Глава четвёртая
Преступление и наказание

Покончив с чаем, я поблагодарил хозяйку и прошёл в отведённую нам комнату.

Михаил сидел на диване и протирал заспанные глаза.

– Выспался? – бросил я усмехаясь.

– Ага, вдосталь. Как встреча с Петром?

– С Петром и Юрой Самойловым. Нормально встретились. Поговорили о том о сём.

– О чём? Или это секрет!

– Никакого секрета.

И я рассказал. В том числе о плачевном состоянии Рыскунова.

– Заслужил своё, сучара, – сказал Михаил, выслушав. – Нет, не то, ещё мало ему досталось. По-настоящему, казнить бы его принародно самой лютой казнью. Одно время добирались мы до него, но немножко не добрались.

И он в свою очередь выдал следующую историю.

Их было четверо молодцов, обесчестивших шестнадцатилетнюю Янину Солодникову, возвышенную девочку, мечтавшую о великих делах, которые она свершит во благо людям.

Кроме того что Рыскунов и компания изнасиловали Янину, кто-то из них заразил её гонореей.

Мать её, Юна Артемьевна, одна воспитывала дочку и души в ней не чаяла.

– Какая ты счастливая, что у тебя такая дочь, – говорили ей друзья и знакомые. – Таких больше ни у кого нет.

– Это точно, – радостно улыбаясь, отвечала она, – Яниночка – моё великое счастье. И мы так любим друг друга.

Старшая Солодникова была медсестрой, работала в одной из городских поликлиник.

Дочь же хотела стать врачом-педиатром, чтобы лечить детей и с первых дней их жизни помогать им в обретении крепкого здоровья. Она заранее готовилась к поступлению в медицинский институт и была лучшей ученицей в классе. Все учителя прочили ей золотую медаль и большое светлое будущее, осыпанное божьими милостями.

Сколько раз, бывало, она подбирала на улице брошенных котят и щенят, нередко больных, облепленных струпьями, выхаживала их до полного выздоровления и потом через интернет передавала в добрые руки.

– Это мои пациенты, – говаривала она иногда. – И я дарю им новую жизнь, благополучную на этот раз, надеюсь.

– И охота тебе возиться с ними, – судили её соседские девочки, глядя на очередного облезлого котёнка, которым она занималась. – Как тебе не противно!

– Врач не должен брезгать пациентами, – отвечала она с улыбкой на лице. – Я и не брезгую, а сострадаю им. И им так же больно, как и людям, только они ещё более беспомощные. Увы, далеко не каждый жалеет их.

Девочку не просто потрясла мерзость, сотворённая с ней, психологически она была убита наповал, внутренне раздавлена, растоптана.

Добравшись до дома, она рассказала о случившемся матери. Та душевно тоже была сражена и в первые минуты не могла произнести ни слова. Но несколько позже, придя в себя, стала просить дочку держаться. Что, дескать, да, тяжко, гадко, однако надо перетерпеть, что жизнь на этом не заканчивается и что будут ещё и хорошие денёчки.

Старшая Солодникова поседела за одну ночь.

Боясь огласки, Юна Артемьевна сама лечила Янину. И вылечила.

В полицию они не обращались. Опять же из страха перед позором.

Только для самой Янины смысл существования в этом бренном мире был потерян. Спустя немного времени она бросила учёбу, стала пить, курить, словом, быстро пошла под откос.

Однажды она так напилась какого-то суррогата, что свалилась в квартальных кустах и пролежала в них половину ночи.

Все окрестные бомжи делали с ней, что хотели, каждый исходя из своих фантазий.

В девятнадцать лет по причине подорванного здоровья Янина лишилась половины зубов.

В двадцать лет она умерла.

На похоронах Юна Артемьевна не пролила ни слезинки; глаза её были сухими. При физической хрупкости она была довольно сильная характером. Дополнительную крепость ей придавали ненависть к насильникам и нескончаемое желание отомстить им.

Все предыдущие четыре года исподволь она наводила справки о молодцах, погубивших её дочь. И в конце концов установила личность одного из них, некоего Ермилина, где он проживает и место его работы.

Это был двадцатитрёхлетний парень, единственный сын своих родителей, слесарь на одном из заводов.

Чтобы быть поближе к нему, Юна Артемьевна при появлении вакансии перевелась в здравпункт этого предприятия. На меньшую зарплату. И стала ждать своего часа. И спустя ещё год дождалась.

Это были дни, когда в коллективе завода проводили вакцинацию против вирусного заболевания, имевшего некоторые признаки кори.

Вирус отличался особой агрессивностью, представлял большую опасность для здоровья, потому прививали всех, за исключением редких противопоказаний.

Наконец в кабинет здравпункта пришёл и Ермилин. Они оказались вдвоём.

Юна Артемьевна прикрыла дверь с защёлкивающимся замком, посадила рабочего на стул и велела ему высвободить левую руку из рукава спецовки. Когда он высвободил руку, она сделала ему инъекцию в мышечную плечевую ткань.

– Посиди немного, – сказала она и, подождав, пока он засунет руку в рукав робы, продолжила: – Знаешь, дружок, что я вколола тебе?

– Лекарство против вирусного заболевания, что же ещё! – ответил пациент, ухмыляясь.

– Нет, дорогой, ты ошибаешься, – холодным механическим голосом произнесла Юна Артемьевна. И, назвав препарат, сказала, что это смертельный яд.

– Через пару минут ты сдохнешь, – холодно же посмеиваясь, добавила она.

Ермилин оцепенел на несколько мгновений, затем сделал движение, чтобы вскочить и бежать к двери, но ноги отказали ему, и он бессильно снова опустился на стул.

– Видишь, понял, почувствовал, яд уже действует, – сказала убийца, продолжая улыбаться холодной хищнической улыбкой. – А знаешь, почему я вколола его тебе? Помнишь, пять лет назад вы вчетвером изнасиловали несовершеннолетнюю девочку, школьницу десятого класса? Это была моя дочь, её звали Янина. В прошлом году она умерла. Из-за вас. Вы погубили её. И вот час расплаты настал. Как, хорошо тебе сейчас? Нет?! И мне нехорошо. С того самого проклятого дня. Смотрю, тебе совсем поплохело. Ах, бедненький, ха-ха.

Ермилин действительно побледнел, как смерть; он схватился за горло, захрипел, покачнулся и, уронив стул, повалился на пол.

Через минуту парень уже не дышал.

Юна же Артемьевна сняла с себя белый халат, вышла в коридор, заперла кабинет здравпункта на ключ и прошла к заводской проходной.

– Что-то рано сегодня наша медсестра, – сказала ей вахтёрша, сидевшая возле вертушки. – Или заболели? На вас лица нет.

– Да, самой нездоровиться стало, – ответила Юна Артемьевна. – Со стольким народом за день контактируешь. Видимо, инфекцию подхватила. Вот, отпросилась.

Она вышла на улицу, где её ждало заранее вызванное такси, и поехала к себе домой.

Приехали. Юна Артемьевна расплатилась с шофёром.

– Вам плохо? – проговорил он, глядя на неё. – Что-то вы скверно выглядите. У вас такой бледный вид. Может, вам помочь?

– Нет, со мной всё в порядке, – ответила Юна Артемьевна. – А вам за доброе намерение спасибо.

Она вышла из машины, поднялась в свою квартиру на третьем этаже, переоделась во всё чистое и написала предсмертную записку, упомянув в ней совершённое убийство. Затем позвонила в полицию, сделала себе инъекцию того же яда, дозу которого получил Ермилин, отпёрла входную дверь и легла на диван.

Врач, прибывший вместе с полицейскими недолгое время спустя, констатировал лишь смерть несчастной.

Случилось так, что вся эта трагедия дочки и матери Солодниковых дошла до Филиппа Никитича Татаринова. И привела его в мрачное состояние духа. Он даже выпил немного коньяку, дабы расслабить нервы, чего обычно не делал в течение рабочего дня.

Поразмыслив немного, Татаринов вызвал к себе Михаила Болумеева, рассказал о Солодниковых и велел ему разыскать насильников. И наказать по справедливости. Тот привлёк своих подручных.

На город словно накинули мелкоячеистую сеть, сквозь которую не могла незаметно ускользнуть ни одна мало-мальски стоящая информация.

Если на поиск Ермилина и его наказание Юна Артемьевна потратила в общей сложности пять лет, то помощники Татаринова ту же работу выполнили за три дня.

Одного прелюбодея зарезали в тёмном проходе между нежилыми постройками, второго вытолкнули из лоджии одиннадцатого этажа двенадцатиэтажного дома.

Болумеев лично участвовал в обеих расправах. С предварительными объяснениями педофилам, за что их собираются превратить в прах земной.

В первом случае виновник гибели Янины Солодниковой бросился бежать, достиг конца прохода и уже начал поворачивать за угол, но Михаил метнул вдогонку нож. И угодил ему в спину возле левой лопатки. Тот упал.

– Ты понял, за что тебя? – спросил Михаил, наклонившись над поверженным.

В ответ послышалось недолгое хрипение, лишь отдалённо похожее на слово «да-а».

– Ну, хоть это хорошо, – произнёс исполнитель наказания.

Удары тем же ножом в шею и левый бок довершили начатое.

Второго групповушника, двадцатипятилетнего парня, застали ночью в квартире, которую он снимал.

– Я н-не хотел, – заикаясь, сбивчиво сказал тот в ответ на обвинение. – Это всё Рыскунов, он всё затеял.

– Но тебе понравилось? – спросили у него.

– Не-е, у неё и грудок-то толком ещё не было. Я таких не люблю. И я был последним.

– Последним – разве это что-то меняет? – сказал Болумеев. – Ты виновен, значит, должен расплатиться. Это ты заразил её триппером?

– Нет, наверное. Я к тому времени уже вылечился.

Предварительно мохнорыльника заставили выпить водку. Поллитровку с лишним. Стакан за стаканом. Когда он пришёл в невменяемое состояние, его вывели в лоджию.

– Куда вы меня ведёте? – спросил он заплетающимся языком.

– Гулять, – ответили ему. – Сейчас ты хорошо прогуляешься. И мозги у тебя прочистятся.

Был сильный дождь с грозой, молнии сверкали одна за другой, гром гремел, не переставая, и звук разбившегося тела никого не потревожил.

Осталось добраться до Николая Рыскунова, инициатора изнасилования Янины. Но начались масштабные полицейские преследования людей, возглавляемых Татариновым, затем он сам был убит, и стало не до того.

– Здо́рово ты, не дрогнула у тебя рука, – сказал я, подытоживая повествование Болумеева.

– Пепел Клааса стучал в моём сердце, – ответил Михаил словами из знаменитой книги «Легенда об Уленшпигеле». – А тебе надо было всё же уничтожить этого подонка Рыскунова.

– Ладно, чёрт с ним, – ответил я с некоторым чувством виноватости и досады. – Переделывать сделанную работу не будем; добивать глубокого инвалида – не для меня.