Московское начальство, равно как и берлинское, высоко оценивали профессионализм «своего» человека. Довольные результатами его «трудовой деятельности», руководители в Москве даже закрывали глаза на то, что далеко не всегда советскому разведчику удавалось вовремя предупредить, тем более – спасти, кадровых сотрудников и агентов британских разведслужб, выявленных, в том числе, и благодаря его работе.

Московское начальство рассудило правильно – вослед рассуждениям Цорна: нужно думать и о том, как ты выглядишь в глазах начальства. Немецкого, разумеется. Да и союзники, по большому счёту, не стоили таких жертв: сами-то они не спешили делиться секретной информацией. И «второй» фронт» не открывали. А «замещающая» его «тушёнка» была вовсе не благотворительной, и оплачивалась сполна, да ещё, как: золотом. Словом: квиты. А, если не квиты, то должок за ними, а не за нами!

Да и эсэсовское начальство Браилова Москва не собиралась недооценивать. Более того, понимала и его, и Браилова, и необходимость работы на СД. Ведь берлинское начальство агента было суровым, требовательным и спрашивало со своих людей работу. Практические результаты. Это только в глупом кино и «овцы» – «товарищи по оружию» – «целы», и «волки» – начальство – «сыты». В реальной жизни так не бывает.

Поэтому иногда приходилось оставлять «соратника» «на съедение». Но «съедался» «мистер соратник» не зря: и ценная информация уходила в Москву, как полученная от англичанина, так и полученная от немцев, и руководство СД не обходило милостью успешного сотрудника. В результате уже в сорок третьем Цорн стал оберштурмбанфюрером, что соответствовало оберст-лейтенанту (подполковнику) вермахта. Грудь его украшали целых три креста – один даже Рыцарский, с дубовыми листьями, что в наградной практике фашистской Германии практиковалось крайне редко и неохотно: награда – всё же больше военная, фронтовая.

Смена руководства в Главном управлении, куда на место Гейдриха, «убывшего» после непредвиденного знакомства с террористами, пришёл Кальтенбруннер, не только не повредила служебному положению Цорна, но даже упрочило его. Кальтенбруннер в своё время окончил юридический факультет университета, даже успел поработать адвокатом, и очень гордился «такой родословной». И это было кстати. Для Браилова-Цорна. В общей массе малограмотных, пробивавшихся из самых низов эсэсовцев, человека с двумя высшими образованиями, участника многих «деликатных операций без членовредительства» не заметить было невозможно. Даже слепому. А Кальтенбруннер был ещё, как «зряч»! И он недаром получил своё повышение по службе!

Вскоре после того, как новый шеф РСХА стал обживать свой кабинет, Браилов-Цорн неожиданно получил вызов наверх. Человек неглупый и не без способностей, Кальтенбруннер сразу понял, что работать ему придётся, как во вражескому тылу. Гиммлер, немало претерпевший от своевольного и неподконтрольного Гейдриха, сразу же решил показать новичку, «ху» ist «ху». И не только здесь, на Принцальбрехтштрассе, но и в СС, и в целом в рейхе. Любимчик рейхсфюрера СС бригаденфюрер Шелленберг – начальник Шестого Отдела РСХА и прямой начальник Цорна – тоже «улыбался клыками». Он не только не пытался скрывать ангажированности, но даже бравировал ею. А тут и начальник Четвёртого отдела – тайной полиции – группенфюрер Мюллер начал «демонстрировать характер». Скучная жизнь явно не грозила новому шефу РСХА.

Положение Кальтенбруннера несколько облегчало то обстоятельство, что на него «уронил глаз» теперь уже всесильный Мартин Борман – заместитель фюрера по партии, начальник канцелярии НСДАП и министр без портфеля. Внимание рейхсляйтера оставляло новоявленному шефу СД некоторую свободу манёвра. Правда, лишь в узком пространстве между интересами обоих могущественных вождей рейха: рейхсляйтером и рейхсфюрером СС. Но это не было маневрированием между Сциллой и Харибдой: только одна из них «заказывала» обергруппенфюрера «к обеду» целиком. Вторая была умнее и умереннее, предпочитая уедать жертву частями и небольно. Поэтому Кальтенбруннер начал однозначно тяготеть ко второй.

Едва усевшись в кресло, обергруппенфюрер сразу же почувствовал острую нехватку лично преданных ему людей. Ну, или хотя бы тех, кому он мог доверять: «высота» и «специфика кресла» вынуждали к тому. Потому что падать оттуда можно было только в никуда. И нуждался он не в «ветеранах движения», а в людях умных, образованных и с положением. Поэтому, хоть и «не от хорошей жизни», но он очень скоро обратил внимание на сотрудника Шестого отдела Вальтера Цорна. Ну, вот, некуда ему было деваться. И, честно говоря, Цорн рассчитывал на это. Засиделся он в столоначальниках, да и «жила» оказалась «неглубокой»: кончалась. Требовался свежий источник: Москва заждалась оригинальной информации.

Однако сам он высовываться и не думал: чревато. И отнюдь не непониманием: усекновением головы. Поэтому, идя «на первое свидание» с новым шефом, Цорн-Браилов терялся в догадках: потеря или приобретение? Вознесут или уронят? «Доработался» или заслужил? Вариантов для будущего было много, а он для них один. Отсюда и такое напряжённое биение мысли, и такая неопределённость в мозгах. Вроде, нигде не наследил, а ощущение такое, словно идут по следу.

Бдительность – дело нужное, а в работе разведчика первостепенное. Но сейчас Браилов перебдел. Хотя… (это – насчёт перебдеть и недобдеть). Что же до Кальтенбруннера… Он тоже «соответствовал». Да, по своему характеру обергруппенфюрер был больше склонен к действиям решительным, чем к излишней осторожности: вся его биография свидетельствовала в пользу этого утверждения. Но непродолжительное пребывание в должности шефа РСХА заставило его быть осмотрительнее в поступках и высказываниях, не говоря уже о доверии к незнакомым лицам.

Поэтому, вопреки характеру и горячему желанию, он не сразу вышел на откровенный разговор с разведчиком из конторы Шелленберга, даже с учётом того обстоятельства, что ради этого разговора он и вызвал Цорна к себе. Обергруппенфюрер не мог не принимать во внимание того факта, что Шелленберг, будучи формально подчинённым Кальтенбруннера, явно тяготел к рейсфюреру и пользовался открытой поддержкой того. У шефа РСХА не было уверенности в том, что начальник Шестого отдела так просто согласится расстаться с Цорном. Да и он не знал пока того, насколько сильно Цорн был лично ориентирован на те или иные персоны в руководстве СС.

Это – совсем не маловажное обстоятельство, не учитывать которое могли себе позволить только дилетанты, а к их числу Кальтенбруннер не принадлежал. Правда, к их числу не принадлежали и все его коллеги по руководящим креслам, что сильно усложняло его работу.

Поэтому обергруппенфюрер не удовлетворился изучением досье Цорна и сведениями о нём от третьих лиц, и в течение сорока минут общался с кандидатом, тщательно «прощупывая» каждую складку его нутра, не говоря уже об «ингредиентах». И, только убедившись в том, что Цорн является надёжным – в представлении Кальтенбруннера – человеком, шеф РСХА сделал ему предложение стать офицером для особых поручений при своей особе.

Браилов-Цорн мог облегчённо перевести дух. Ведь после того, как мысли насчёт «колпака» «приказали долго жить», он переключился на другие: решил, что обергруппенфюрер намерен предложить ему стать «кротом» в «родной» конторе. А, что: дело – обычное в практике разведслужб. Правда, малопочтенное. Предложение же главы РСХА было не только вполне пристойным, но и являлось повышением по службе.

Имелся и ещё один момент для оптимизма: ещё до разговора с Кальтенбруннером Цорн почувствовал интерес Бормана не только к персоне обергруппенфюрера, но и к делам РСХА. А всесильный рейхсляйтер обладал информацией, не сравнимой с той, какую мог заполучить Браилов, продолжи он работу у Шелленберга. У Бормана были свои источники, которые можно было без всяких оговорок назвать разведкой партии.

С учётом того, что Кальтенбруннер однозначно принимал сторону всесильной «тени фюрера», это, как и противостояние Бормана и Гиммлера, сулило Браилову-Цорну немалые возможности. За такой «куш» можно было стерпеть и неудовольствие Шелленберга, и косые взгляды сослуживцев, и даже возможные провокации с их стороны в будущем.

Цорн согласился и не прогадал. Вражда и противоборство Бормана и Гиммлера вывела его на новый, стратегический уровень информации. Этому не помешало даже то обстоятельство, что уже с сорок четвёртого года влияние Кальтенбруннера стало падать. Особенно заметно это было на фоне усиливающихся «центробежных» тенденций в поведении Шелленберга и Мюллера, которые открыто демонстрировали всё большую независимость и едва ли не оппозиционность. Правда, к Мюллеру этот «упрёк» можно было применить в значительно меньшей степени. Ловкий пройдоха каким-то звериным чутьём понял, что в этой игре со временем ставку надо будет делать на партию, то есть, на Бормана. Поэтому он регулярно совмещал неистребимую склонность к аппаратным играм с «реверансами» в сторону Кальтенбруннера – к огромному неудовольствию рейхсфюрера. Оба, разумеется, давно и прочно вошли в список «заклятых друзей» рейхсфюрера СС. В отличие от «кружка друзей рейхсфюрера», он, хоть и был неофициальным, но по значимости стоял для Гиммлера на первом месте. И списку рейхсфюрер уделял внимания больше, чем «кружку».

Цорну приходилось теперь учитывать и это обстоятельство. Ведь отныне он выполнял как поручения Кальтенбруннера, так и личные задания рейхсляйтера. Это не только открывало доступ к новой, ранее недоступной информации, связанной с деятельностью вождей «третьего рейха», но и, как щитом, прикрывало Цорна от «дружеских поползновений» Гиммлера и Шелленберга. Оба этих деятеля вскоре уже знали о том, что Цорн отныне вхож к секретарю фюрера, а, значит, стал им «не по зубам». То есть, для «употребления» его «в пищу и последующего усвоения» требовалась уже серьёзная «кулинарная обработка».

Москва изумлялась характеру информации от Браилова: «Он, что: сидит за одним столом с фюрером?!» Но, к сожалению, этим изумлением благодарность руководства в адрес Браилова и ограничилась. Как это ни удивительно, но служебный рост Браилова по «основному месту службы» существенно отставал от служебного роста Цорна в РСХА. Лишь в начале сорок пятого года капитану Браилову – уже целых полтора года оберштурмбанфюреру СС – присвоили очередное звание «майор». Просто «майор». Без добавления слов «государственной безопасности»: для сотрудников НКВД были введены общевоинские звания.

И наград Браилов имел куда меньше, чем Цорн. На пять наград рейха к концу войны у него приходилось всего три награды от НКВД: два ордена Красного Знамени и орден Красной Звезды. Правда, в мае сорок пятого, уже после подписания Германией акта о безоговорочной капитуляции, майор Браилов был удостоен ордена Отечественной войны 1 степени.

Казалось, такого ценного сотрудника по возвращении на Родину ожидал стремительный рост карьеры, вплоть до «кабинета повышенной этажности» на Лубянке. Однако всё произошло с точностью «до наоборот». Совершенно неожиданно для себя Семён Ильич был отстранён от оперативной работы. Как оказалось, не без помощи «товарищей по службе». Предлог был из числа тех, о каких Браилов и подумать не мог. Его обвинили в том, что при поступлении на службу в ИНО ОГПУ он скрыл тот факт, что является близким родственником… болгарского царя Бориса Третьего, являвшегося приспешником немецкого фашизма! Никакие объяснения Браилова во внимание, естественно, не принимались: не для того обвиняли, чтобы выслушивать объяснения, не говоря уже о том, чтобы принимать их во внимание. Ну, или, хотя бы, учитывать «при вынесении приговора».

Поэтому и пропал втуне довод Браилова о том, что родители его вместе с тринадцатилетним сыном бежали из Болгарии сразу же после фашистского переворота тысяча девятьсот двадцать третьего года. Бежали потому, что отец Браилова – Илья Константинович, открыто придерживался левых взглядов, и был одним из виднейших социалистов Болгарии. Невостребованным оказался о довод о том, что Илья Константинович являлся лишь двоюродным братом болгарского царя, последний раз видевшим того в далёком детстве. Сын же его, двоюродный племянник царя – «седьмая вода на киселе» – никогда и не встречался с венценосным родственником!

Да что «размениваться на мелочи»: «в обвинительном заключении» затерялся даже тот факт, что Илья Константинович Браилов, комдив Красной Армии, в качестве военного советника воевал в Испании, где и погиб поздней осенью тридцать шестого, будучи посмертно награждён орденом Ленина!

В результате Семён Ильич должен был ещё благодарить судьбу за то, что она – руками подручных с Лубянки – обошлась с ним вполне корректно. В сравнении с другими «подшефными», конечно. Его не лишили ни звания, ни орденов, не уволили со службы, не исключили из партии, не отправили «на перековку» на Колыму, не «оптимизировали», а «всего лишь» командировали в Четвёртое управление НКГБ. Точнее, в токсикологическую лабораторию, возглавляемую полковником медицинской службы Майрановским. Ту самую, впоследствии «широко известную в узких кругах» под номером «12». Там и состоялось знакомство Браилова с главным специалистом нашей разведки по части ядов и противоядий.

«Командирование» было, конечно, не случайным. Начальники Браилова учли тот факт, что Семён Ильич основательно знаком с вопросом, и успел поработать не только с китайцем Лю, от которого узнал немало «токсикологических» секретов, но и со специалистами Отто Скорцени, работавшими в том же направлении.

Григорий Моисеевич Майрановский был человеком, несомненно, способным и даже талантливым. Именно благодаря ему руководство НКВД-НКГБ заинтересовалось – для широкого применения – таким новым для себя оружием, как яды. Григорий Моисеевич не был ни самозванцем, ни «чьим-то племянником». Он был настоящим специалистом по части синтеза отравляющих веществ. Докторскую диссертацию – и ту он защищал по теме «Взаимодействие иприта с тканями кожи». И в звании профессора был утверждён по специальности «патофизиология».

Разумеется, Майрановский был доволен тем обстоятельством, что к нему впервые направили не обычного «честного коммуниста», а профессионала с дипломом и опытом работы «по специальности». От него даже не скрыли тот факт, что новый сотрудник учился в Германии и Швейцарии, и одно время работал вместе с известным специалистом по диверсиям и террору Отто Скорцени.

Работать с Григорием Моисеевичем было интересно и полезно. Именно здесь Семён Ильич узнал, что по результатам опытов Майрановского с курарином «наверху» было принято решение широко использовать этот яд «в оперативной работе». О том, что исследования Майрановского носят исключительно прикладной характер, Браилов догадался уже по одному тому факту, что в лаборатории нередко появлялся генерал Судоплатов. Выяснить, что Судоплатов являлся одним из руководителей спецотдела по организации и проведению диверсий и террора, Браилову не составило труда.

Правда, работа в токсикологической лаборатории оказалась весьма непродолжительной по времени. Через несколько месяцев, уже в сорок шестом году, полковник Майрановский был отстранён от заведования лабораторией, и переведён в отдел оперативной техники МГБ на должность старшего инженера. Непонятное отстранение – и ещё более непонятный перевод. Только непонятным и то, и другое было лишь для дилетанта. Браилов-же сразу почувствовал, что это не перевод, а начало опалы, которая обязательно закончится традиционно: арестом и приговором Особого совещания. Вопрос был лишь в продолжительности опалы.

(A propos: Григорию Моисеевичу ещё «повезло». Он был арестован только тринадцатого декабря пятьдесят первого года, а осуждён так вообще лишь четырнадцатого февраля пятьдесят третьего. Да и осуждён «всего» к десяти годам лишения свободы: неслыханная «гуманность» по тем «суровым революционным», пусть и давно уже не революционным или же «вечнореволюционным», временам. Правда, дополнительно к этому девятнадцатого декабря того же пятьдесят третьего года предполагалось лишить его учёной степени доктора медицинских наук. Но всё это были мелочи по сравнению с сохранённой ему жизнью. Местом отбывания Майрановскому определили Владимирскую тюрьму. На свободу он должен был выйти в тысяча девятьсот шестьдесят первом году. Конечно, при наличии к тому надлежащих физических кондиций и «доброго» начальства. А то, вон, некогда всесильный Мехлис умер в больничке Лефортовской тюрьмы. И уже неважно, что похоронен он был с почётом и даже на Красной площади.).

Начавшаяся опала Майрановского коснулась и Семёна Ильича. Правда, на этот раз, в отличие от мнимого «близкого родства с царём», никаких обвинений ему не предъявлялось. Просто через несколько дней после удаления Григория Моисеевича из лаборатории, Браилова тихо и без шума перевели в Лечсанупр. Формальные основания для этого у руководства имелись: Лечсанупр входил в структуру МГБ, кадров не хватало, а своими дипломами и степенью Семён Ильич дал «бдящим и надзирающим» достаточный повод для принятия соответствующего решения.

И потекли нудные медицинские будни. Конечно, без благодарностей Семён Ильич не остался и здесь. Правда, форма благодарности была не совсем той, на которую он всё ещё рассчитывал: исключительно материальной. И не только в денежных знаках, но и в натуре. В том числе, и «совсем в натуре». К сожалению, благодарило его не начальство, а всего лишь исцелённые им пациенты. Но, видимо, они были недостаточно «высокосидящими» для того, чтобы вызволить его из «лечсанупрского» «заточения».

Помог, как всегда, случай – в лице тандема из начальника Главного Управления охраны генерал-лейтенанта Власика и его хронического остеохондроза. Поучаствовало в судьбе Браилова и неудовольствие Хозяина засильем «лиц кавказской национальности» в своём окружении. Так Семён Ильич – вечный, как казалось теперь, майор МГБ – попал в охрану вождя…