Давайте на минутку остановимся и оценим все произошедшее. Осенью 1917 года перед Маннергеймом встал выбор: продолжать служить России так, как он считал нужным, – или искать счастья в другом месте. Как известно, он без долгих колебаний сделал выбор в пользу второго варианта. Маннергейм принял решение покинуть Россию не тогда, когда это сделали лидеры Белого движения – в 1920 году, на фоне полной победы большевиков. Он уехал в Финляндию, провозгласившую свою независимость 4 декабря 1917 года, в те дни, когда многие обоснованно полагали, что Ленин с товарищами не продержится у власти и нескольких месяцев. Когда еще не начало свои заседания Учредительное собрание, но было известно, что у большевиков в нем нет большинства. Когда многие его сослуживцы готовились отстаивать единую и неделимую Россию от любого врага.

Маннергейм уехал. Он не хотел иметь дело со слабой, охваченной хаосом страной. Россия разочаровала его. Говоря модным сегодня языком, утратила его доверие. Причем внезапно вспыхнувшей любовью к «малой родине» решение бывшего кавалергарда объяснить нельзя. В царские времена он свысока смотрел на «чухонцев» и даже разговаривал по-фински с чудовищным акцентом. Заподозрить его в пламенном финском патриотизме было до 1918 года поистине невозможно.

И вот мы приходим к неприятному для апологетов Маннергейма выводу: он готов был служить России только до тех пор, пока она была могучей державой, в которой сам он занимал привилегированное положение. Пока он мог носить красивый мундир, жить в хорошем доме, проигрывать состояние за карточным столом, ухаживать за светскими львицами, танцевать на балах и отдыхать в «цивилизованной» Европе, на французских и германских курортах. Пока для него были «и вальсы Шуберта, и хруст французской булки». Когда с французской булкой начались проблемы, привязанность Маннергейма к России растаяла, как снег под майским солнцем.

Повернется ли у кого-нибудь язык при таких условиях назвать его патриотом? Думаю, что нет. Человек, который служит стране только в обмен на материальные блага и покидает ее, как только она оказывается не в состоянии предоставить ему желаемое, называется совершенно иначе. А именно – наемником.

Хочу сразу сказать: в данном случае я употребляю слово «наемник» без всякого негативного оттенка. Честные, добропорядочные иностранные наемники служили в России еще при московских царях, их активно привлекал на службу Петр Великий и его преемники. Многие из них немало сделали для нашей страны. Некоторые заслужили в том числе и мемориальную доску. Однако для этого нужно было все-таки совершить нечто выдающееся. Маннергейм же служил честно, но ничего экстраординарного, как мы уже выяснили, не совершил.

И самое главное – знаменитые иностранцы, прославившиеся на русской службе, впоследствии никогда не воевали против России. А как с этим обстоит дело у Маннергейма? И здесь мы открываем страницы его биографии, которые многие российские поклонники маршала хотели бы спрятать подальше от глаз заинтересованной публики.

«Революция оборвала его военную карьеру, лишила заслуженной ратными трудами пенсии и почетного положения в русском высшем обществе. Он стал врагом большевизма, но не русских людей» – так писал один из российских биографов маршала. Именно этот тезис – «враг большевизма, но не русских людей» – любят повторять апологеты Маннергейма. Давайте же посмотрим, как генерал-лейтенант русской армии, прибывший в Финляндию, относился в дальнейшем к русским людям.

Начнем с того, что Финляндия сразу же после провозглашения независимости была охвачена гражданской войной – точно так же, как и Россия. Финские «красные» стремились опереться на поддержку большевиков в Петрограде. Те, в свою очередь, оказались в сложном положении. С одной стороны, трудно было отказаться от искушения поддержать идейных соратников. С другой в обстановке поднимавшего голову Белого движения в самой России правильнее всего было бы не вмешиваться в происходившее в Финляндии и не наживать себе новых врагов. Собственно, советская политика в первой половине 1918 года представляла собой лавирование между двумя этими позициями.

Маннергейм, прибыв в Хельсинки, сразу же развернул бурную деятельность. Он собирался сыграть значимую роль в становлении молодого Финского государства. Поскольку больших симпатий к Финляндии за ним раньше не наблюдалось, объяснить это следует в первую очередь его личным честолюбием. Уже в середине января премьер-министр Пер Эвинд Свинхувуд назначил его главнокомандующим Вооруженными силами Финляндии. Маннергейму были даны широкие полномочия, и он, отправившись на север страны, приступил к формированию соединений, которые должны были дать отпор «красным». В первую очередь он разоружил остававшиеся на севере страны русские гарнизоны. За созданием вооруженных формирований (шюцкора) последовало несколько месяцев ожесточенных боев. Решающую роль, по мнению ряда историков, сыграли в конечном счете поставки оружия из Германии и прибытие немецких подразделений. Маннергейм был против сотрудничества с немцами, считая, что тем самым Финское государство скомпрометирует себя в глазах англичан и французов. Однако в реальной ситуации весны 1918 года ему не оставалось ничего иного, кроме как скрепя сердце принять немецкую помощь.

6 апреля части шюцкора захватили важный опорный пункт «красных» – Тампере, а 12 апреля немецкие части вошли в Хельсинки. Маннергейм лелеял надежду быстрым ударом захватить корабли Балтийского флота, стоявшие на рейде финской столицы. Однако командование своевременно увело флот в Кронштадт.

В конце апреля подчиненные Маннергейму подразделения пошли на штурм Выборга – последнего оплота «красных» на территории Финляндии. 29 апреля город был взят. То, что произошло дальше, стало одной из самых черных страниц гражданской войны в Финляндии – взявшие город «белые» устроили настоящую расправу не только над своими противниками, но и над мирными русскими жителями города, в том числе приветствовавшими их как освободителей. По подсчетам финского историка Ларса Вестерлунда, в общей сложности погибло около 400 русских жителей обоего пола – от подростков до стариков. Важно при этом отметить, что Выборг удалось взять практически без сопротивления и серьезных потерь, поэтому изображать действия финских егерей как реакцию на гибель товарищей было бы грубой ошибкой.

«Напротив нас жил русский торговец с женой и детьми. Как и многие буржуа, они радовались освобождению, но уже в первый день празднеств из казарм группами потекли мужчины. Вооруженные белогвардейцы явились к русскому и приказали идти с ними. Жена была безутешна. Ее страхи оправдались – тело мужчины принесли к дому на носилках. Его застрелили пьяные солдаты из Похъянмаа, которые ненавидели всех русских», – типичное описание происходившего, оставленное одним из свидетелей с финской стороны. Русских расстреливали как поодиночке, так и группами. «Первая картина, которая возникла перед нашими глазами на следующее утро, когда мы шли из наших, расположенных на Нейтсютниеми квартир к Абоскому мосту, – это большие груды трупов в углах нескольких рвов, – писал впоследствии другой очевидец. – Мы рассмотрели тела поближе. Там были люди разных приходов, бродяги и хорошо одетые джентльмены, русские гражданские лица и солдаты, женщины из батальона смерти и жены финнов и русских. Местами тела были свалены в груды, местами сложены в один ряд. Позы были самые разные. Кто лежал на спине, раскинув руки и ноги, кто на животе. Одни лежали на боку, обняв соседа, у других были видны только ноги, у третьих головы. Повсюду была кровь и покалеченные части тел. У многих была проломлена голова, у некоторых и другие части тела. Одни странно скрючились в предсмертной агонии, других смерть настигла внезапно».

Командир выборгского шюцкора Микко Турунен рассказывал: «Их расстреливали между рвами, где была уже часть расстрелянных, и часть как раз в эту минуту расстреливаемых русских, около нескольких сотен. Расстрел производило примерно сто финляндских солдат, среди которых были и офицеры. Согласно наблюдениям рассказчика, получилось так, что сначала стреляли перекрестным огнем из винтовок, затем палачи спустились вниз в ров и добили одного за другим оставшихся в живых пленных». Другой участник расстрелов вспоминал: «Пленных расставили во рву так, чтобы они образовали прямой угол. Охранявшим приказали выстроиться в цепочку перед пленными и стрелять. Первыми начали стрелять солдаты, находившиеся в начале процессии, затем все остальные, в том числе и рассказчик (…). Почти сразу, как только начали стрелять, бóльшая часть заключенных упала на землю. Несмотря на это, стрельба продолжалась еще примерно пять минут. На валах были военные, егеря (…). Через некоторое время человек в немецкой егерской униформе приказал поднять винтовки, и огонь прекратился, после чего мужчины подошли ближе к убитым. Затем сначала двое, один из которых был в немецкой егерской форме, начали из револьвера стрелять в головы раненых, но еще живых людей. Постепенно к ним присоединились и другие».

Один из финских красноармейцев вспоминал: «Мы пришли во двор выборгской центральной казармы, которая являлась одним из пунктов в шествии заключенных. Во дворе нас было по меньшей мере тысяча мужчин. Нам приказали выстроиться в ряды так, чтобы между ними можно было ходить, и после этого начался первый допрос. Между рядами с кровожадным видом сразу начали ходить егеря или кто они там были. В руках у них были большие маузеры, и они покрикивали строгим голосом, чтобы русские вышли вперед. Русских не помиловали и расстреляли сразу без следствия. Среди арестованных было несколько одетых в русскую форму и те, в ком белогвардейцы сомневались. Они начали задавать какие-то вопросы. Вот тогда все и выяснилось, так как русские никогда не научатся понятно говорить по-фински. Из них набрали группу русских, может несколько десятков, которых отвели на задний двор, откуда вскоре донеслись выстрелы из винтовок». Другой арестованный впоследствии рассказывал: «Когда передняя часть колонны приблизилась к концу Екатерининской улицы, нас остановили (…). Простояв там некоторое время, мы увидели, как из города идет шествие из сотен людей. Казалось, будто во главе шествия шел русский священник, рядом с ним остальные священнослужители. Затем следовали разные люди в военной и гражданской форме. Нашу цепь разорвали и шествие направили к территории между валами старой крепости. Прошло немного времени, и оттуда донесся грохот выстрелов. Мы поняли, что произошло».

Самым молодым из убитых был 12-летний Сергей Богданов, а в общей сложности в числе жертв оказалось более 20 подростков. Естественно, большинство из них не имели никакого отношения к «красным». Для финских егерей достаточным поводом являлось то, что их жертвы были русскими. «Пусть русские умрут!» – по свидетельству Вестерлунда, так звучал неофициальный девиз одного из финских подразделений.

Что же в эти дни делал Маннергейм, который, по мнению его доморощенных апологетов, до конца жизни продолжал тепло относиться к русским и России? В период штурма Выборга он находился в непосредственной близости от города и контролировал ход операции. Уже 30 апреля главнокомандующий оказался в Выборге и, по некоторым данным, наблюдал не только последствия расстрелов, но и их завершающую фазу. В любом случае 2 мая он получил от одного из своих офицеров телеграмму следующего содержания: «В первый день после взятия Выборга расстреляли примерно 200 русских, среди которых было много невиновных, как, например, находящиеся в Выборге офицеры, помогавшие белой гвардии. Причиной этого было то, что солдаты проводили расстрелы без контроля руководства. Предлагаю провести специальное расследование».

Реакция Маннергейма оказалась двоякой. С одной стороны, он приказал вывести из города все подразделения, необходимости в которых не было, и восстановить порядок. С другой – сразу же взял курс на то, чтобы замять дело. Эту задачу ему осложнял тот факт, что расправы в Выборге стали сразу же известны и русским, и финским газетам. В этой ситуации Маннергейм должен был, как говорят в наши дни, принять меры для ограничения ущерба репутации финской армии. 3 мая он распорядился прекратить расправы, а 12 мая выпустил официальное сообщение, гласившее: «Пресса, особенно русская, распространяет слухи о том, что, в связи со взятием города, в Выборге убивали невинных людей. Вследствие этих слухов сообщаю, что в некоторых случаях жертвами стали не участвовавшие в сражениях лица и те, которые во время уличных боев, несмотря на явную опасность, находились вне дома. В связи с этими случаями начато серьезное расследование, в ходе которого выяснится, было ли в пылу боя излишне применено насилие. Если это окажется правдой, виновных накажут». Маннергейм прекрасно знал, что «излишнее насилие» имело место, причем далеко не «в пылу боя». Как и следовало ожидать, начатое расследование не было доведено до конца. Какие-то убитые русские никого в те дни не интересовали, в том числе и финского главнокомандующего.

После того как гражданская война завершилась победой «белых», финское правительство решило вновь взять ситуацию под контроль. 30 мая Маннергейм, как мавр, сделавший свое дело, отправился в отставку. Уехав в Стокгольм, он пристально наблюдал за происходившим в Финляндии.

Расчет Маннергейма оказался верным. Финское правительство сделало ставку на сотрудничество с немцами и даже пригласило на престол немецкого принца. Однако, когда осенью 1918 года Германская империя потерпела поражение, эта карта оказалась бита. Нужно было как-то налаживать отношения с новыми властителями Европы – англичанами и французами. И для этого Маннергейм, изначально выступавший против ориентации на Германию, подходил как нельзя лучше. Его час снова пробил.

Уже в октябре Маннергейм по просьбе финского правительства отправился в Англию, где провел переговоры о сотрудничестве. Мгновенного успеха добиться не удалось, однако первый шаг был сделан. Англичане и французы колебались: в России шла Гражданская война, итог которой был неизвестен. И Лондон, и Париж в этой борьбе поддерживали «белых», которые были сторонниками сохранения территориальной целостности России. Санкционировать финский сепаратизм в этой ситуации представлялось англичанам и французам не вполне логичным.

А мы снова отметим: Маннергейм в очередной раз сделал выбор не в пользу реставрации Российской империи, а в пользу независимой Финляндии. Он был крайне недоволен активностью своих бывших соратников по балам и светским приемам: «В Париже было легко удостовериться, что зерна антифинляндской пропаганды, проводимой русскими эмигрантами, упали во Франции на благодатную почву. Эти эмигранты считали себя жертвами войны и революции, во французах видели своих военных союзников, у них по-прежнему были связи с газетами, через которые они вели кампанию против Финляндии (…) Русский комитет, созданный для соблюдения интересов царской России в Париже, зашел так далеко, что в 1919 году представил мирной конференции памятную записку. Там было сказано, что „Россия никогда не откажется от права на создание политической и юридической основы отношений между Россией и Финляндией