Плавно пустив коня вскачь, Зуза взревел во всю мощь и, тут же сойдясь с первым попавшимся на пути воином, с лёгкостью снёс ему голову, даже не приложив особых усилий. Услышав звуки боя на другой стороне лощины, он сразу понял, куда запропастился Танарис, и мысленно пожелал ему сил и стойкости. Теперь следовало спешить, чтобы успеть помочь младшему товарищу. Не позволяя окружить себя, Зуза зарубил ещё двоих воинов, но четверо оставшихся всё-таки взяли его в кольцо. Пытаясь вырваться, Зуза ударил плашмя мечом по крупу своего скакуна, налетел на ближнего из согдийцев, опрокинул вместе с лошадью и, перескочив через него, спустился в лощину, направляясь к Танарису. На другой стороне он оглянулся и, увидев внизу преследователей, вновь повернул на них: теперь у него было небольшое преимущество, так как он мог наносить удары с высоты. Как только первый из них показался из лощины, Зуза наскочил и так же легко сразил его, нанеся ужасающей силы удар в область плеча.

Оттуда, где шло сражение с Танарисом, уже приближалось несколько всадников. «Эх, не успел… Прости меня, Танарис. Я обязательно отомщу за тебя. Да упокоится с миром твоя душа!» – с досадой подумал Зуза, поняв, что младшего товарища не стало.

Сильно ударив ногами в бока скакуна, он устремился на приближающихся врагов, не обращая внимания на оставшихся здесь.

Теперь ему противостояло только семеро согдийцев.

* * *

«Да, могуч! Жаль, что он не на моей стороне, и поэтому должен умереть», – Сегосфен был искренне удивлён силой внезапно появившегося кочевника. До сих пор сдерживавшийся, он вдруг окрикнул своих людей, готовых из луков дружно покончить с саком. Те, недоумевая, отступили, образовав круг, в котором остался один вражеский воин.

Сегосфен выступил вперёд и повёл коня вдоль воинов, опустив меч в руке и внимательно следя за противником.

* * *

«Ну наконец-то хоть один достойный соперник нашёлся! Посмотрим, каков ты на самом деле! Я-то уже было подумал, что среди вас нет крепких мужей. Даже скучновато стало от этого… Жаль, Танарис погиб… Главное, чтобы Фахрид ушёл подальше, тогда и смерть наша будет не напрасной. Этот воин, видимо, жаждет поединка со мной. Что ж, он получит его. Я готов», – тяжело дыша, подумал Зуза, рассматривавший согдийца, поудобнее сжал рукоять меча, пустил шагом жеребца и тоже описывал полукруг.

* * *

Сегосфен не выдержал первым. На вздыбленном коне сократив разделявшее их расстояние, он со всего маху рубанул сака сверху вниз. До сих пор ещё никто не смог остаться в живых после такого удара, но Зуза, смягчив его мощь подставленным в наклон полотном меча и погасив силу плавной оттяжкой, тут же в ответ резко полоснул наотмашь коротким скользящим ударом, весьма ощутимо зацепив его. Получив рану в правый бок, Сегосфен не сразу почувствовал это в пылу схватки, удивлённый, что сак каким-то образом сумел отразить его, казалось бы, всесокрушающий удар. Через мгновение ранение всё же дало знать о себе обжигающей болью. Несмотря на это он решил повторить всё сначала, уверенный, что на сей раз непременно сразит противника, и вновь вздыбил скакуна, готовый опять нанести свой любимый удар, но в самый последний миг сак почему-то сильно запрокинул голову и откинулся на круп лошади, безвольно раскинув руки и выронив меч. Ничего ещё не понимая, Сегосфен, приглядываясь, приблизился к нему и лишь теперь увидел торчащую в его спине стрелу.

– Кто это сделал? – крикнул он и развернулся на коне.

– Прости, Сегосфен, не сдержался, – выступил один из воинов, виновато склонив голову.

– Ты что, уже не веришь в меня? – зло произнёс десятник.

– Верю. Но мне показалось, что он ранил тебя, – ответил тот.

– Ладно, я не виню тебя. Все за мной, нужно догнать остальных.

Зажав рукой рану, Сегосфен напоследок взглянул на сака. Тот едва держался в седле. Когда к нему подступил один из воинов, намереваясь столкнуть на землю и забрать коня, Сегосфен окриком запретил делать это, в душе признаваясь себе в своём первом поражении и отдавая дань уважения этому удивительному воину.

* * *

На рассвете сотнику Бакриарту сообщили, что с половиной своего отряда в лагерь вернулся раненый десятник Сегосфен. Из короткой беседы с ним Бакриарт узнал обо всех ночных событиях. В завершение своего повествования Сегосфен упомянул о том, что после поединка его людям удалось нагнать ещё одного сака и, расправившись с ним в короткой схватке, завладеть мясом и шестью лошадьми, на четырёх из которых были нагружены тела убитых воинов.

– Бакриарт, вон тех осёдланных коней, что угоняли к себе саки, я узнал, – полусидя, упираясь спиной в камень, обливаясь потом, прошептал Сегосфен, кивнув в сторону лошадей, приведённых с собой. – Это наши скакуны. Все до единого. Они все принадлежали десятнику Манфису и его людям. Значит, ни его самого, ни его воинов не стало.

– Да, дороговато нам обошлись обе эти дальние вылазки, – с досадой произнёс сотник, поднявшись с места, и ударил плёткой по ноге. – Ещё один такой выход из ущелья – и никого из нас уже не останется. Получается так, что здесь кругом одни саки, а наших людей нигде нет. Где же они тогда? Воевать нам на две стороны – против саков и против македонян – нет пока возможности, мы не в состоянии делать это. Будем продолжать поиски. Другого пути не вижу.

Он отошёл на пару шагов, затем развернулся, взглянул в глаза десятника и более мягким тоном добавил:

– Сегосфен, ты поскорее выздоравливай. Здесь, на высоте, хорошо, не так жарко, да и кровососов нет.

Он окинул взором горные вершины, вдохнул чистый прохладный воздух.

– Вон знахарь уже ждёт своей очереди, сейчас займётся тобой. Ешь, пей, поправляйся. Не думай ни о чём. Ты сделал всё, что мог. Я благодарен тебе.

Опустив голову, Бакриарт задумчиво постоял так ещё какое-то мгновение, кивнул каким-то своим мыслям и ушёл. Сегосфен проводил его взглядом и только теперь, впервые после возвращения в родной лагерь, по-настоящему расслабился и устало провёл рукой по лицу, вытирая пот, обильно заливавший глаза.

* * *

Бартаз долго смотрел вслед уходящим воинам, до тех пор, пока они не скрылись вдали. Вечерело. Весь день десятник направлял в разные стороны дозоры, чтобы осмотреть всю округу, но никого не обнаружил и, стало быть, убедившись, что юноше уже не угрожает опасность, принял решение покинуть его и не мешать больше. Сытый и хорошо отдохнувший Хора по-прежнему сидел на своём месте в ожидании команд и действий хозяина. С самыми первыми рассветными лучами светила им предстояло заняться охотой – до полного истощения изнуряющей, изматывающей, неимоверно трудной работой продолжительностью в долгих три дня.

* * *

Десятник Кантар оглянулся. Несмотря на наступившие сумерки, он всё же сумел рассмотреть вдали, у одиноко растущего дерева юношу. От этой картины и особенно от того, что приходится оставлять Бартаза одного в огромной зловещей долине, у него защемило в сердце.

«Ничего, Бартаз. Вот проверю в селении, дошли ли туда Зуза, Танарис и Фахрид, поменяю там людей и вернусь обратно, как прежде, охраняя тебя», – успокаиваясь, подумал десятник и больше не смотрел в ту сторону, дабы не бередить душу и скорее проделать намеченный путь.

Пройдя половину всей дороги, он приблизился в неясном лунном свете к давно знакомой лощине и, не спускаясь вниз, а следуя по краю, взглянул на другую ее сторону и вдруг увидел там лошадь.

– Видишь, какая-то лошадь стоит, ну-ка, поймай мне её. Поспеши! – указал он плёткой ближнему воину.

Юноша повернул коня, спустился и пересёк лощину, выбрался наверх и, стараясь не вспугнуть лошадь, стал медленно приближаться к ней, держа в руке моток верёвки. В какое-то мгновение десятнику уже показалось, что воин вот-вот накинет петлю на голову животного, но тот почему-то в самый последний момент опустил руку, низко склонился и, что-то увидев на земле, спрыгнул с коня.

– Чего он там закрутился? – прошептал десятник и тут же услышал возглас воина, подзывавшего всех к себе.

Быстро преодолев лощину, воины окружили товарища, ещё не понимая, почему он позвал их. Лишь спешившись, они увидели на земле человека.

– Так это же Зуза! Точно он… Никак убит? – прошептал один из них, присев и приподняв голову лежащего.

Десятник бросился к телу, всмотрелся в лицо и, узнав старого товарища, прижался ухом к его груди. Услышав слабое, но ровное биение сердца, Кантар поднёс к лицу Зузы посудину с водой, пальцами разжал его пересохшие губы и стал вливать тонкой струйкой прохладную влагу. Стараясь не переусердствовать, он лил воду с частыми перерывами, чтобы воин не захлебнулся.

– Дайте плащи и осмотрите здесь всё! – повелел он.

Воины разлетелись в разные стороны. Зуза поперхнулся и застонал. Десятник, желая приподнять товарища, завёл было руку ему за спину и тут же нащупал пальцами обломок торчащей из неё стрелы.

– Так вот куда тебя ранили! Потерпи до утра. Главное – мы успели найти тебя вовремя. Ты ещё станешь сотником, – шептал он, осторожно укладывая Зузу на подстеленные плащи и бережно укрывая его. – Хотя с твоим горячим характером и необузданностью в поведении вряд ли.

При последних словах Кантар печально улыбнулся, с сожалением и досадой покачал головой, вспомнив, как Зуза неистово и с особым смакующим рвением предавался гульбищам.

Вскоре примчался воин, спрыгнул с коня, присел рядом с десятником и тихо доложил:

– Нашли Танариса и Фахрида. Они убиты. И ещё… – он запнулся.

– Что? – нетерпеливо спросил десятник.

– Кто-то изрубил тела всех погибших. Тех, что везли в селение, – ответил воин.

– О небеса!

Кантар медленно поднялся на ноги, провёл руками по лицу и замолчал.

Недолго так постояв, он произнёс:

– Никто и никогда не смел вставать на последнем земном пути человека. Умертвить дважды никого нельзя. Напавшие на них люди сделали это из-за боязни проклятия небес за свершённое ими и посягнули на их души, пытаясь погасить и их при отнятых уже жизнях. Принесите все останки сюда. Здесь предадим их земле.

Когда воин отдалился, он подошёл к своему коню, погладил его по гриве и с горечью прошептал:

– Опять столько потерь! Нет сил терпеть все эти утраты и лишения. Даже у детей отняли еду. Как теперь быть, не знаю…

Лишь забрезжил рассвет, воины преступили к похоронам убитых. Десятник, почтив их память, осмотрел рану Зузы и, убедившись, что стрела не пробила левую лопатку, вынул её из тела, накалённым на огне ножом надрезав кожу чуть шире острия наконечника, и сразу после этого приложил свёрнутый кусок ткани, посыпанный пеплом. Ещё раз убедившись, что Зуза жив, он стянул его грудь ремнём как можно туже, но оставляя возможность дышать. К полудню, положив раненого на подвеску между двумя скакунами, они тронулись в сторону селения. Потерявший много крови Зуза всё это время не приходил в себя.

* * *

Вождь Донгор, не дождавшись в установленные сроки возвращения гонцов от младшего брата Бартаза, заподозрил неладное и решил утром отправить к нему новый отряд, но с наступлением нового дня сдержался, помня о том, что Бартаз находится под охраной, и надеясь, что воины скоро появятся.

День прошёл в тревожном ожидании. Наступила ночь. Гонцов не было. Ближе к рассвету он всё же направил людей. Заметно поредевший охранный отряд десятника Кантара без посыльных и без добычи Бартаза, но с раненым Зузой повстречался им на дальних подступах к селению.

* * *

Через три дня Кантар вернулся к месту, где находился Бартаз, но, как и прежде, не показываясь ему на глаза, скрытно расположил воинов за дальним холмом, чтобы оттуда наблюдать и за юношей, и за всей округой, продолжая охранять кормильца всего селения. Оставив коня, он взобрался по склону холма и прилёг на его вершине, всматриваясь в сторону одинокого дерева, возле которого находился шалаш Бартаза. Сначала он увидел коня, пасущегося невдалеке от родника.

«Странно. Обычно в это время он уже охотится. Не случилось ли чего?» – встревожено подумал Кантар, поднявшись на колено и ещё внимательнее разглядывая тенистое подножье ветвистого дерева. При ярком полуденном солнце оно сильно выделялось чёрным пятном на земле. Толком не сумев ничего рассмотреть на таком большом расстоянии, десятник решил приблизиться. Спустившись вниз как можно тише, он побежал к дереву. То, что предстало его глазам, было ужасно: Бартаз лежал на спине возле давно остывшего кострища. Из его груди торчала стрела. Лицо, тело и руки были покрыты мухами. Стоял тошнотворный запах. Кантар оглянулся и, лишь теперь вспомнив о птице, шагнул к дереву. Хора, так же, как и его юный друг и хозяин, неподвижно лежал на земле, повернув в сторону голову и приоткрыв клюв. Он уставился в небо немигающим мутным глазом и распластал крылья, будто в полёте. Лёгкий ветерок шевелил пушок на его шее и изредка задирал хвостовое оперение, отпугивая мух. Хора был мёртв. Тонкая верёвка тянулась из-под него к стволу дерева, не дав ему улететь и спастись. Кантар заглянул в шалаш. Расстеленная в нём овечья шкура была не тронута. Больше ничего там не было. На одной из нижних веток на ремне висели нож Бартаза и его колчан со стрелами, а внизу стоял прислонённый к стволу лук. У родника лежали кожаные мешки, видимо, подумал Кантар, отмытые юношей и разложенные для просушки.

«Что же тут случилось? Кто мог так коварно расправиться с юношей и его питомцем? Здесь же нет никого», – подумал десятник, оглядывая округу. В груди заныло, и он растирал её, пытаясь успокоиться. Вскоре он зацепился взглядом за едва видневшийся вдали бугорок, что выделялся на ровном месте, и побежал к нему. На расстоянии сорока-пятидесяти шагов от дерева головой прямо в его сторону, весь покрытый пылью, лицом вниз лежал мёртвый согдийский воин, крепко сжимая одной рукой лук. От него, словно от пары змей, тянулся на юг извилистый двойной след.

– Так вот кто это сделал! Ты один из тех, кого мы разгромили несколько дней назад. Всё-таки ты сумел приползти сюда и отомстить за себя. Выходит, очень плохо мы осмотрели округу, коль не заметили тебя. Как же так! Ведь этого не должно было случиться… Я повинен в смерти Бартаза! Только я один! По моему недогляду произошла беда… – стоя у тела врага, прошептал Кантар.

Он с яростью пнул согдийца, плюнул ему в спину и зашагал обратно.

Обмыв тело Бартаза, воины погрузили его на скакуна, захватив всё оружие, и отряд двинулся к селению. Кантар, отстав, бережно взял мёртвую птицу и, взойдя на вершину холма, расстелил шкуру из шалаша и положил на неё тело орла.

* * *

Всё племя вождя Донгора прощалось с юношей по имени Бартаз. Весь народ – от малых детей до старцев – собрался у его могилы. Горю людскому не было предела. Облачённый в новые сияющие воинские одеяния, подобно полководцу, он был предан земле как истинный вождь и потомок вождя. Его друзья-ровесники семь дней не отходили от кургана, не принимая ни воды, ни пищи. На восьмой день поутру их, обессиленных и измождённых, уносили на руках отцы. Донгор десять дней в одиночку просидел под деревом, где не так давно в своём старом шалаше обитал и охотился со своей верной птицей, другом по имени Хора, его единственный младший брат, которого теперь не стало.