Цитаты из книги «Теоэстетика. 7 лекций о красоте»

Наш первый сюжет – об отличии богопознания и богообщения, где вся разница кроется в отличии познания и узнавания.

Проблема в том, что эта встреча не может быть сведена к познанию человеком Бога. Есть вещь гораздо более глубокая, чем познание, которую можно назвать узнаванием: узнаванием Христа, узнаванием Бога.

С одной стороны, можно сказать, что уязвимость – это то же самое, что открытость. С другой стороны, это не совсем так, потому что открытость – скорее интеллектуальный момент, а уязвимость – это, согласно владыке, сложный, трудный плод молитвы. Когда я молюсь, я могу и должен просить об уязвимости, потому что уязвимость есть возможность быть открытым для того, чтобы услышать призыв.

Митрополит Антоний Сурожский[19] называл его уязвимостью. Он говорил, что, когда мы приходим в церковь и ищем безопасности и еще одной степени защищенности, мы забываем о том, что следует искать противоположного – не неуязвимости, а уязвимости. Ведь мы более или менее все защищены – защищены ровно настолько, чтобы не слышать призыв, который к нам обращен; и необходимо специальное усилие, специальная способность для того, чтобы оказаться уязвимыми.

Разговор о возвышенном – это парадоксальная вещь, потому что о возвышенном невозможно говорить, оно обычно заставляет человека молчать, это нечто гораздо большее, чем он, и пугающее. Прекрасное тоже больше человека, но оно, в отличие от возвышенного, призывает к разговору. Таким образом, если мы строим какой-то разговор о красоте, то он будет возвращением к паре кантовских понятий «прекрасное – возвышенное», но таким, что мы будем защищать слабое – прекрасное – перед возвышенным. Нужно к этой паре присмотреться и постараться увидеть ее по-новому. Привычный образ культуры – таков, в котором культура создана для того, чтобы организовать защиту человека от вызовов, которые перед ним встают. Иными словами, если мы с достаточной степенью уверенности защитимся от вызовов, то значит, культура выполняет свою функцию. Следовательно, культура в наши дни чаще всего связывается с защитой от вызовов, и поэтому ключевые слова сегодня – это «вызов», «безопасность» и «риск». Самая известная социологическая книга, которая описывает эту ситуа

Красота определенно относится к этой области. Очень трудно сказать, что такое красота. Однако когда у нас бывает опыт красоты, то мы знаем, что это то, что нетребовательно к нам, не навязывает определенного поведения, не предписывает нормы, не накладывает санкции, – но то, чему мы жаждем быть причастными. Красота есть то, что будит, пробуждает причастность. Конечно, красота

Это означает, что среди не укладывающегося в наши картинки есть что-то такое, что нас животворит и в ответ на что мы – живые.

Вопрос ангела о невероятном счастье – действительно тревожный, потому что христианскую готовность в первую очередь обычно связывают не с этим. Христианская готовность – это готовность к призванию, к долгу, к серьезным этическим вещам; а готовность к невероятному счастью – это что-то очень факультативное. Но вдруг оказывается, что это единственный неотменимый вопрос ангела к человеку, вопрос, от ответа на который при этом можно всегда уйти.

Потом такая точка зрения все-таки начала сдавать позиции, и постмодернизм открыл для себя «интересное». Сейчас очень любопытно наблюдать, что часто в том месте, где раньше сказали бы «красиво», говорят – «интересно». Интересное – это не обязательно красивое, потому что высказывание о том, что нечто красиво, требует определенной ответственности.

Очень важно, что красота есть нечто приходящее и никак не подчиняющееся нашим условиям. Это очень трудно объяснить в эпоху, когда конструктивизм стал просто здравым смыслом. Сегодня во всей социальной, политической теории, в гуманитарных науках – всё, что мы изучаем, есть конструкт. Человек конструирует, человек проектирует, человек достигает – и вдруг обнаруживается красота как то, что ведет себя как хочет.