным лаком, вода нипочем. Как отец любит плавать между подсвеченными со всех сторон произведениями искусств в Греческом зале!