Гимназисты

Лидия Чарская почти всё своё творчество посвятила подросткам, ученикам женских и мужских гимназий. Гимназистки платили ей ответной любовью, фанатской, радостно выплескивающейся из наивных душ. Некоторых коллег-писателей так раздражала популярность книг Чарской, что они, движимые профессиональной завистью или обеспокоенные несоразмерностью детского обожания простенькому стилю сентиментальных историй, устроили детской писательнице настоящую травлю, приведшую к её смерти в голоде и нищете в страшном 1937-м. (Об этом я писала в другой рецензии.)
Я не то чтобы фанатка Чарской, но мне всегда хочется стать на защиту её наивных историй, в которых так много доброты, ни грамма идеологии и по-настоящему увлекательные подростковые сюжеты, поднимающие важные и простые темы.
К малоизвестной повести "Гимназисты" я приступила с долей скептицизма, не собираясь поддаваться "чарам", думая выступить строгим критиком. Но я даже не заметила, как увлеклась судьбами мальчишек, переживала о будущем героев, и при этом ещё больше тревожилась за автора, чем же она закончит конфликт.
Конфликта, в общем- то, не случилось, потому что почти все участники событий, то есть одноклассники, учителя и начальники повели себя благородно.
Повесть коротенькая и сюжет простой.
Некий доброжелатель написал статью в местной городской газете, в которой рассказал, что какой-то гимназист участвует в театральных выступлениях в качестве актёра-статиста. Для гимназии это чрезвычайное происшествие, нарушение гимназического устава и виновный должен быть строго наказан.
К огорчению всех, этим артистом оказывается первый ученик класса, который идёт на золотую медаль и место в университете уже ждёт его. И к неменьшему огорчению, "доброжелателем", выдавшим артиста оказался не менее талантливый, второй ученик. Зависть, желание быть первым, толкают его на подлый поступок.
Такая статья равнялась доносительству, что противоречило гимназическому духу. Доносчик неприятен всем, и ученикам и преподавателям. Но наказать то надо за нарушение устава того, кто нарушил его, а не доносчика.
Чарская передаёт жизнь мужской гимназии с её буднями, обычаями, тонкостями мальчишеской психологии, очень подробно и живо. О точности не могу судить, но если сравнивать с другими литературным произведениями о гимназии конца 19 века, то эта повесть по части описания гимназических традиций им не уступает.
Каждый персонаж, ученик или учитель назван по имени и по гимназическому прозвищу, образно и ёмко передающим характер. Такое ощущение, что прозвища не выдуманы автором, а взяты из жизни, уж очень они подходят каждому. Кстати, прозвища дают не только гимназисты друг другу и учителям, но и сами учителя могут окрестить гимназиста или даже целый класс новым именем. Так отец Капернаум, он же священник отец Василий Крестовоздвиженский, преподаватель Закона Божия, называл восьмиклассников не иначе как «Ариане нечестивые», а за ним и другие преподаватели, и вся гимназия, включая «мелочь» (первые классы).
В сюжете, конечно, есть болящие, которых надо спасать. В данном случае, это мама первого в классе ученика, выступившего на театральных подмостках.
Мы сейчас нормально воспринимаем ситуацию, когда родители жертвуют всем ради ребёнка. Ситуация, когда ребёнок жертвует своим образованием, карьерой ради родителей не так одназначно воспринимается. Да, мы понимаем, что выхода нет, что ребёнок поступил правильно, честно и благородно (такое слово и понятие уже стало пережитком прошлого, а жаль), но в душе мы невольно осуждаем взрослых: как могли позволить? почему не нашли другого выхода?
А разве это правильно?
Ещё важная тема в повести это необходимость взаимопонимания, чуткость между людьми, какими бы разными мы не были.

— Господин священник! — прозвенел его надтреснутый от явного недуга голосок, — г. священник, выслушайте меня… Вы русский законоучитель — я еврейский юноша, ученик… Мы люди совершенно различных положений… Но, как и у всех людей, должна быть соединяющая их связь, так и у русского священника с еврейским юношей должно быть соединяющее их души звено… Это звено — чуткость… И она должна быть вам присуща, господин священник.

За то, что Чарская в этой повести заставила меня задуматься о таких простых непростых вещах, я возможно немного завысила оценку.
Повести, скорей всего, не хватает юмора (мне не хватило). В ней совершенно нет даже намёка на подростковую влюблённость, а разве так бывает в восьмом классе?
Но несмотря на... (или смотря) на примитивный хеппи-энд, на какую-то авторскую торопливость, словно ей (как мне сейчас) хотелось поскорей завершить историю, несмотря на «бодры и веселы», я поняла, что для меня подаренное книгой ощущение радости от причастности к общей победе, радости от желания и возможности детей выручить друга в беде, сделать единственно правильный и такой трудный выбор, всё это выше любого стиля.