Еще один человек в монашеской рясе был чрезвычайно важен и значим для меня. Когда он ушел из жизни, стало понятно, что он был, вероятно, больше чем просто человек. Это стало очевидно после того, как его земные дни завершились. Наместник Свято-Успенского Второ-Афонского мужского монастыря архимандрит Силуан для меня, как и для многих людей, оказался именно таким – мы осиротели, не являясь генетически его детьми, да и не будучи таковыми по возрасту.
Мы познакомились с ним семь лет назад, он дал интервью журналу и как-то незаметно приручил, сделав монастырь очень важной составляющей жизни моей семьи. Красивый и внешне и духовно, отец Силуан поражал своим современным взглядом на мир, способностью увидеть главное в человеке, понять его душевные метания и найти слова ободрения и утешения. При моей комсомольской организационной хватке меня поражало, как при кажущейся непрактичности ему так много удалось сделать в монастыре. Достроили и оснастили келейный корпус, возвели архиерейские покои, лавку, где сегодня продаются свечи и заказываются службы, обустроили открытую площадку, которая превращается в храм под открытым небом, организовывали торжественные приемы для высоких гостей в дни особых праздников… Причем все это как вторичное, сопутствующее главному – постоянному несению службы и работе с жителями городов Кавказских Минеральных Вод – в библиотеках, школах, студенческих аудиториях.
У него была удивительная способность общаться с людьми. Каждый считает, что уж к нему-то отец Силуан относился совершенно по-особому и именно с ним у него были наиболее близкие, доверительные отношения.
Среди людей после сорока немало тех, кто рос и воспитывался в семьях невоцерковленных и даже просто неверующих. Мы с мужем вообще обряд крещения принимали вместе с нашим полугодовалым сыном. Правда, и в школьные и в студенческие годы я иногда ходила в храм, свечи ставила и всегда знала – Господь есть. Мне это еще бабушка Фекла в детстве рассказала. Но исповедаться, причаститься, отстоять службу… Как же это нелегко, если это не стало нормой с детства! Я задавала отцу Силуану самые «еретичные» и критичные вопросы: о несовершенстве священничества, о целесообразности некоторых церковных и околоцерковных особенностей, о современном мире и характере времени… Он не торопил меня с исповедью, но говорил неназойливо, что надо исповедоваться и причащаться, не страдать манией величия, думая об уникальности своих грехов и прегрешений. И как же было тяжело сделать это в первый раз! Когда тебе уже немало лет, и ты и сам со всей беспощадностью оцениваешь каждый свой поступок, мысли, чувства и их оттенки… Он провел меня через это «самобичевание». Мы даже договорились, что только ему я буду исповедоваться впредь, потому что не могу приезжать в монастырь и ходить, как голая. Он только улыбнулся. С чувством юмора у него все было хорошо. Владыка Феофан очень одобрил мой выбор исповедника. Как мне кажется, он очень уважительно относился к отцу Силуану и как к наместнику монастыря и как к священнослужителю. Каково же было мое негодование, когда два года назад случилось так, что отец Силуан отправил меня исповедоваться отцу Михаилу! Я взбунтовалась, было отказалась, мне велели, да и чин службы по времени не позволял поступить иначе. И только сейчас, после его ухода из жизни, я понимаю, что это он сделал для меня – хотел, чтобы моя связь с монастырем, моя возможность исповедоваться не прервалась по субъективным причинам. И вообще, отмотав пленку событий назад, я понимаю, что очень многие вещи он знал или чувствовал наперед.
Мне кажется, что он предчувствовал время своего ухода, когда, казалось бы, ничто этого не предвещало. Меньше чем за год до своего ухода он сказал как-то: «Да разве такая плохая участь умереть?» Я возмутилась: такой молодой, главное, нужен здесь! «Да мне уже 66», – последовал удививший меня ответ. – «И что это за возраст для мужчины?» – «На все воля Божья!» И знал, где будет его могила, – за алтарной стеной храма. Сказал, что там будет еще два захоронения, и назвал имя человека, которого похоронят рядом. Для чего я это пишу? Мне почему-то хочется, чтобы тот, в ком мало веры, получил какой-то дополнительный аргумент в ее пользу.
Из-за командировки, от которой нельзя было отказаться в силу принятых ранее обязательств, я не смогла быть на похоронах. И все время, пока находилась в поездке, напротив балкона гостиничного номера на дереве сидел ворон, посланник вечности, которого не замечал все эти дни никто, кроме меня. Это выяснилось, когда в последний день, рассказывая об отце Силуане, я обратила внимание на ворона, кстати, убедившись в очередной раз, что в одной и той же материальной реальности каждый видит то, что видит.
Отец Силуан исповедовал и причащал на дому моих родителей, был рядом в дни недетских испытаний, связанных с тяжелым уходом из жизни моего отца, он отпевал его и предавал земле, он помог мне пережить мировоззренческий кризис, воспоследовавший за этим. И обрадовался, когда в другой аналогичной ситуации услышал от меня: «Господь испытаний не по силам не посылает, но и милость Его беспредельна». В монастыре на неделю принимали моего сына, когда в сложном подростковом возрасте я теряла понимание, как удерживать с ним связь. Отец Силуан ставил меня на долгие по времени монастырские службы и научил чтить молитвенный труд монахов, а также почувствовать вкус нехитрой монастырской трапезы в пост. Он даже спонсировал какие-то суммы на издание журнала, когда было совсем трудно. А сколько раз он молился о разных людях по моей просьбе!
А потом с ним случился инсульт. Хорошо, что в это время оказался в монастыре Юрий Викторович Васильев, бывший мэр Пятигорска, а ныне депутат Госдумы РФ, и принял меры по немедленной госпитализации. Иначе мы лишились бы возможности общения с отцом Силуаном значительно раньше. В больнице, в санатории, а потом опять в больнице мы с ним довольно много общались, потому что он позволил мне его навещать. Хотя мне грех жаловаться, и в монастыре мы много говорили. Он ни на что не жаловался. В больнице, когда мы виделись в последний раз, рассказал о поездке в женский монастырь в центр России к целебному источнику. Там у него появилось жжение в груди.
Зато впечатлений и переживаний духовного плана было немало. Поездка подарила встречу с удивительными монахинями и старцем Иллией, исповедником самого Патриарха Кирилла. Увидев отца Силуана, тот велел именно ему сослужить, хотя там были священнослужители и более высокого чина.
Отец Силуан умел быть строгим. Однажды во время причастия ему показалось, что одна женщина (вероятно, у него были основания для этого) не проглотила кусочек просфоры, которая, как известно, является символом части тела Христова, и он потребовал открыть рот. Со мной он тоже пару раз разговаривал неожиданно для меня взыскующе. Как-то раз я стала расспрашивать о старчестве. Он резко меня оборвал, сказав, что когда я дорасту духовно, только тогда мне откроется доступ к старцам, а пока во мне сидит журналистское любопытство, говорить об этом всуе непозволительно. Как-то после службы и причастия в чистый четверг по завершении трапезы, когда я зашла попрощаться, он строго спросил: «И когда вас ждать в очередной раз?» – «На Троицу». – «А пасхальная ночь? Воскресение?» – «Да мы с подругами ходим освящать куличи в Михайловский храм…» – «Ну да, там, наверное, вас лучше угощают…» Хотя знал, что уж точно не в угощении дело. Такие люди, как отец Силуан, ничего не говорят так просто. И я пропустила и до сих пор, возможно, не поняла всю суть адресованных мне тогда посланий.
А о старце Иллие он мне во время нашей последней встречи рассказывал в подробностях – это было важно для него. И из монастыря за ним приехали, ждали, а он все никак не мог наговориться! Тогда я только вернулась из поездки, была в Израиле, привезла ему из Вифлеема свечи, которые, якобы, принято дарить священнослужителям, – правда, удивительно пахучие, медовые. Почему я торопилась на очередную встречу? Почему не почувствовала, что видимся в последний раз? Сейчас я думаю, что уж он-то это знал. Спросила об Иллие, действительно ли чувствуется на уровне физических ощущений особый духовный статус этого человека? Ответил, на этот раз не гневаясь на меня, утвердительно. Но так, будто я спросила об интимном: и ему не хочется меня обидеть, но и говорить об этом нельзя.
И на Троицу у нас уже несколько лет сложился свой особый ритуал. У меня в столовой рядом с одной из моих любимых икон с ликом Божьей Матери с младенцем Иисусом на руках стоят букеты, с которыми отслужили службу в монастыре, причем в алтаре. Друзья сына нередко сидят под этой иконой, рядом с этими букетами, что меня радует. А началось все с того, что как-то в конце службы, когда получают благословение и целуют крест, отец Силуан пригласил меня на праздничную трапезу. Говорю: «Не могу, одета не по случаю (хотелось потом прогуляться по Бештау) и не одна, а с подругами. Лучше подарите мне веточку от букета». Отец Силуан мои аргументы принял и подарил целый букет. Этой традиции уже четыре года. В прошлом году отец Михаил ее не нарушил, за что ему огромное спасибо. А в этом на Троицу умерла моя мама, на службе я не была.
На днях перечитала опубликованные в журнале «Мужской характер» интервью с отцом Силуаном. Все они не утратили своей актуальности и сегодня. Их можно прочитать в электронной версии на нашем сайте. Но это – интервью, а в памяти масса диалогов, которые хочется воспроизвести сегодня, чтобы еще лучше передать аромат его личности – пастыря и человека.
– Пойдемте, вы же еще не были в архиерейских покоях?
– Конечно, нет, а что, уже завершили работы?
– А вы не корите себя. Может быть, самое большее, что вы могли для него сделать, это чтобы он жил рядом с вами, находился в вашем поле…
– Отец Силуан, предпочитаю общаться со статусными мужчинами, пахнущими хорошим парфюмом, по значимым проблемам, о философии жизни… А тут судьба выносит на проблему с социально неблагополучным мужиком, изувеченным работниками милиции. Не хочу! Страшно! Что делать?
– Заниматься! Значит, на то воля Божья! – Тогда благословите!
– Отец Силуан, мы же с вами друзья?
– Ну да.
– Давайте договоримся, и не потому, что вы сейчас на больничной койке, а я вас пришла навестить (говорим, когда он еще в феврале попал в больницу сразу после инсульта и ничто не предвещало скорого ухода из жизни – прим. автора), никто не знает свой день и час. Так вот, кто первый уйдет в мир иной, оставшемуся оттуда помогать должен.
– Конечно!
«Блажен человек, которому Господь не вменит греха и в чьем духе нет лукавства!» Может, эта фраза из одного из моих любимых псалмов Давида как раз о таких, как отец Силуан? Господи, не вменяй ему греха!
В годовщину смерти отца Силуана Владыка Пятигорский и Черкесский Феофилакт отслужил в монастыре поминальную службу. На могиле установили красивое надгробие – крест из черного мрамора. Это было сделано стараниями пятигорчан Юрия Яковлевича Пескова, Владимира Григорьевича Папко и Андрея Валерьевича Скрипника под непосредственным руководством Юрия Викторовича Васильева. Архимандрит Силуан многие годы был личным исповедником последнего.
Совершенно удивительной вехой в моей жизни стала эра «Мегапира». Она могла бы и не начаться, если бы я пропустила открытую дверь, как это, вероятно, мы нередко делаем в нашей повседневной жизни.
Был готов макет третьего номера, на форзацную страницу не хватало автографа какого-нибудь значимого лица с мужским характером. Я оказалась в здании администрации и зашла по старой памяти к нынешним «комсомольцам» – в Пятигорскую организацию Союза молодежи Ставрополья. Ее тогдашний руководитель Андрей Клименко был в свое время лучшим юнармейцем и часовым Поста №1 у Огня Вечной славы, мой воспитанник по комсомолу. Кстати, когда возникла идея создания некоммерческой организации «Благотворительный фонд «Развитие», я пришла именно к нему, они стали соучредителями. Сначала организация замышлялась для проведения молодежных социально значимых проектов, но, как водится, денег на них не нашлось. А потом появился журнал, который практически полностью поглотил мою жизнь. Кое-какие проекты мы проводили, но главным делом стал журнал.
Итак, я зашла к Андрею, его не оказалось на месте, сказали, что он на Посту, там какая-то делегация с маршалом Язовым. Имя Дмитрия Тимофеевича прозвучало, как сигнал «Вперед!» Делегация была в музее Поста. Появилась я вовремя, т. к. экскурсия подходила к концу. Иду наперерез к Язову с журналом, ручкой и чистым листком бумаги. Быстро объясняю, что нужно, вижу умные внимательные глаза. Получаю буквально три слова (что, собственно, и требовалось) с автографом. Киваю Андрею, который стоит в отдалении с вальяжным мэном в бороде, очках и спортивной одежде (в отличие от всех остальных, одетых официально). И на этом все могло бы и закончиться. Но мне стало любопытно, что за делегация, каков ее потенциал в плане возможности выхода на источники финансирования издания. Кстати, последнее толкало меня к самым неожиданным шагам и, в сущности, очень часто определяло персонажи, темы, географию публикаций.
То, что рассказал Андрей, заслуживало особого отношения. Элегантный бородач оказался руководителем ассоциации офицеров запаса Вооруженных Сил «Мегапир» из Москвы. Родом он из станицы Марьинской, что в сорока километрах от Пятигорска, человек не бедный, но не олигарх. Андрей знаком с ним, т. к. в разные годы окончили одно военное училище в Орджоникидзе. А привез он целую делегацию, т. к. завтра в Марьинской будет большое событие – день памяти его мамы, сельской учительницы. И он планирует день ее 80-летия (она уже ушла из жизни) отметить широко. Такая информация была интересна во всех смыслах. Андрей не мог меня включить в список приглашенных, но сказал, что можно согласовать с военкомом, он тоже однокашник бородача по военному училищу. Звоню военкому, он у кого-то о чем-то спрашивает и велит прибыть завтра к военному санаторию, откуда автобусом стартуют в Марьинскую. Выясняю, что из прессы будет только моя любимая Лариса Яковенко. Уже хорошо, хоть один знакомый человек. Собственно, все корыстные мысли были в тот момент даже вторичны. Дома, когда я рассмотрела то, что написал Дмитрий Тимофеевич на ходу, поняла, что было бы неплохо, если бы он кое-что добавил своей рукой. Так что вполне конкретные обстоятельства подтолкнули в феврале ехать неизвестно куда, неизвестно с кем и непонятно зачем.
Утром у санатория меня по-военному быстро определили в автобус, где уже сидело человек двадцать. Я поняла, что еду по «бездорожью», и отправилась к Ларисе, которая уже сидела в хвосте (в отличие от меня, она никогда не опаздывает). Маленький кругленький улыбчивый дедулька, увидев меня, сразу учинил допрос, не вижу ли я здесь знакомые лица. Я кивнула на Дмитрия Тимофеевича, а потом заметила Василия Ланового, незадолго до этого по телевизору показывали его юбилей, где он демонстрировал, как умеет делать сальто. Дедулька дальше указывает на намакияженную даму в белых песцах. Развожу руками, дама благосклонно прощает, поясняя, что это же не Москва. Мой экзаменатор сменяет гнев на милость и представляет известную исполнительницу романсов цыганскую певицу Екатерину Жемчужную. Потом появляются два бородача, оба в очках, похожи на отца и сына, что и соответствует реальности, как выяснилось потом. Садятся впереди. Мы трогаемся. Сзади нас с Ларисой сидит носатый цыган, молодой мужчина, зять и аккомпаниатор цыганской дивы. Он пытается по нашей просьбе представить присутствующих, главное – поясняет, кто здесь рулит. Это – старший бородач Александр Николаевич Каньшин. Улучаю момент, когда его сын перемещается по автобусу, обсуждая какието вопросы с присутствующими, иду знакомиться с Каньшиным-старшим. Пытаюсь понять цель, задачи, мотивы всего события. Выясняется, что он тоже бывший комсомольский работник, только служил в Вооруженных Силах. Становится легче разговаривать – он из тех же штанишек вырос.
Чтобы было меньше вопросов, нам велено выдать синие книги об ассоциации, выпущенные к ее десятилетию. На подъезде к станице нас встречали казаки с песнями и плясками, хлебом-солью и заздравной чаркой. Сначала подъехали к дому, превращенному в воскресную школу. Когда-то это был учительский дом, в котором долгие годы жила Мария Федоровна Каньшина со своим, как выяснилось в процессе, приемным сыном Александром. Вообще, мне уже трудно точно установить, когда и что я впервые узнала об этом достаточно уникальном человеке.
О проекте
О подписке