– Не бойся, дружище, я тебя не оставлю, пока я сам жив, – со слезами в голосе шептал Илуда, скрипя зубами от боли и горя. Из последних сил он сжимал веревку, которая, тем не менее потихоньку выскальзывала из онемевших пальцев. Он и сам чувствовал это, и временами ему казалось, что он ничего не сможет сделать. Это временами накатывающее на него ощущение безнадежности обострялось усталостью и упадком всех его сил. К мукам его добавилось и то, что в кожу его рук, потную и набухшую, все глубже врезалась веревка. Он чувствовал, как она все глубже проникала в рану, причиняя невыносимую боль. Да еще этот соленый пот… Он уже готов был взреветь от боли:

– Боже, дай мне силы выдержать эту боль, которая отнимает у меня силы и выжимает из меня по капле последнюю надежду!.. – потом он опять почувствоввал свое одиночество; да, одиночество, несмотря на то, что волею судьбы был сейчас намертво связан со своим лучшим другом.

– Чей умысел связал нас этой веревкой? Мы ведь и так всю нашу жизнь были связаны друг с другом невидимой силой и чувствами? Кому и зачем понадобилось еще и это испытание? Наверное, нас проверяют. Но которого? Обоих? Нет, должно быть, меня испытывают. Наверняка, это так! И зачем понадобилось меня испытывать? Неужели я это заслужил, обнаружив перед кем-то недостаточную верность другу? Нет! В этом даже Отец Небесный не сможет обвинить меня! И если все-таки есть у кого-то сомнения, то они увидят, как ак развею я эти их сомнения и надежду победить меня! Пусть посмотрят, и я покажу им пример настоящей дружбы! – и Илуда с удвоенной силой стиснул руки на проклятой веревке, хотя, вроде бы, уж и сил на это больше не оставалось. Он и так уже сколько часов подряд изо всех сил сжимал её, чтобы удерживать, не жалея этих своих последних сил.

– Нарсим! – еще раз завопил Илуда. Он кричал так громко, как только мог – обессиленный, почти уничтоженный морально и физически человек… – А вдруг он уже… Нет, даже мысли такой не должно быть! Нарсим жив! Живой, только без сознания он. Господи, хоть на секунду увидеть бы его! Пусть он уже неживой, но я все равно не отпущу его. Вот так пусть и будет! – выкрикнул Илуда – и взгляд его остановился, лицо его теперь напоминало лицо человека, находящегося в агонии… Глаза его смотрели в небо, вернее, куда-то в бесконечность… Уже светало. Вместе тающей тьмой ночи таяли в Илуде последние крохи силы и энергии. Но взамен, с разгорающимся светом зари в нем затеплилась надежда, надежда на то, что вскоре пройдут здесь пастухи, и тогда…

– Братка! —вдруг послышался Илуде знакомый голос. Он пришел в себя как от удара, почти полностью вышел из той безнадежной бесконечности.

– Нарсим! Нарсим! Это ты был, Нарсим? – завопил Илуда и тут же почувствовал, как вздрогнула в его ладони веревка.

– Не двигайся, Нарсим, умоляю, не шевелись, веревка ускользает, пропадем, – быстро зашептал испуганный Илуда, так как почувствовал, как сильно вздрогнула веревка… И совсем мало осталось свободной веревки в его ладонях, всего несколько сантиметров последней надежды…

– Как ты там, Нарсим? – почти шепотом спросил Илуда, словно боялся, что веревка ускользнет от одного только звука его голоса.

– Руки-ноги побиты, голова проломлена, но мне все-таки хорошо, братишка. Веревка попала между глыбами камней, наверх ты меня не вытянешь, что-то другое надо придумать…

– Что-нибудь я придумаю, Нарсим, не бойся! Скоро уже пастухи здесь пройдут, и… Хотя бы один человек появился, веревку перекинем на другое место и вытащим тебя! Я ее крепко держу, будь спокоен!

– Знаю, брат, знаю… Только что забыли здесь в этот вечер пастухи, хочешь меня обнадежить, да, брат? – послышался бледный смешок Нарсима из-под скалы, снизу.

– Нарсим, уже второй день пошел, утро, сейчас светает.

– Ты уже второй день так меня удерживаешь, брат? – в голосе Нарсима слышались слезы.

– А кто же еще, ты же меня все-таки знаешь, это не должно тебя удивлять! – отвечал Илуда, чувствуя в то же время, что теряет последние силы. Руки его были все в крови, все тело болело, дрожало… «Ну, вот-вот потеряю сознание и все закончится,» – думал Илуда, окончательно обессиленный, и чувствовал, как безжалостно уползали последние сантиметры веревки в сторону пропасти. – «Боже, дай мне еще хоть немного сил, чтобы выдержать это,» – молился Илуда, вперив в небо свой взгляд, и в глазах его темнело.

– Второй день… – бормотал чуть слышно беспомощно висящий внизу Нарсим и понимал, что его жизнь сейчас не на веревке подвешена, а на волоске. В течение нескольких минут оба они безмолствовали, замерев. А веревка тихо-тихо сползала со скалы. А потом вдруг Нарсиму почему-то захотелось поговорить, и он сказал:

– Помнишь, брат, я в Баку дом продал?

– Да, помню, – отвечал ему в полузабытьи Илуда.

– Знаешь, сколько мне за него заплатили?

– Нет, не знаю.

– Двести пять тысяч долларов, братец, – услышав это, Илуда почувствовал, как в глазах у него посветлело и во всем его существе стали происходить какие-то необъяснимые перемены. Он чувствовал, как в нем просыпается какая-то энергия, прибавляются силы. Он с удивлением наблюдал за этими переменами в себе, не веря им, не понимая, что происходит. Может быть, бог услышал его молитву, – к такому заключению пришел он в конце концов. Веревка уже не ускользала из рук, сил прибавлялось, и вместе со всем этим возвращалась к нему надежда на помощь и спасение. А потом, ободренный этими изменениями, он спросил у друга немного обиженным тоном:

– Ты что, засомневался в моих братских чувствах и в моих силах? Разве время сейчас вспоминать о деньгах, а, Нарсим?

– А почему ты так подумал, брат? – удивился Нарсим. – Я совсем о другом хотел тебе сказать.

– А тебе что, и вправду столько заплатили там, в Баку? – как-то невольно захотел уточнить Илуда.

– Клянусь тебе, с чего бы я стал тебя обманывать? – У Илуды сил прибавилось в десять раз больше, и переполнявшая его энергия заставляла все крепче сжимать руки на уже остановившейся веревке. Он был уверен, что с такой-то энергией он сможет держать друга хоть неделю. Хотя и сам он был поражен, не мог понять, что с ним происходит. А Нарсим продолжал:

– Но, все-таки, брат, кто знает, чем для меня закончится все это… Короче, я решил сказать тебе, где я прячу те деньги. Я один знаю это место, а с этого дня и ты будешь знать его… Я для детей хотел их сохранить, вот вырастут, и…

Илуда замер и весь обратился в слух. И Нарсим почувствовал эту его каменную неподвижность. Он так надежно и крепко висел, что… У него появилось такое ощущение, будто он не на веревке качается, а приварен намертво к стальной оси, он, сам удивившись этому ощущению, продолжал:

– Они лежат в дупле нашего дерева, завернутые в огнеупорную ткань и в черный целлофан сверху, – как только Илуда услыхал это, руки его вдруг ослабли. Это почувствовал и Нарсим. А Илуда опять не мог погять, что с ним происходит.

– Нарсим, руки у меня разжимаются, сил нет больше, – выдохнул Илуда, – сам не могу понять, что со мной творится…

– Ты же знаешь, о каком «нашем дереве» я говорю, – обреченно продолжал Нарсим, чувствуя, что вот-вот упадет, сорвется. Хотя Илуда вдруг опять почувствовал неожиданный прилив сил, нова ухватился за веревку покрепче и даже остановил ее. Он опять удивился, у него было такое ощущение, будто кто-то другой, откуда-то вселившийся в него, контролирует и эту энергию и его сознание.

– Что ты подразумеваешь под «нашим деревом», Нарсим, я ничего не понимаю? – закричал он и вдруг так сильно дернул на себя веревку, что бедный Нарсим стукнулся о камни, нависшие над его головой, где застряла веревка.

– Чувствую, что сил у тебя прибавилось, – снова затеплилась надежда в Нарсиме…

– Что ты подразумеваешь под «нашим деревом»? – опять крикнул Илуда, теряя терпение.

– Это орех, наше ореховое дерево, на котором уже не бывает плодов, – был ответ, и… Получив эту информацию, Илуда вновь обессилел. Конец веревки, словно только что пойманная трепещущая рыбка выскользнул из рук и…

– Нарсим!! – завопил горестно Илуда, быстрым ужом подползая к краю скалы.

– Я не Нарсим. – послышалось снизу Илуде.

***

Там, где-то очень далеко внизу, он увидел бездыханное тело Нарсима. Он лежал на спине и, наверное, как всегда, улыбался. Илуда прижал к лицу окровавленные ладони и заплакал.

К полудню Илуда управился со всеми делами. И деньги Нарсима вынул из дупла, перепрятав их в другое надежное место. Пока он делал все это, не думал ни о чем. Его, уставшего и измученного, удивляло лишь то, откуда у него взялись силы и энергия для выполнения всего этого. Хотя причина этого была теперь у него в руках. Деньги! Вот самое несравненное средство для выявления накопившегося мусора в душе человека; мусора, который внезапно превращается в биологическое топливо и оборачивается сильнейшей злой энергией.

Стоял Илуда среди скорбящих родных и близких Нарсима и горючими слезами оплакивал друга, рядом с ним рыдала жена Нарсима, а кто-то мог подумать, что не мужа оплакивала она, а деньги, спрятанные им неизвестно где, хотя, наверное, это не так было, она ведь очень любила его.

– Деньги были у него спрятаны, для детей берег… Потеряли мы и эти деньги, ведь ни за что никому не хотел сказать, где хранил, – жалобно плакала она, только что овдовевшая. А Илуда стоял, безгласный, утопая в собственных слезах и только всхлипывал временами. Он и сам не понимал, кого оплакивал, друга или самого себя.

***

Один мой знакомый говорит: ненавижу деньги, как раздобуду их, так и сразу спускаю, трачу. А я отвечал на это: если так уж они тебе противны, зачем их добываешь? А он сказал мне так: во-первых, сам процесс их траты очень приятен, а во-вторых, денег надо иметь побольше, чтобы понять, что в жизни деньги – не главное. Я немного подумал и пришел к такому неожиданному и неадекватному заключению (главное, что я сам к нему пришел): безденежного легче купить, чем денежного, и в этом, наверное, одно из положительных свойств денег.

А еще я слышал где-то, что смертный, сделав что-то неприемлемое (непотребное), само собой, в лепешку расшибется, называя тысячу разных причин для оправдания, только у истоков таких поступков всегда лежат деньги. Для большинства смертных деньги – это мираж, увиденный затерявшимся в безлюдной пустыне человеком, все силы которого сосредоточены на единственной цели – выжить! Мираж, который заставляет забыть свое реальное состояние, и который, в конце концов, и губит его, заблудившегося и обнадеженного недостижимыми мечтами.

А еще говорят, что деньги для того и существуют, чтобы их тратить. Ведь спрятанные и неиспользуемые деньги теряют свой смысл. Хотя, как только начинаешь тратить это спрятанное достояние, деньги сразу же вновь обретают свое «великое» предназначение, сводящее с ума и оглупляющее абсолютное большинство людей. Хотя отложенные деньги, бесспорно, это хоть какая-то надежда… Но! Разве всегда надежда является абсолютным благом?! Ведь и измена – поступок, обоснованный какой-то надеждой; надеждой на выгоду, которую можно получить взамен. Хотя часто иизменникам изменяет надежда… Черт с ними! А все-таки для всех самое лучшее и надежное – опять-таки деньги! Ведь деньги могут заменить все – кроме высших духовных ценностей, на которые, даже если бы они и продавались, никто не потратит денег. Потому что купленную честь ты никогда не сможешь сделать своей Честью, и она останется для тебя бесполезным и ненужным приобретением, как и сами деньги. Извините, я хотел сказать – фальшивые деньги. Хотя немногие догадываются о том, что и сами деньги – это ложь, подделка… Подделка всемогущества и благородства.

***

Илуде сказали: – Ты должен предать! – Илуда задумался…

– Погоди-ка, твой голос мне очень знаком, – вдруг осмелился он выговорить слова…

– Это твои проблемы, а со мной говори о деле, братец, о деле, – жестко сказали ему.

А Илуда спросил:

– И что я получу взамен?

– Деньги! – сказано было в ответ… И Илуда согласился.

– А теперь скажи мне, кого я должен предать? – спросил он немного погодя.

– Не кого, а что! – услышал в ответ.

– Что?.. И чему же я должен изменить? – спросил он опять.

– Деньгам, деньгам должен изменить, – твердо отвечали ему.

– И как это получится?

– Деньгам ты должен изменить! Мы платим тебе деньги за измену! Измену деньгам! – повторил невидимый собеседник и протянул ему деньги, – если ты согласен, забирай!

Растерявшийся Илуда раскрыл было рот. Он потянулся задрожавшей рукой за протянутой ему толстой пачкой денег, – да так и остался навеки. С той поры повелось: потянется Илуда за деньгами скрюченной от жадности дрожащей рукой, – а деньги и спрячут, не отдают. Бежит он за ними, ничего не замечая вокруг, кроме протянутых денег… Сминает все на своем пути, напролом идет, нет для него никаких барьеров… Его вытаращенные глаза видят только деньги… Деньги, которые он вот-вот догонит да схватит, но… Не дотягивается! Да, такой вот и осталась навечно протянутая к деньгам рука Илуды, и так бесконечно простирает он руки к деньгам, но не получает их; думает, что вот они, да не может завладеть, убегают они от него… Убегают, потому что… Он ведь изменил деньгам. А он все равно к ним тянется, ему ведь пообещали денег – за измену деньгам…

Ну, вот вам и сцена, извечная…