Стамбул полон сюрпризов. Ничего не предвещало, что посреди плотной бетонной застройки может возникнуть такой зеленый оазис. Какая-то злая ирония присутствовала в том, что труп был обнаружен именно в этом приятном местечке, зажатом среди серых неоштукатуренных зданий.
Я припарковал свою старенькую машинку прямо за белым фургоном криминалистов. Стоило открыть дверь, в лицо тут же ударила кулаком жара. Асфальт, приклеившиеся к нему автомобили, мусорный бак, стоявший чуть в стороне, электрический столб, железные ограждения и калитка сквера – все вокруг, казалось, вот-вот начнет плавиться. Быстрыми шагами я направился к месту преступления, мечтая, что получится укрыться от солнца под раскидистыми деревьями с плотными кронами, но все напрасно. Наличие тени никак не помогало – она защищала от света, но пот все равно продолжал течь из каждой поры тела.
Когда я вынул из кармана платок, чтобы промокнуть шею, меня окликнули:
– Добрый день, господин комиссар.
В нескольких шагах впереди, под молодым деревцем, стоял мой помощник и бодро, будто бы и не было никакой жары, скалил свои ровные белые зубы в приветственной улыбке. Я попробовал улыбнуться в ответ:
– Привет, Али, все в порядке? Где труп?
– Вон там, на детской площадке. – Рукой, в которой была зажата шипящая рация, он указал в самый дальний от улицы и самый укромный угол сквера. – Судя по всему, его притащили сверху. По ночам здесь никого нет.
Али имел в виду дорогу, которая вела на холм, а сам сквер находился у подножия холма.
Я подошел к нему поближе и спросил:
– А кто обнаружил тело?
– Два мальца… лет по восемь-девять. – На этот раз рука с шипящей рацией ткнула в сторону здания за деревьями. – Вот школа, в которой они учатся. Тайком прибежали сюда на перемене, чтобы покататься с горки, увидели тело – и в крик.
– А что, оно так жутко выглядит?
– Да нет. Ничего особенного, но все-таки труп… Да и лежал он прямо под горкой.
Я живо представил, какой страх пришлось пережить ребятишкам, и пробормотал:
– Рановато им пришлось познакомиться с человеческой жестокостью…
– Прошу прощения, комиссар? – не расслышал Али.
– Нет-нет, все в порядке. – Я вновь оглядел сквер. Кроме двух собак, черной и белой, прятавшихся от жары в тени деревьев, тут никого не было. Кроме криминалистов, конечно. – Хорошо, а что со свидетелями? Кто-то может сказать, что произошло?
Мой подчиненный потупил глаза, будто это была его вина:
– Нет, Невзат-бей, никто. Вероятно, убийство произошло глубокой ночью… Кто в такое время будет торчать в сквере?
– Все равно следует поискать, Али. Возможно, какие-нибудь полуночники распивали вино в кустах. Пройдись-ка по кварталу, поспрашивай в кофейнях, в лавках, не видел ли кто ничего странного вчера? Как знать, вдруг заметили что-то подозрительное. Не было ли каких-то непонятных шумов, криков, звуков драки…
– Так точно, господин комиссар! – Мой помощник направился к калитке, через которую я недавно вошел.
– Как закончишь, возвращайся сюда!
Я вышел из тени и направился вглубь сквера к детской площадке, на краю которой рос гигантский каштан. Площадка как площадка. Качели-карусели, раскаленные солнцем, веревочный мост, детская горка цвета барбариса… И как раз под языком горки находилось тело. Убитый мужчина сидел на земле, как расстроенный маленький ребенок. Как будто он неудачно скатился с горки и теперь не мог подняться без посторонней помощи. Черные, цвета воронова крыла, волосы падали ему на лоб. Глаза закрывала красная шелковая тряпица, завязанная узлом на затылке. Из-за того, что голова слегка упала вперед, лица было не разобрать. Выстрел был произведен со спины, и пуля вышла через рот. Кровь, стекая по груди, окрасила белую рубашку, но она давно уже свернулась, а на желтом песке остались коричневые пятна. В поисках улик в песке копались криминалисты; на них были белые защитные костюмы и медицинские шапочки.
– Судя по всему, здесь его убили.
Я сразу узнал голос Зейнеп. Рядом с ней высилась фигура комиссара Шефика, руководителя криминального отдела, человека крайне щепетильного. Они с Зейнеп с трудом терпели друг друга. А все из-за того, что оба были успешны в своем деле – успешны до такой степени, что вызывали зависть у многих коллег. Шефик не упускал ни одной детали на месте преступления. А Зейнеп объединяла все собранные им детали в единую картину, анализировала, как именно произошло преступление, рисовала психологический портрет убийцы. Ей постоянно нужна была новая информация, и она непрерывно запрашивала ее у главы отдела. Шефик всегда был жутко занят – в Стамбуле каждый день происходит несколько убийств, и Зейнеп действовала ему на нервы; он тихо злился: «Господин главный комиссар, утихомирьте уже вашу девушку. У меня и без нее много работы. Разве можно человеку по пять раз в день названивать?» Оба были ценны, и оба были нужны мне, поэтому я старался сделать все возможное, чтобы не рассорить их друг с другом: «Хорошо, Шефик, занимайся своей работой, я обязательно поговорю с Зейнеп».
Теперь, насколько я понял, они опять сцепились друг с другом.
– Видимо, его убили здесь, – повторила Зейнеп, – иначе бы не натекло столько крови.
Но Шефик явно был не согласен – он показал на две линии, тянувшиеся на песке параллельно горке:
– Не похоже! Смотри, жертву волоком дотащили сюда. Ты что, не видишь следы?
Но Зейнеп стояла на своем:
– Ты прав, его сюда волоком дотащили. Но пока тащили, он был еще жив. А убили уже здесь. Сейчас твои ребята еще немного покопаются и найдут в песке и пулю, и гильзу.
– Хорошо, а следы убийцы? – включился я в обсуждение. – Где они? Их что, нет?
Заметив наконец меня, оба подобрались.
– Он их стер, господин комиссар, – ответила Зейнеп. – Вероятно, действовал профессионал. – Она показала на затылок трупа. – Убил одним выстрелом. Думаю, использовал глушитель. – Ее взгляд скользнул в сторону улицы. – Иначе бы кто-нибудь точно услышал. Хоть это и посреди ночи было, но на звук выстрела сложно не обратить внимания…
Шефик постарался найти компромисс:
– Если так, если его сюда притащили, то он был в бессознательном состоянии, оглушен. Иначе бы точно были следы сопротивления.
Я пригляделся к убитому: кожа лица постепенно приобретала грязно-желтый цвет, нижняя половина правого уха отсутствовала.
– Да, убийца забрал часть уха жертвы, – подтвердила Зейнеп. – Крови справа на черепе нет, видимо, отрезал не здесь, раньше. А рану прижег.
Дело постепенно приобретало интересный оборот, но тут Шефик, отерев со лба пот тыльной стороной ладони, переменил тему:
– До чего же печет, господин главный комиссар, мы тут будто на болоте сидим…
И правда, чем выше поднималось солнце, тем труднее становилось дышать в сквере – духота давила, а глотка пересыхала. Я огляделся вокруг, нет ли у кого-то воды, и тут мой глаз зацепился за какой-то розовый предмет в желтом песке. Что-то было под ногой у жертвы. Я подошел поближе.
– Если уже утром так жарко, то что будет к полудню? – продолжал стонать Шефик.
Его нытье рассеивало внимание, мешало думать.
– Подожди, Шефик, – сказал я довольно резко, – не мешай мне секунду.
Он с интересом уставился на меня. Зейнеп тоже насторожилась.
– Что такое, Невзат-бей? Вы что-то обнаружили?
Вместо ответа я подозвал худощавого паренька-криминалиста:
– Ну-ка, что это там такое розовое?
– Кукла, господин главный комиссар, это кукла Барби, – пояснил вместо него Шефик. – Мы специально ее здесь оставили, ждали вашего приезда, чтобы ничего не менять на месте преступления.
Я вновь обратился к подчиненному Шефика:
– Дай-ка сюда эту куклу, сынок.
Большим и указательным пальцем правой руки в медицинской перчатке он аккуратно взял Барби и протянул ее мне. Я вытащил из кармана платок и так же аккуратно взял куклу за левую ногу. И тут слова сами сорвались с моих губ:
– Айсун! Это же игрушка Айсун!
Все потрясенно посмотрели на меня. После небольшой паузы Зейнеп спросила:
– Вашей дочери? Но как это возможно?
– Не знаю. Я не знаю, Зейнеп.
Я внимательно разглядывал куклу. Трещины на правой руке не было. Я пригляделся: нет, точно нет – и с облегчением выдохнул.
– У Барби Айсун была сломана правая рука, я потом сам клеил. Так что это не ее кукла.
Зейнеп обрадовалась:
– Ну вот! Да и как кукла вашей покойной дочери, господин главный комиссар, могла здесь оказаться!
Шефик тоже расслабился, и, хотя никто его об этом не просил, начал строить теории:
– Возможно, игрушка никак и не связана с этим делом. Возможно, ее забыл кто-то из девочек, которые вчера здесь играли. Все-таки это детская площадка…
Я уже собрался согласиться с ним, когда мое внимание привлекло что-то странное в волосах жертвы. Волосинки были чересчур толстыми, и черный цвет на солнце выглядел ненатурально. Похоже, это парик. Я подошел поближе, чтобы разглядеть лицо убитого, но ничего не получилось. Пришлось попросить одного из криминалистов:
– Развяжи-ка ему глаза и подними голову, будь добр.
Парень осторожно снял шелковую тряпицу, а затем, придерживая нижнюю челюсть, медленно поднял голову убитого. Я вздрогнул, задержал дыхание и посмотрел еще раз.
Нос с горбинкой, толстые брови, глубоко посаженные, безжизненные сейчас карие глаза, острый подбородок с ямочкой…
– Черт… – произнес я вслух. – Этот мерзавец.
Да, это был он, немного постарел, но сомневаться не приходилось. Шефик и Зейнеп застыли в изумлении, ничего не понимая. Зейнеп, не в силах вынести напряжения, не сдержалась и задала вопрос:
– Кто? О ком вы говорите, Невзат-бей?
Мое лицо сморщилось, словно я увидел мерзкое, отвратительное существо:
– Этот тип… Вот этот самый тип… Это тот самый извращенец, что много лет назад приставал к моей дочке.
Я сидел под тенью ивы. Рядом со мной устроился Али – он вернулся без особых результатов. Точнее, результат был нулевой: никто не слышал ничего странного и не видел ничего подозрительного. Как сказала Зейнеп, убийца или убийцы действовали очень профессионально. Но на чем-то они все равно должны были проколоться и оставить нам какую-то зацепку. Так всегда было, и так будет в этот раз. Однако у криминалистов, сколько они ни прочесывали детскую площадку, не получалось найти ничего стоящего. Зейнеп, тем не менее, все еще надеялась, что отыщутся пуля или гильза.
Если бы кто-то посмотрел на меня, то наверняка решил бы, что я внимательно слушаю Али, но моя голова была сосредоточена на другом – может ли это убийство быть связанным с Айсун? Мужчина, который к ней приставал, Барби в розовом платье, так похожая на куклу моей дочери… Что это – простое совпадение или некое послание для меня?
Пока я раздумывал над этими вопросами, в сквере появился прокурор Надир.
– Доброе утро, коллеги, – начал он довольно жестко, но смягчил тон, увидев меня. – О, главный комиссар! Значит, этим делом занимаетесь вы. Прекрасно, будем работать вместе.
Так же, как и на Али, жара на него как будто и не действовала: он выглядел бодрым и подтянутым, голос звучал громко.
Я поднялся на ноги и протянул ему руку:
– Доброе утро, господин прокурор.
Потом мы вместе подошли к горке.
– Вот жертва… – начал я, но Надир не стал дожидаться продолжения и опустился на корточки, чтобы рассмотреть труп.
У меня не было сил стоять – я сел на игровой пенек поблизости и стал докладывать:
– Он был убит выстрелом в затылок… Преступник отрезал кусок правого уха жертвы. Это говорит в пользу версии о наемном убийстве: мочка уха может стать для заказчика доказательством, что дело сделано. Очень вероятно, что жертву притащили сюда волоком, а потом убили. И он, пока его тащили, скорее всего, находился без сознания. Причину, почему он был в отключке, и был ли, покажет вскрытие. Преступник мог действовать как в одиночку, так и в паре с кем-то – точно мы сказать пока не можем.
Пока я все это озвучивал, я никак не мог решить, стоит ли рассказать Надиру о том, что убийство может быть связано с моей покойной дочерью, или лучше сохранить это в тайне? По правде говоря, теперь мне захотелось взяться за это дело, от утренней апатии не осталось и следа. Во-первых, оно, возможно, имело какое-то отношение к моей дочери, а во‐вторых… вся эта выстроенная на детской площадке мизансцена… Профессиональное чутье подсказывало, что преступление изначально замышлялось как вызов нам, полицейским, – настолько дерзко, даже нагло, все было обставлено, и мне бы очень хотелось найти убийцу и передать его в руки правосудия. Но тут возникало одно «но». Если тут и правда как-то замешана моя дочь, то включаться в работу мне все же не стоило. В силу профессиональной этики я должен был сказать Надиру про то, что узнал жертву. И про куклу тоже – что убитый когда-то подарил моей Айсун похожую куклу. Но быть отстраненным от дела мне не хотелось. Удивительно, конечно, что Шефик и Зейнеп тоже промолчали. А ведь Зейнеп, слышавшая наш разговор, вполне могла бы выложить прокурору все те существенные детали, о которых я не упомянул. И Шефик, он бы мог вставить, что труп приволокли сюда откуда-то, в этом контексте тоже упомянуть про куклу: мол, подбросили специально. Тем не менее никто из них не добавил к моим словам ни полслова. Таким образом, решение говорить об этом или нет оставалось за мной.
Надир и не подозревал, какие мучительные мысли занимали мою голову, – сидя на корточках, он рассматривал песок рядом с убитым. Я был неплохо знаком с Надиром: хотя он был молодой и в должность вступил относительно недавно, мы уже поработали вместе над несколькими делами. Он всегда добросовестно проводил расследования, а таких людей в наше время сложно встретить в правоохранительных органах. Но что уж кривить душой, мне показалось чрезмерным то, как он чуть ли не обнюхивал песок при такой жуткой жаре. Скорее всего, наш прокурор о чем-то напряженно размышлял, но на меня повисшая в воздухе пауза давила все сильнее и сильнее.
– Он был педофилом, – наконец решился я и встал со своего пенька. – Приставал к детям и был осужден.
– Педофилом? – удивленно переспросил Надир. – Вот как?
– Да, – сохранить все в тайне у меня не вышло. – В том числе он приставал к моей дочке.
Вот и все. И зачем надо было что-то скрывать? Мне стало легче, я расслабился, а в глазах у Надира, по-женски красивых, появилось удивленное выражение.
– Что вы такое говорите, господин главный комиссар?! К вашей дочери?
Я покачал головой:
– Да, к моей покойной дочке, много лет назад… История долгая, но убитый тогда подарил моей Айсун Барби, очень похожую на ту, что мы обнаружили рядом с трупом.
Видно было, что эта информация глубоко поразила Надира, впрочем, он быстро взял себя в руки. Прокурор еще раз внимательно оглядел тело, которое под воздействием жары начало раздуваться, и снова обратился ко мне:
– И что вы можете сказать об этом? Какой у всего этого смысл?
Хотя я был весь на нервах, показывать этого было нельзя. Поэтому, скрестив руки на груди, я пустился в рассуждения:
– Вероятно, его убил тот, к чьей дочери он приставал. Мне знакомо это чувство… Упаси Аллах попасть в похожую ситуацию… После такого родителям легко потерять контроль над собой. Ты перестаешь хоть что-то понимать и в слепой ярости можешь запросто убить педофила.
Я перевел дух и указал на жертву:
– Но это преступление вряд ли совершено в состоянии аффекта. Когда человек теряет контроль над собой, тело убитого бывает искромсанным от ярости, а здесь, смотрите, обошлись одним выстрелом. Убийца действовал хладнокровно и очень профессионально… И это убийство – своего рода послание нам. То, что тело оставили именно на детской площадке, то, что глаза были завязаны красной тряпкой, то, что хватило одного выстрела, то, что ему отрезали мочку уха, – у всего этого есть смысл. Как и в том, что рядом с ним оставили – если, конечно, оставили, это еще нужно доказать, – куклу в розовом платье. Еще раз повторю, не приходится сомневаться в том, что убийца хочет передать нам некое сообщение…
О проекте
О подписке