– Слушай внимательно! – истерически шептала она, оглядываясь на дверь. – В этой сумке деньги, разрешение на перелет без сопровождения и адрес. Я давно все подготовила на случай… Поезжай в аэропорт, возьми билет до Бойсе. Там живет твоя бабка – моя мать. Ты ее не видел. Вот и познакомишься, – она поморщилась. – Придется тебе поладить с этой стервой. А потом я приеду и заберу тебя.

– Мама, тебе нельзя здесь оставаться! – в ужасе залепетал Артур.

– Другого выхода нет, дорогой, я не могу его бросить… такого. – Она крепко обхватила Артура руками, уткнулась лицом в вихрастую макушку.

– Не отправляй меня из дома, я боюсь, – плакал Артур.

– Здесь еще страшнее. – Она разжала его окостенелые пальцы, вцепившиеся в ее запястья.

Словно в тумане он вошел в открытые двери лифта. Вот и все, что он помнил.

Видит Бог, Артур боялся заглядывать в омут памяти. Было там что-то темное, какие-то провалы. Обрывки воспоминаний, спутанные, сбивчивые… Не все они были реальны, а многие просто пугали его. Он знал, точно был уверен, что после того, как мать простилась с ним у лифта, он стоял еще минуту за закрывшимися дверями. Стоял не двигаясь. И что было дальше?

Может, он спустился вниз, выбежал на середину улицы прямо под колеса полицейской машины? Артура привезли в участок, где он умолял скорее, без промедления, вызвать наряд в его квартиру? Если бы ему не было всего девять, может, они поверили бы ему и успели вовремя?

Или, словно послушная кукла, он поймал такси и поехал в аэропорт, сел на рейс до Бойсе и весь кошмар, что случился здесь после, высмотрел в новостях? Может быть, он вытягивал из телеэкрана картины произошедшего, как рыбак вытягивает трепещущую рыбину из мутной воды, слышал и видел все, словно был там? Хватило бы и трехминутного репортажа, чтобы понять.

Или все-таки он снова нажал на девятнадцатый? Вышел в тот самый коридор, набрался смелости и подошел к своей двери? Зашел ли он в квартиру?

Так где же она, его реальность?

Одно Артур знал наверняка – так или иначе, однажды он сел в самолет и добрался до Бойсе, и вскоре уже стоял на пороге дома старухи Сильвии, своей родной бабки. Вытирая сопли кулаком, побиваемый крупными каплями дождя, закатывающимися под воротник рубашки, Артур стоял и смотрел, как ее дохлая тень, увеличиваясь с каждым шагом, заполняет матовое стекло входной двери, разрастается, пока, наконец, не щелкает замок и тщедушное тело не вываливается на свет божий, чтобы поглазеть, что за мальчик стучится в ее дверь.

И что потом? Он тоже знает и помнит точно и уверен в реальности воспоминаний. Запах, настырный и вездесущий, запах мочи и старушечьих тряпок. Затасканные штаны, которые она кинула ему в лицо, требуя надеть их на первый урок в новой школе. А школа? Он так и не пошел на свой первый урок. И на второй, и на третий. Ни разу за год, что он прожил у старухи Сильвии, нога его не переступила порога занюханной школы. Благо, у бабки не было ни малейшего желания интересоваться, где Артур коротает бесконечно длинные дни.

Он приходил в ее дом затемно, когда она уже готовилась ко сну. Скрипя и охая, она обмазывала сморщенную кожу кремами, натягивала на трескучие кости пожелтевшую от времени пижаму. Артур входил тихо, мышью проскальзывал в свою комнату и плотно закрывал дверь. В этой комнате, теперь сырой и темной от раскидистых веток дерева, загородивших окно, когда-то жила его мать, пока не свалила ко всем чертям от старой ведьмы, не оставив даже записки. Он проходил вдоль стен, закрыв глаза, касаясь кончиками пальцев выжженных солнцем обоев. Что видел он? Ее, сидящую на кровати с растрепанными волосами, в кроссовках с грязной подошвой. Она смотрит сериал в ноуте и качает ногой в такт саундтреку. Если открыть глаза, она исчезнет, поэтому Артур, зажмурившись, на ощупь, медленно подходит к кровати и ложится рядом, упираясь носом в ее теплую руку. «Только не смотри, не открывай глаза», – приказывал он себе, погружаясь в сон. И лишь к утру веки его вмиг открывались, и матери снова не было рядом. А бабка Сильвия уже гремела посудой на кухне, готовя себе любимой завтрак.

Артур точно помнил тот день, когда бабка Сильвия околела в своей постели, а его наконец забрали в приют. В приюте ему нравилось больше.

***

– Артур, Артур! – Эмма дергала его за руку, вытаскивая из забытья, как тащат из реки обмякший, ничуть не возражающий труп.

– Ох, Эмма, – прошептал Артур, оседая на пол.

– Тебе плохо? Хочешь, пойдем отсюда? – Эмма опустилась на корточки рядом с ним, всматриваясь в его побледневшее лицо.

– Мне совсем хреново, Эмма, – всхлипывал Артур, не в силах сдержать текущие по щекам слезы.

– Послушай, давай просто выйдем отсюда и забудем про все, хорошо? – Эмма еще пыталась помочь, но пустота в его взгляде и то и дело сжимающиеся кулаки пугали ее.

Артур слышал ее голос будто издалека. Из-за спинки дивана он видел Тобиаса, спокойно поедающего хлебцы на кухне. Это были его, Артура, любимые хлебцы. Он каждый раз брал их в супермаркете и сам нес на кассу, чтобы поскорее вскрыть коробку, достать первую хрустящую пластинку и отправить ее в рот. Только что-то не так было с самим Тобиасом. Был ли это вообще Тобиас или он стал кем-то иным? Но кем именно? В комнате играет музыка, тихо, ненавязчиво, все лежит на своих местах. Когда Артур снова посмотрел в кухню, у шкафа уже никого не было. Робот-пылесос стоял на базе, все лампы в коридоре были на месте и весело горели, отражаясь в натертой до блеска плитке пола.

Клавиша раз-два-три… Такая знакомая мелодия… Артур ни с чем ее не спутает. Это его любимая колыбельная. И точно, в гостиной так и стоит пианино. Простое пианино, из тех, на которых детей учат музыке в унылых школьных классах. Но каждая его клавиша настроена матерью безупречно. Черные против белых. Гармония во плоти. Так всегда говорила мать. Возле пианино стоит Эмма, такая прекрасная, в синем топе и узких брюках, на шее подвеска – круг с вделанным в него витражом – сердечко, красное, слишком яркое. Это его пугает. Эммы не должно тут быть. Он пытается сказать ей, чтобы она убиралась отсюда, но ее уже здесь нет. За пианино сидит только его мать, волосы закрывают лицо, на шее сверкает красный медальон-сердечко. Она играет все быстрее и быстрее, любимая колыбельная Артура ускоряется, превращаясь в пародию на саму себя. Артура охватывает ужас и чувство непоправимого, сердце колотится, но оно не может заглушить отвратительной какофонии, в которую мать, неистово лупя по клавишам, превратила их песню. Святотатство! Пляски мертвых! Она должна замолчать, должна прекратить давить пальцами на клавиши, высекая из них не ноты, а человеческие крики. Артур с трудом переставляет ноги, тело больше не слушается его. И рот, рот будто онемел, язык болтается между зубов как тряпка, не желая помогать ему складывать мычание в осмысленные слова. И тут мать поднимает голову. Лучше бы он не видел ее такой никогда. Ее рот разорван до левого уха, одного глаза нет, вместо него на Артура воззрилось красное месиво. «Поиграем в четыре руки?» – коверкая слова, предлагает она, но Артур уже падает на пол без сознания.

***

Он слышал только гул, доносящийся будто издалека. Слух, как и зрение, возвращался к Артуру с трудом. Он приподнялся с пола, но снова упал, охваченный тошнотой и головокружением. Голова нестерпимо болела. Зато теперь он четко слышал все, что происходило вокруг.

– Черт, Артур, ты чего? – в ужасе лепетала Эмма. Ее кожа стала бледной, с сероватым оттенком, даже пара веснушек на носу поблекла, почти исчезла.

– Все будет хорошо, все будет хорошо, – повторял Тобиас, трясясь мелкой дрожью.

– Хватит, я звоню Хельгбауэр! – решительно сказала Эмма.

– Стой, не надо… – произнес Артур.

Каждое слово давалось ему с невероятным трудом. Но он знал – прибеги сейчас Габи Хельгбауэр на помощь, и он надолго будет заперт в стенах Cas9 без права выезжать на экскурсии с остальными. Ему захотелось остаться одному. Лучше – одному во всем мире. Чтобы разразиться рыданиями, орать и лупить кулаком все, что попадется под руку. Расколотить к хренам гребаное пианино, облить стены смесью для розжига костра и запалить зажигалкой. Но он все еще сидел на полу обессиленный.

Эмма молча стояла возле Артура за спинкой дивана. Этот барьер надежно закрывал их двоих от остального мира. Тобиас съежился на стуле возле окна, поджав под себя ноги, и тоже хранил молчание. Все трое поникли, растерялись. Тобиас заговорил первым. Его тихий, робкий голос, голос испуганного подростка, вызвал в Артуре чувство сострадания.

– Я догадываюсь, что с тобой случился очередной приступ. Можешь не объяснять. Но и мы испугались. Видел бы ты себя! Это было ужасно.

– Ты мог поранить кого-нибудь, Артур, – подтвердила Эмма.

– В каком смысле? Я просто потерял сознание, и все! О чем ты? – удивился Артур.

– Ты не помнишь? – Тобиас подошел и встал прямо перед Артуром. Он сжал кулаки и готов был пустить их в ход. Артур никогда прежде не видел его таким.

Эмма отодвинулась от Артура на метр и недоуменно смотрела на него.

– Посмотри-ка вон туда! – задыхаясь, прокричал Тобиас. – Ну же, чего ты ждешь? Просто упал, и все?

Артур окаменел, мышцы отказывались подчиняться ему. Он знал – то, на что указывает палец Тобиаса, изменит его жизнь. И ужас, тот самый животный страх, который он испытывал во время приступов, снова охватил его. Он посмотрел на Эмму, ища поддержки, но она тихо плакала, закрыв лицо руками. Собрав последние силы, он выглянул из-за спинки дивана. В паре метров от него так и стояло пианино, между клавишами которого была всажена, вбита с нечеловеческой силой, почти по самую рукоять, длинная отвертка. Одна из тех, что так и остались валяться на полу рядом с ящиком с инструментами, когда он рассыпался. Этого ему только не хватало. Артур понял: теперь отличить правду от вымысла стало невозможно. Это был конец – окончательная победа шизофрении над тем Артуром, что долгие годы смел сопротивляться болезни.

Они вышли из дома, поймали такси. Джана и Камал, объевшиеся в кафе пирожных, всю дорогу заливались смехом, не обращая внимания, что Артур, Эмма и Тобиас ехали молча, отвернувшись друг от друга. Такси остановилось у Музея естественной истории.

– Я сам поговорю с доктором Хельгбауэр, – прошептал Артур, глядя на Эмму. Они остались в такси вдвоем, остальные уже вышли. – Обещаю.

Эмма хотела что-то сказать, но передумала, просто крепко обняла его.