Один день Ивана Денисовича (сборник)

"А конца срока в этом лагере ни у кого еще не было".

Впервые рассказ Солженицына (с изъятием самых острых политических моментов) был напечатан в журнале "Новый мир" (№ 11, 1962), благодаря протекции Твардовского. На фоне произведений того времени "Один день Ивана Денисовича" сразу же привлёк к себе внимание читателей, прежде всего гражданской смелостью и новизной темы. В наше время уже никого не удивишь откровениями о лагерях, пишут о них многие и по-разному. О тех временах, когда мог схлопотать 58-ю под общую гребёнку - не зная за собой никакой провинности. Особенно, если довелось побывать в немецком плену.
Так и с Шуховым случилось, за измену родине сел, вину свою признал.

И расчет был у Шухова простой: не подпишешь – бушлат деревянный, подпишешь – хоть поживешь еще малость. Подписал.

Дал показания, что сдался в плен и выполнял задание немецкой разведки. Просто задание, так как даже вместе со следователем не смогли придумать какое именно.

Солженицын не пытается вызвать жалость беспросветными условиями выживания, не рвёт читателю сердце суровыми картинами издевательств, не демонстрирует озлобление зэков. Всё это присутствует, так как оно было. А бывало всякое. Но учились люди выживать и в самых нечеловеческих условиях. Приходилось приноравливаться - где умом брать, где хитростью, смекалку применять. Как не потерять капли похлёбки, не вылизывая миски (всегда нужно корочку хранить, ею и вытирать дно досуха), как объект утеплить и печурку быстро соорудить, где дерева раздобыть, к каждому начальнику над тобой подход найти, изучив его характер и привычки... Не сразу набираешься лагерной мудрости, но без неё не выжить.
"Это верно, кряхти да гнись. А упрешься – переломишься."
"Запасливый лучше богатого."
"Кто быстро бегает, тому сроку в лагере не дожить -упарится, свалится."
"Начальник и в рабочий-то час работягу не сдвинет, а бригадир и в перерыв сказал – работать, значит работать".
"Отвечать – так вместе".
По таким принципам выживали-выдюживали.
Солженицын в рассказе об одном дне Ивана Денисовича выбрал не обычный день - тяжёлый и безрадостный, а наоборот, изобразил самый счастливый. За восемь лет отсидки Шухов всяких порядков нагляделся, в каких только переделках не побывал - опыта лагерного набрался. Опыт да сноровка, руки работящие да житейская мудрость - главная помощь Ивану Денисовичу.
И вот этот день. Казалось бы, такой как всегда, но удача не оставляла главного героя. А какая же удача у лагерника? Читаешь и горько становится... Именно за этот приём я готова поставить произведению высший балл. Изображая лагерное счастье (вроде бы положительный момент), автор даёт возможность заглянуть и оценить параметры обычного дня. Самое страшное пряча от читателей, разрешает додумать и представить самим. Вот он, СЧАСТЛИВЫЙ ДЕНЬ!

На дню у него выдалось сегодня много удач: в карцер не посадили, на Соцгородок бригаду не выгнали, в обед он закосил кашу, бригадир хорошо закрыл процентовку, стену Шухов клал весело, с ножовкой на шмоне не попался, подработал вечером у Цезаря и табачку купил. И не заболел, перемогся.

Книгу слушала в исполнении самого автора. А кто может лучше расставить акценты и ударения в тексте, чем сам писатель? То, что выбор сделала правильно, удостоверилась, перечитывая отдельные куски глазами (например, чтобы добавить цитату). Вдруг замечала, что теряю тот смысл, который услышала или воспринимаю чуть по-другому.

Просто о страшном - так можно охарактеризовать "Один день Ивана Денисовича". Даже само название, совсем простое и обыденное. А за ним, тоже просто, лаконично, без бурных эмоций и рассуждений, спокойный рассказ о пребывании невинного человека в аду и его попытках выжить там.

Я читала довольно много диссидентской литературы. Но это произведение занимает для меня особое место. Здесь писатель как бы "отрешается" от собственного отношения к происходящему, а смотрит на это глазами простого, малограмотного деревенского мужика. Он не очень-то рассуждает о причинах происходящего, а просто выживает, стараясь при этом не пасть слишком низко и не отягощать свою совесть.

Иван Денисович отнюдь не святой. Он не стесняеться "закосить" лишние миски с кашей, утащить чужой сверток толя, стянуть поднос у другой бригады. Но все это он делает не лично для себя, а для своих однобригадников, для них это очень важно, чувство товарищества, спаянность - даже здесь, в лагере это единственный способ противостоять окружающему кошмару. Но все же главный герой не переходит ту грань, которая отделяет человека от животного - не лижет чужих мисок, не отнимает у слабого, не клянчит еды и сигарет, униженно глядя в глаза, как бездомная собака. В этом его сила.

Когда повесть прочитали бывшие узники Гулага, на Солженицына посыпались замечания, мол, в своем рассказе он изобразил больно хорошие условия для заключенных. Мол, бывало гораздо хуже, и, окажись Иван Денисович в золотом забое, а не на строительстве мастерских, тут бы он вел себя по-другому. Все может быть. И твердости человечесокй есть предел. Но тут главное, что все они - и Иван Денисович, и Алешка-баптист, и кавторанг, и Цезарь Маркович, каждый по-своему противостоят нечеловеческой среде, в которой живут. И у них даже получается создать какое-то подобие нормальной жизни.

А герой... Хочется надеяться,что он выживет и вернется наконец в свою деревню, к семье, к земле. И забудет все произошедшее, как страшный сон.

Кто кого сможет, тот того и гложет

Александр Исаевич описывает в этом рассказе (его и рассказом-то язык не поворачивается назвать, больно уж велик) лагерный быт заключённых. Да не простого лагеря, а смертоносного — Особлаг, из которого выход для большинства заключённых — вперёд ногами.
Для меня произведение не стало откровением и не знаю, может ли стать хоть что-то, после великого и поистине ужасного "Архипелага ГУЛАГа". Я уже писала рецензии на первый, второй и третий тома "ГУЛАГа".
Собственно, именно "Архипелаг" и подтолкнул меня к такому начинанию, как кропание рецензий на прочитанное. Не смогла молчать. Да и можно ли молчать, читая такое?

Шухов вспомнил: сегодня судьба решается — хотят их 104-ю бригаду фугануть со строительства мастерских на новый объект «Соцбытгородок». А Соцбытгородок тот — поле голое, в увалах снежных, и прежде чем что там делать, надо ямы копать, столбы ставить и колючую проволоку от себя самих натягивать — чтоб не убежать. А потом строить.

"Один день" пестрит многочисленными документальными подробностями каторжной жизни:

Всякие ворота всегда внутрь зоны открываются, чтоб, если зэки и толпой изнутри на них напёрли, не могли бы высадить.

Солженицын повествует о судьбах разных людей, которых тоталитарное общество согнало в одну яму. Тут и "кавторанг", капитан второго ранга, Буйновский (начинающий потихоньку "доходить", т.е. загибаться), и баптист Алёшка:

Рядом с Шуховым Алёшка смотрит на солнце и радуется, улыбка на губы сошла. Щёки вваленные, на пайке сидит, нигде не подрабатывает — чему рад? По воскресеньям всё с другими баптистами шепчется. С них лагеря как с гуся вода. По двадцать пять лет вкатили им за баптистскую веру — неуж думают тем от веры отвадить?

и многострадальные "прибалты", сидящие за то, что "живут у нас под локтем и отгораживают от нас море":

Два эстонца, как два брата родных, сидели на низкой бетонной плите и вместе, по очереди, курили половинку сигареты из одного мундштука. Эстонцы эти были оба белые, оба длинные, оба худощавые, оба с долгими носами, с большими глазами. Они так друг за друга держались, как будто одному без другого воздуха синего не хватало. Бригадир никогда их и не разлучал. И ели они всё пополам, и спали на вагонке сверху на одной. И когда стояли в колонне, или на разводе ждали, или на ночь ложились — всё промеж себя толковали, всегда негромко и неторопливо. А были они вовсе не братья и познакомились уж тут, в 104-й. Один, объясняли, был рыбак с побережья, другого же, когда Советы уставились, ребёнком малым родители в Швецию увезли. А он вырос и самодумкой назад институт кончать. Тут его и взяли сразу.
Вот, говорят, нация ничего не означает, во всякой, мол, нации худые люди есть. А эстонцев сколь Шухов ни видал — плохих людей ему не попадалось.

и злобные "бендеровцы":

Там, за столом, ещё ложку не окунумши, парень молодой крестится. Бендеровец, значит, и то новичок: старые бендеровцы, в лагере пожив, от креста отстали.
А русские — и какой рукой креститься забыли.

и московская интеллигенция (кинооператор Цезарь), и другие "враги народа". Как в "Чиполлино" (который, к слову, является аллюзией на итальянский фашизм) — все порядочные люди сидят в тюрьме.

Как это делается только в лагерях, Степан Григорьич и посоветовал Вдовушкину объявиться фельдшером, поставил его на работу фельдшером, и стал Вдовушкин учиться делать внутривенные уколы на тёмных работягах да на смирных литовцах и эстонцах, кому и в голову никак бы не могло вступить, что фельдшер может быть вовсе не фельдшером. Был же Коля студент литературного факультета, арестованный со второго курса. Степан Григорьич хотел, чтоб он написал в тюрьме то, чего ему не дали на воле.

Огромное спасибо Александру Исаевичу за то, что сохранил, донёс до нас страшную правду. А по поводу публикации "Ивана Денисовича" — удивительно, что Хрущёв разрешил это обнародовать... Гласность, одним словом. Потом уже понял свою ошибку, да поздно.