В первые мгновения Куропаткин даже не узнал младшего брата царя в возникшем в дверях монстре, настолько сильно изменили Михаила последние события. По первости подумалось, что это какой-то гвардейский хлыщ, вусмерть укушавшись китайской рисовой водкой, явился таким образом представляться по поводу прибытия на службу. И только потом пришло понимание, кто именно стоит перед ним, обряженный в мундир поручика гвардейских синих кирасир, и, кипя бешенством, иронически кривит губы, крутя при этом в руках кавалерийский стек. Сейчас как хрястнет поперек самодовольной хари для завязки разговора – да так, что полетят во все стороны брызги крови – и только потом начнет задавать вопросы. Но не хрястнул. По-американски присел на край стола, глянул пронзительными светлыми глазами прямо в душу и произнес с хрипотцой:

– Ну что, Алексей Николаевич, давай, рассказывай, как ты дошел до жизни такой?

А следом за младшим братом императора в кабинет тихо так входит незнакомый Куропаткину полковник Главного штаба и скромно ставит на угол стола свой обтянутый черной кожей чемоданчик. Но взгляд такой же внимательный и пронзительный, как у Великого князя Михаила. И сразу видно, что это настоящие военные мозги, а царственный поручик синих кирасир – это только их силовое прикрытие, действующее, впрочем, вполне осознанно.

Тем временем Куропаткин отошел от первого испуга (Великий князь Михаил в ярости – это не шутки) и, пытаясь приподняться из-за стола, нервно проблеял что-то вроде:

– Я вас не понимаю, Ваше Императорское Высочество…

– Сидеть! – рявкнул Михаил так, что у Куропаткина подломились ноги и он грохнулся обратно на свой мягкий стул. – Я уже двадцать шесть лет его императорское высочество. На вот, Алексей Николаевич, читай!

И сунул пока еще командующему Маньчжурской армией бланк Высочайшей Телеграммы, в которой были прописаны его полномочия. Перечитав текст, неровно отбитый шрифтом аппарата Бодо на желтоватой ленте, Куропаткин побледнел и, вытащив из кармана большой платок, нервно утер дрожащей рукой внезапно вспотевший лоб.

– Ваше Императорское Высочество, – простонал он, – я все равно ничего не понимаю…

Тем временем полковник главного штаба открыл чемоданчик и предъявил Куропаткину бумагу с отпечатанным на машинке текстом.

– Алексей Николаевич, это ваш приказ командующему Восточным отрядом генералу Засуличу? – строго спросил он.

– Полковник главного штаба Александр Петрович Агапеев, – пояснил Михаил, – является моей правой рукой, главным военным консультантом и начальником моего личного штаба. А то мы, наследники престола, академиев не кончали и в тактических тонкостях не разбираемся…

Услышав эти слова, генерал Куропаткин вздохнул и признался:

– Да, это мой приказ! А в чем, собственно, дело, господа?

– А дело в том, – ухмыльнулся Великий князь Михаил, – что, если подходить к военному делу настоящим образом, по-суворовски, кутузовски или скобелевски, отдавшего такой приказ генерала следует отстранять от должности и тут же судить военно-полевым судом со скорейшим расстрелянием у ближайшего сортира. Иначе никак, потому что этот приказ является ярким образцом государственной измены и злоумышления против государя-императора и существующего государственного строя.

После этих слов на Куропаткина было страшно смотреть – он чуть не плакал.

– Но я все равно ничего не понимаю, Ваше Императорское Высочество, – простонал он, – это обычный приказ, как многие другие приказы. Где вы видите в нем государственную измену и прочую крамолу?

– Слышь, Александр Петрович, – тяжело вздохнул Великий князь Михаил, – этот человек даже не понимает, что именно он натворил своим приказом. Недоумок хренов! Правильно про него говорил Александр Владимирович, как про слепца, который командует кривыми…

Полковник Агапеев лишь пожал плечами, потом как бы нехотя начал пояснять:

– Вы, Алексей Николаевич, видимо, окончили ваше военное Павловское училище так давно, что уже позабыли все, чему вас там учили господа преподаватели на занятиях по тактике. А зря, сейчас бы пригодилось. Но можно и повторить урок. Во-первых – пограничная река Ялу, отделяющая Корею от Маньчжурии, является естественным рубежом обороны, а то, что на ней отсутствуют броды и переправляться через нее возможно только с помощью применения плавсредств или наведения мостов, только усиливает это качество. Во-вторых – русские позиции на правом высоком и обрывистом берегу господствуют над низменным и пологим левым берегом, со стороны которого должны подойти японцы. В-третьих – если этот рубеж снабдить хорошо проработанной и замаскированной системой полевой обороны, то ее штурм потребует у противника десятикратного превосходства в живой силе и артиллерии и готовности к огромным жертвам. К жертвам японские генералы готовы, но если двинуть на рубеж Ялу еще и корпус Штакельберга, то для прорыва этого рубежа у них просто не хватит войск.

– Исходя из этого, – продолжил Михаил, – приказ практически без боя оставить столь выгодный рубеж обороны и отступить вглубь Маньчжурии, ставящий под угрозу коммуникации снабжения крепости Порт-Артур, как раз и является тем самым образцом государственной измены и пораженчества, который вы никак не обнаруживаете в своем решении. Исходя из того, что вы этого просто не понимаете, я должен воспользоваться данными мне правами специального представителя государя-императора и приостановить ваши полномочия впредь до поступления Высочайшего Распоряжения по вашему делу. Я лично буду рекомендовать перевести вас в начальники тыла и тылового района Маньчжурской армии с задачей обеспечить полноценное снабжение сражающихся частей всем необходимым; думаю, что в этом деле вы будете вполне на высоте. А вместо вас я буду рекомендовать назначить генерал-адъютанта Николая Петровича Линевича, как это и было первоначально до вмешательства моего брата. Он, конечно, рисковый дед, но, в отличие от вас, тактику и стратегию знает на «ять» и его мне придется удерживать, а не пришпоривать. Впрочем, это уже как решит мой венценосный брат, мое дело – только предложить ему надлежащее решение.

* * *

5 апреля 1904 года, около 7:00. Царское Село, Александровский дворец, рабочий кабинет Е. И. В.

Капитан первого ранга Иванов Михаил Васильевич

Слава Всевышнему, за последние несколько дней, прошедших с момента смерти императрицы Александры Федоровны, император Николай перестал напоминать ожившего покойника, выбравшегося из холодильника и бесцельно шарахающегося по Александровскому дворцу. Матушка его, вдовствующая императрица Мария Федоровна, бывала в Царском Селе чуть ли не каждый день; по странному совпадению, как раз в те моменты, когда императора посещали различные скорбящие родственники, вроде четы из Великого князя Владимира Александровича и его супруги принцессы Марии Павловны, по прозвищу Михень. Эту парочку, дав ей только произнести слова дежурного соболезнования, Мария Федоровна выперла прочь чуть ли не на пинках, пробормотав вослед что-то вроде: «Стервятники! Ходят тут в гости, а потом ложки пропадают!».

Ложки не ложки, а Империя так пропасть может. Не зря же их старший сынок Кирилл, получив маменькину телеграмму: «Приезжай скорей», бросил свое адъютантство у Макарова и без всякого формального оформления отпуска (которого ему все равно бы никто не дал) намылился в направлении Северной Пальмиры. Сняли его с поезда и сунули в каталажку уже в Мукдене люди Великого князя Михаила. Обвинение – дезертирство в военное время. Возможное наказание – расстрел. На самом деле никто Кирилла Владимировича расстреливать не собирается. Еще не хватало вводить такую моду. Самое большое, что ему грозит – позорное увольнение со службы, без пенсии и мундира. Жесткий арест с битьем морды и каталажка потребовались исключительно для того, чтобы обитатели Владимирского дворца сидели тихо, как мыши под веником, и не пытались устроить дворцовый переворот. В противном случае их дорогой Кирюша получит восемь граммов свинца в черепную коробку и вылетит из Большой игры.

Не желая становиться всероссийским императором, Михаил тем не менее вполне по-сатрапски свирепствовал на своем участке ответственности. Кирилла Владимировича вот арестовал так, что тот до сих пор заикается, да и с генералом Куропаткиным провел такую содержательную беседу, что старик чуть было по случайности не дал дуба, хотя, исходя из первоначального замысла, ничего страшнее перевода на административно-хозяйственную работу ему не грозило. Кстати, Николай первый раз по-настоящему вышел из своего траурного ступора именно тогда, когда Михаил прислал телеграмму, прося перевести Куропаткина в заместителя командующего Маньчжурской армии по тылу, а собственно командующим вместо него срочно назначить генерала Линевича. Тогда Николай не стал сразу отвечать брату ни «да», ни «нет», а позвал меня для содержательной беседы по этому вопросу.

Я так понимаю, он всю жизнь находился под внешним давлением, не имея возможности принимать самостоятельные решения. Сначала это были его Папа и маман. Потом приятели детства (вроде Сандро) и офицеры гвардейского стрелкового батальона, в котором наследник-цесаревич проходил офицерскую практику. Потом появилась любезная Аликс, и почти одновременно после смерти отца Николай становится императором; и тут же над его безвольной головой, подобно рою навозных мух, с жужжанием начинают виться различные великие князья, в первую очередь братья его отца – Владимир Александрович, Сергей Александрович и Алексей Александрович. Первый заведует всей гвардией и, как уже говорилось выше, строит планы на Российский трон для своего потомства, второй генерал-губернаторствует в Москве и несет всю полноту ответственности за Ходынку, а третий в чине генерал-адмирала командует всем российским флотом. Одним словом, виварий и серпентарий в одной компактно-экономичной упаковке.

Но в настоящий момент император от этого давления отрезан уже несколько дней, и у него, как у всякого порядочного наркомана, началась по этому поводу ломка. А может, Николай изначально не был приспособлен к самостоятельному существованию и для принятия решений нуждался в сером кардинале. Ведь был же феномен Ришелье – этот человек при вполне живом, самовластном и дееспособном Людовике XIII олицетворял собой Францию. И лишь потому, что таких «кардиналов» у Николая было несколько и дудели они ему в уши каждый свое, получалась в государственном управлении вместо симфонии какофония, а когда в это оркестр включился сектант Гришка Распутин, то началось такое, что хоть святых выноси. Одним словом, Николаю отчаянно хотелось посоветоваться, но от всех привычных источников благодаря своей матери он был отрезан и поэтому потянулся ко мне.

– Господин Иванов, – сказал он мне, когда мы прогуливались по дорожкам парка, по счастью, без всякой стрельбы, – скажите, а господин Куропаткин он действительно так плох, что его надо менять с поста как можно скорее, или мой брат немного погорячился и с этим можно погодить?

Тут надо сказать, что форма беседы во время прогулки в парке была избрана Николаем далеко не случайно. С момента смерти своей супруги он избегал заходить в свой рабочий кабинет, превратив его в такое мемориальное место, где все оставалось так же, как было в момент смерти Александры Федоровны. Единственное, для чего он туда заходил – помолиться за упокой души ее и не рожденного младенца Алексея. Прогулки в парке, напротив, успокаивали императора, настраивая его на лирический и в то же время деловой лад. Я даже начинаю верить, что совместными усилиями с его матушкой у нас получится стабилизировать состояние императора всероссийского и позволить ему дотянуть до того момента, когда он сам сможет передать власть избранному им самим преемнику и удалиться от мира сего в монастырь, скит или просто в частную жизнь.

Еще надо сказать то, что к подобному разговору я готовился с самого отъезда из Порт-Артура (а иначе какой бы я был советчик), поэтому ответ на вопрос последовал почти сразу, после некоторого показного размышления.

– Вы знаете, государь, – ответил я, – как гласит наша история, в качестве командующего армией или комфронта генерал Куропаткин сумел погубить все, что только возможно. В то же время в качестве военного министра и в качестве Туркестанского генерал-губернатора этот человек был вполне на своем месте, и его деятельность на этих должностях принесла России много пользы. Так что я думаю, что ваш брат не погорячился, и смещать Куропаткина с переводом на административно-хозяйственную работу требуется немедленно.

– А что вы скажете о генерале Линевиче? – поинтересовался император. – Ему уже шестьдесят пять лет – способен ли он вынести тяжести и лишения войны в Маньчжурии?

– Дело тут не в возрасте, – честно ответил я, – на эту войну генерала Линевича еще хватит. Да и наши медики, если что, помогут, добавят три-пять лет жизни. Тут дело в другом. Если Куропаткин, Стессель и некоторые прочие генералы – это флегматичные волы и першероны, предназначены таскать повозки с амуницией и провиантом, то генерал Линевич – это старый боевой конь, который почитает за счастие умереть во время отчаянной атаки на вражеские позиции. В качестве командующего Маньчжурским фронтом он в сто раз предпочтительнее, чем Куропаткин, Сахаров и прочие генералы мирного времени, которых в русской императорской армии пруд пруди. Имейте в виду, Ваше Императорское Величество, грядет двадцатый век – век смут, революций и, в первую очередь, войн, так что из нынешних поручиков и штабс-капитанов пора отбирать тех, кто будет возглавлять армии и фронты десять-пятнадцать лет спустя. Как говорят в русском народе: «готовь сани летом, а телегу зимой», вот и будущих боевых генералов тоже лучше готовить загодя.

– Хорошо, Михаил Васильевич, – флегматично согласился Николай, – мы так и сделаем. Вы лучше скажите, как по-вашему, кого лучше назначить моим преемником – Ольгу, как советует этот ваш господин Одинцов, или все-таки Мишкина, как настаивает Маман?

– Сказать честно, – ответил я, – я не знаю. Аргументы про и контра почти уравновешивают друг друга. Если бы ваш брат Михаил смог преодолеть свой страх по поводу работы императором, он был бы предпочтительней. Ведь женщина на престоле – это пусть небольшое, но все же потрясение основ. Но если он продолжит уклоняться от такой чести, подобно дикобразу встопорщив все фибры своей души, вы не добьетесь ровным счетом ничего, кроме громкого скандала, какого-нибудь морганатического брака и крушения всех надежд на сохранение монархии в России, ибо разгоревшийся вокруг вашего брата скандал окончательно убьет все ее перспективы. Смена власти в России должна случиться тихо, чинно и почти незаметно для окружающего мира.

Ваша сестра Ольга в этом смысле предпочтительней. Да, она далеко не красавица, но правящей императрице этого и не надо. Зато она умна, чисто по-человечески мудра, а также способна отличить слова одобрения, сказанные от чистой души, от банальной придворной лести. Еще ее плюс в том, что она однолюбка и, выйдя замуж, будет верна своему супругу. А это значит, что не повторятся истории времен Екатерины второй, когда постельные куртизаны делили между собой ложе императрицы и власть над Россией.

– Вот тут вы на сто процентов правы, – согласился император, – родись Ольга мужчиной, я без колебаний оставил бы ей Россию и с чистой совестью удалился в монастырь замаливать грехи. Но так как она женщина, ей понадобится такая вооруженная сила и авторитет, чтобы при восхождении на престол никто и пикнуть не посмел ничего против. Я понимаю, что для этого сначала нужно вдребезги разгромить Японию, и молю теперь Господа только об одном – чтобы это случилось как можно скорее. Знали бы вы, господин Иванов, насколько я устал и как хочу в своих молитвах воссоединиться со своей Алики. Надеюсь, что осталось немного времени, и это случится совсем скоро…

Вот на этой оптимистической ноте мы с императором и расстались. Уже позже я узнал, что им на Дальний Восток были посланы три именных Рескрипта. Один касался Куропаткина и переводил его на вновь созданную должность начальника тыла Маньчжурской армии. Второй, направленный в Хабаровск, предписывал генералу Линевичу немедленно выезжать в Мукден и принимать должность командующего Маньчжурской армией. Третий рескрипт касался наследника престола и производил его сразу из поручиков в генерал-майоры с назначением временным командующим Армией до прибытия генерала Линевича. Вот такие вот, товарищи, получаются пирожки с императорскими котятами.

* * *

7 апреля 1904 года, утро по местному времени. Острова Эллиота, пароход «Принцесса Солнца»

Великая Княгиня Ольга Александровна Романова, 22 года

Сегодня мы, как всегда, сидели за обеденным столом в полном составе, начиная от господина Одинцова и заканчивая девочками-инженерами из группы госпожи Лисовой. Это был наш последний совместный обед пред тем, как Новиков (раньше майор, а теперь полковник) вместе со своей бригадой морской пехоты отправится на войну с японцами помогать моему братцу Мишкину. Как он сказал сам, это есть наш главный и решительный бой. Во время обеда все были несколько более серьезны, чем обычно, в остальном же все проходило как всегда.

Мой Александр Владимирович сидел за столом напротив меня и то и дело останавливал на мне свой взгляд, я же смущалась и отводила глаза. Сегодня в его взгляде было что-то новое. Ну да, мы оба знали, что нам предстоит разлука; и сколько она продлится, ведомо лишь Богу. Александр Владимирович отправлялся на войну, где его могут убить или ранить, ибо от шальных снарядов или пуль не застрахованы даже генералы… Я же остаюсь здесь и могу лишь молиться, чтобы и он, и мой братец Мишкин, который тоже будет в самой гуще, благополучно вернулись домой живыми и здоровыми. Из-за этого мне было несколько тревожно. Но в то же время мной владела какая-то приподнятость. Я ощущала себя Ярославной, провожающей своего князя на великие подвиги.

Хотя, конечно, сходства было не так уж много. Ведь Новиков даже не является моим официальным женихом, не то что мужем. И все наши отношения заключались преимущественно в переглядываниях и обмене любезностями при встрече. Всего лишь пару раз нам удалось побеседовать, оставшись ненадолго вдвоем – так, ни о чем, расспросы друг о друге. Но тем не менее я почему-то не сомневалась, что все это непременно разовьется во что-то большее. Что это – наитие, предчувствие? А может, тут сыграл роль тот случай, когда в катере меня случайно отбросило прямо на его грудь, и я уже падая в пропасть, вдруг ощутила неколебимую поддержку надежного мужского плеча. И как раз в тот момент между нами и проскочило нечто-то такое… Как бы там ни было, но другие люди тоже считают, что наши отношения разовьются в нечто большее. Я ведь все замечаю. И от меня даже сейчас, за обедом, не ускользнуло, как господин Одинцов, переведя внимательный взгляд с Новикова на меня, едва заметно кивнул собственным мыслям, и при этом на его лице было написано удовлетворение тем, что дела идут именно так, как он рассчитывал.

Отобедав, все стали расходиться по своим каютам. А я поднялась на верхнюю палубу подышать свежим морским воздухом и полюбоваться на окрестности. Конечно же, я ждала его, Александра Владимировича Новикова, чтобы пообщаться с ним перед тем как он отъедет. Я даже не задумывалась, о чем буду с ним разговаривать, но поговорить мы непременно должны были. Этому разговору предстояло внести в наши отношения некоторую ясность…

Вот и он тоже поднялся на верхнюю палубу вслед за мной и, когда он увидел, что я стою недалеко и любуюсь пейзажем, его глаза радостно сверкнули. Решительно он подошел ко мне и произнес:

– Уважаемая Ольга Александровна… Думаю, что нам с вами есть о чем поговорить…

– Наверное, есть… – ответила я и поправила свою шляпку.

Я всегда начинала волноваться в его присутствии. Вот он стоит совсем рядом – коренастый, темноволосый, с ясным взглядом карих глаз… Надежный и честный мужчина. Человек из будущего… И я так волнуюсь именно потому, что он мне нравится. Потому что меня к нему влечет. Когда он рядом, мне хочется, чтобы снова произошло что-нибудь, что бросило бы нас в объятия друг другу…