Дядететя

В большой просторной комнате пылал камин. Яркие отсветы пламени плясали по ковру, стенам, молодили и красили лица женщин, сидевших в низеньких креслах, оживляли портреты важных мужчин с оплывшими подбородками и женщин с немыслимо тонкими талиями. Белый пудель, лежавший на подушке, выглядел фарфоровой розовой игрушкой.

Фру Седерблюм ввела в гостиную Елизавету Карповну с дочкой и включила электричество. Волшебство исчезло. Женщины оказались вовсе не молодыми, портреты – тусклыми, и пудель – серовато-белым.

Антошка поежилась от яркого света и смущения. Мама сказала, что они пойдут на чашку чая к маминой знакомой – врачу, а здесь оказалось так много незнакомых женщин.

И мама была озадачена: фру Седерблюм не предупредила, что у нее будут гости.

Хозяйка провела Елизавету Карповну с Антошкой вдоль кресел и представила их, затем пригласила всех к чаепитию.

На низеньком длинном столе стояли чашки, тарелочки, ваза с нарезанным кексом и посредине торт. Стульев вокруг стола не было. Хозяйка разливала по чашкам чай. Каждый брал в одну руку чашку, в другую тарелку с кусочком торта и пристраивался где кто мог. Антошка в растерянности посмотрела на Елизавету Карповну. Мама пришла на выручку: поставила тарелочку с тортом на угол цветочного столика и шепнула Антошке, чтобы она пила чай стоя. А вот дома всегда выговаривает, если Антошка пытается проглотить чашку чая, не присаживаясь за стол.

Рядом высокая полная дама рассказывала обступившим ее женщинам об английском характере.

– Представьте себе большой прием в американском посольстве. Жена английского дипломата, назовем ее миссис Икс, в числе почетных гостей. Конечно, первой леди на этом вечере была мадам Коллонтай. Подают жаркое. Лакей разносит на горячем блюде куропаток. И вдруг – неловкое движение, и горячая куропатка падает на колени миссис Икс. И что же вы думаете? Миссис Икс смахивает куропатку со своего атласного белого платья под стол и как ни в чем не бывало продолжает рассказывать какую-то милую историю. Лакей обмер и побледнел, а она даже бровью не повела. Вот что такое английский характер.

«Вот здорово! – подумала Антошка. – Если бы мне на колени свалился кусок горячего мяса, я, наверно, взвизгнула бы и вскочила». Ей очень хотелось знать, что было потом, когда все встали из-за стола, ведь пятно-то на белом платье осталось. Но дамы стали вспоминать похожие случаи и уже позабыли о миссис Икс, а Антошка все еще ощущала на коленях обжигающий жар куропатки.

В комнате равномерно жужжал разговор. Одинаково вежливо и равнодушно говорили о погоде и войне, о модах и дороговизне. Хозяйка положила Антошке на тарелочку два кусочка кекса и спросила, в каком классе она учится и какие отметки получает.

Антошка вежливо ответила, что занимается по программе 7‑го класса и является первой ученицей. Мама, наверно, слышала ответ, потому что Антошка уловила в ее глазах искорку упрека. Но ведь это правда: Антошка была первой ученицей, так как в 7‑м классе училась одна.

«Почему взрослые всегда задают один и тот же вопрос: в каком классе учишься, какие отметки получаешь? Несправедливо это, – вздохнула Антошка. – Ведь не спрашивают взрослые при первом знакомстве: где вы работаете, какую зарплату получаете, имеете ли поощрения и взыскания?»

Антошка чувствовала себя неудобно среди этих разряженных женщин. От нечего делать она съела все, что ей положила хозяйка на тарелочку.

Рядом с Антошкой сидела красивая, с ярко накрашенными щеками и глазами женщина. Она курила длинную голубую сигарету. Ее руки, шея и уши были украшены драгоценностями, модное платье плотно облегало фигуру, сквозь тончайший чулок проглядывали накрашенные ногти, а туфли были на высоком каблуке и с тоненькой перекладиной. Антошка заметила, что дама забыла накрасить губы.

Фру Седерблюм с коробкой конфет обходила гостей и угощала их.

Антошка осторожно взяла самую маленькую конфетку, чтобы мама не упрекнула, что она не умеет вести себя, а красивая дама горестно покачала головой.

– Помилуйте, фру Седерблюм, я – полька; как я могу есть шоколад, когда мой народ страдает!

Антошка заметила, что слезы очень шли даме, они блестели на щеках, как камешки в серьгах.

– Этим вы, пани Вержбицкая, не поможете, – резонно заметила хозяйка.

– Я дала себе обет, – сказала громко пани, чтобы все слышали, – до тех пор, пока доблестные английские войска не освободят мою страну, не красить губы и не есть шоколада. Мы тоже должны страдать.

Антошка поняла, что пани Вержбицкая – притвора: ногти на ногах красить можно, а не красить губы – значит страдать? Антошка представила себе, где находится Польша и где Англия, и удивилась: почему эта пани ждет помощи англичан, а не Красной армии?

К Антошке подошла женщина с блокнотом в руках. Сперва Антошка приняла ее за мужчину: одета она была в черный мужской костюм и белую блузку с черным бантиком, но фигура женская и голова в кудрях. «Какая-то дядететя», – отметила Антошка.

– Ты из России? – спросила дядететя и нацелилась карандашом в блокнот.

– Я из Советского Союза, – вежливо ответила Антошка, поняв, что перед ней журналистка и что нужно держать ухо востро, чтобы не испортить советско-шведских отношений.

– Значит, из России, – сказала журналистка и что-то записала в блокнот. – Скажи, девочка, ты давно живешь с мамой?

Антошка пожала плечами – что за вопрос? – и оглянулась на маму. Елизавета Карповна помешивала ложечкой чай и разговаривала с обступившими ее женщинами, едва успевая отвечать на вопросы.

– Тебя выдали для поездки за границу? – допытывалась журналистка.

Антошке стало жутковато.

– Я вас не понимаю, – робко призналась она. Журналистка громко и раздельно, придвинув свое лицо к Антошке, сказала:

– Меня интересует вопрос о социализации.

Антошка стала быстро соображать, что означает это слово. «Социализм» – это понятно, «социальный» – это слово Антошка тоже знает, но вот что такое «социализация»?..

Но мама уже спешила на помощь.

– Я вижу, моя дочка чем-то озадачена? – спросила она.

– Наш женский журнал, в котором я сотрудничаю, абсолютно беспристрастный. Мы одинаково интересуемся прогрессом в Германии и жизнью в России. Никому не отдаем предпочтения. Вы понимаете меня? – громко спросила журналистка.

– Да, я понимаю.

Мама умела так улыбнуться, что никогда не узнаешь, о чем она думает, а вот у Антошки на лице всегда все написано, и она вовсе не умеет заставить себя быть любезной, если ей что-то не нравится.

– Наших читательниц интересует, как организована у вас социализация детей, – продолжала журналистка.

Вот тут и мама растерялась. Антошка поняла, что мама тоже не знает, что такое социализация.

– А что это такое? – не постеснялась спросить Елизавета Карповна. Брови у нее высоко поднялись вверх, и где-то внутри глаз дрожали смешинки.

– Мы-то знаем, что такое социализация, – значительно сказала журналистка, словно мама хотела схитрить. – Нам известно, что когда у вас рождаются дети, они переходят в собственность государства. Нам неизвестны только некоторые детали. Ну, например, мы не знаем – имеют ли право родители давать детям имена по своему выбору, могут ли они навещать их? Знают ли дети своих родителей?

Антошка перевела недоумевающий взгляд с журналистки на маму. У мамы собрались веером смешинки у глаз, и она еле сдерживала их, чтобы они не разбежались по всему лицу.

– Вы понимаете меня? – спросила журналистка.

– Я понимаю, что вы говорите, но только у вас странное представление о нашей жизни. – Мама обняла Антошку за плечи, словно эта дядететя хотела отнять ее. – У нас никакой социализации нет.

– Отменили?

– Нет, у нас никогда ее не было.

– Странно, – передернула плечами журналистка. – Мы располагаем точными данными.

– Вероятно, из ненадежного источника, – высказала предположение мама.

– Из немецкого женского журнала.

– Я так и полагала.

Чтобы переменить разговор, журналистка спросила:

– Вы, как видно, интеллигентный человек. У вас есть профессия?

– Да, я врач, – ответила Елизавета Карповна.

– Врач? – удивилась дядететя. – Значит, у вас есть капиталы?

– Нет, – улыбнулась мама. – Когда я училась – получала от государства стипендию, немного зарабатывала уроками.

Дядететя прищурилась.

– Вы хотите сказать: за то, что вы учились, платили не вы, а платили вам?

– Вот именно. Я знаю, это удивляет многих иностранцев. В некоторых странах на врача нужно учиться десять лет и платить профессорам за лекции, за сдачу экзаменов, за пользование лабораториями, анатомичкой. Для этого надо быть состоятельным человеком.

– Благонадежный человек может получить ссуду в банке, – добавила журналистка.

– Я это знаю, – спокойно ответила мама. – За эту ссуду врачи расплачиваются всю жизнь и поэтому вынуждены брать большие деньги с пациентов.

– Вы хотите сказать, что берете с ваших пациентов меньше?

– Нет, в нашей стране лечение бесплатное.

Журналистка иронически улыбнулась.

– Я хотела вас спросить, что вы думаете об исходе войны, кто победит, но едва ли я получу от вас беспристрастный ответ, – заметила журналистка и сердито перечеркнула в блокноте все, что успела записать. – Так со мюккет! ^[1] – с трудом раздвинула она в улыбке губы.

– Вар со гуд! ^[2] – весело ответила мама.

Фру Седерблюм, видя, что гости собираются расходиться, взяла маленький поднос и стала обходить дам. Женщины раскрыли сумочки, достали конверты.

– За каждый кусочек торта или кекса прошу оторвать сто граммов хлеба, – сказала хозяйка.

Все стали отрывать крохотные талончики на хлеб.

Антошка показала маме три пальца.

Одна дама забыла свои карточки дома и была очень смущена.

– Завтра мы увидимся с вами на выставке, – сказала она хозяйке, – и я непременно принесу. Фру Седерблюм кивнула.

– И кстати, – обернулась к гостям дама, которая забыла карточки, – на выставке, говорят, будут представлены последние работы Его Величества. Каждое рюэ, которое выткал Его Величество, – это настоящее произведение искусства. Очень рекомендую посетить выставку. Вы будете очарованы.

Елизавета Карповна и Антошка распрощались и вышли на улицу.

Антошка глотнула свежего воздуха.

– Мама, что такое рюэ, которые делает король?

– Это яркие пушистые коврики из шерсти.

У витрины

Мама с Антошкой спешили в пресс-бюро. Теперь они работают там каждый вечер. Взявшись за руки, перешли сквер.

Швеция не воюет, но признаки войны, в оцеплении которой находится страна, видны повсюду. Бросаются в глаза белые щиты с синими стрелками, на которых чернеет слово «Шюцрум» – «Бомбоубежище». На углу каждого квартала под нарядными вывесками магазинов строгая синяя надпись: «Раппортстеле» – «Командный пункт противовоздушной обороны», и над ней мигает синяя лампочка, прикрытая сверху колпачком. Вдоль тротуаров, где всегда были яркие кусты роз, грядки тюльпанов и гвоздик, сейчас цветет белыми и сиреневыми цветами картошка. Все скверы завалены дровами. По тротуарам цокают деревянными башмаками женщины.

Вышли на ярко освещенную Кунгсгатан. Вдоль улицы громыхают автомобили с уродливыми прицепами – газогенераторами – и с мешками дров и угля на крыше. У выхода из ресторана стоит дама в вечернем платье, рядом ее кавалер – грузный швед в цилиндре и во фраке; он открыл люк газогенератора, кочережкой помешивает угли. Летят золотые искры, и за ними вырываются синие языки пламени. На бензине ходят только дипломатические машины, и даже к королевскому автомобилю прицеплен для видимости газогенератор.

У Швеции нет своей нефти, нет угля, газа, а морские пути блокированы войной. И ежедневно страна сжигает в топках заводов и паровозов, в газогенераторах автомобилей гектары леса. Война, в которой и не участвует Швеция, слизывает огненным языком роскошные тенистые леса, оставляя голые валуны, унылые пни.

И как знак прошлого, довоенного времени, разноцветными огнями горит реклама. А небо над городом зияет черной пастью.

Елизавета Карповна и Антошка быстро пробираются в медлительном потоке толпы. На углу улицы у большой витрины собралась публика. За зеркальным стеклом десять живых девушек. Все одинаково одеты в черные юбки, белые блузки, все одинаково причесаны, на всех черные туфли на высоком каблуке. Только на кармашке блузки у каждой вышит свой номер. Девушки улыбаются, медленно поворачиваются, как манекены, чтобы их можно было лучше рассмотреть. Одна из них будет счастливицей. Одну из них изберут мисс Лучией – самой очаровательной девушкой Швеции. Она поедет по городу в фаэтоне, запряженном белыми лошадьми, и мэр города вручит ей ожерелье, а девять девушек снова вернутся к прилавкам магазинов, в швейные мастерские или сядут за пишущие машинки.

Швеция не воюет. Она может избирать очаровательную мисс Лучию.

Антошке все девушки показались совершенно одинаковыми и все красивыми, и она не могла решить, которая же лучше.

– Вот уж никогда не согласилась бы вертеться в витрине всем напоказ, как заводная кукла, – сказала она.

Мама улыбнулась. Антошка никогда и не могла бы попасть в число десяти – нос слишком короткий, глаза большие, широко расставленные, правое ухо чуть оттопырено, и худышка она ужасная – ни одно платье на ней красиво не сидит. Толстая только коса. И все равно милее дочки для мамы быть не может.

– Быстрее, быстрее, нас, наверно, уже ждут, – торопит мама.

Но вот снова людской поток встречает на пути преграду. У витрины германского турбюро собралась толпа. Автомобили без устали гудят, осторожно объезжая ее посередине улицы. Витрина турбюро ярко освещена: она не зазывает теперь совершить увеселительную поездку в Третий рейх, ее задача – устрашать шведских обывателей. С начала войны в ней почти ежедневно менялись карты «завоеванных» фашистской Германией стран. Карту Польши сменяли карты Дании, Норвегии, Нидерландов, Бельгии, Югославии, Франции, Греции. 22 июня 1941 года в окне появилась огромная карта Советского Союза. Черная тень каждый день перемещалась с запада на восток, покрывая собой значительные пространства Советского Союза. Зарвавшиеся фрицы поместили затем в своем окне карту земного шара, и почерневшие от заштриховки страны наводили ужас на шведских обывателей. Швеция выглядела крохотным островком. Черная тень приблизилась к Москве и там застыла. Стремительный бросок фашистских армий кончился.

Сегодня гитлеровцы выставили в витрине огромные фотографии. Над ними горит неоновая надпись: «Зверства русских».

Антошка в ужасе вскрикнула. На фотографиях горы трупов женщин и детей. Прямо на Антошку смотрит недетским, полным ужаса взглядом малыш, прижавшийся к груди мертвой матери. Старик сидит, опираясь на клюку, возле дымящихся бревен – это все, что осталось от его жилища. Обгорелые остовы домов гневно глядят с фотографий пустыми глазницами окон. В центре витрины большой портрет фюрера с младенцем на руках. В толпе ожесточенно спорили.

– Вот они какие, русские! – кричал молодой швед в коричневой рубашке. – Подумайте, господа, что делают большевики с цивилизованным миром!

– О благородный фюрер, – воскликнула дама в ярко-голубом шелковом пальто, – как он нежно прижал к себе малютку! Это так символично!

– Может быть, мадам, вы поищете в горе трупов мадонну, из рук которой вырвал ваш фюрер младенца? – студент в белой шапочке, с которой на плечо свисала черная кисть, метнул злой взгляд на сердобольную даму.

– Русские – варвары! – продолжал выкрикивать молодчик в коричневой рубашке.

– Замолчи, гитлеровский выкормыш! – хрипло крикнул высокий худой человек в роговых очках. – Я поляк, бежал с германской каторги. Я знаю это место. Эта фотография растерзанных людей сделана в варшавском гетто. Я сам видел эти горы умерщвленных гитлеровцами людей. Немцы похваляются собственными зверствами!

Антошка схватила маму за руку. На мраморный цоколь дома ловко вскарабкался юноша в клетчатой рубашке, в брюках-гольф. Он откинул прядь светлых волос со лба.

– Люди, клянусь вам, это наша деревня Лидице, уничтоженная фашистами. – Чех показал на фотографию: на развалинах домов, как кладбищенские кресты, торчали печные трубы и вздымали к небу обгоревшие сучья толстые стволы деревьев. – Нацисты уничтожили всех жителей этой деревни.

– Я – серб! – Мужчина с ярко-черными глазами встал спиной к витрине и раскинул руки. – Я свидетельствую – это все злодеяния самих фашистов.

– Господи, – крестилась старая шведка, – неужели ты так несправедлив, что не знаешь, кого покарать?

– Кого же, по мнению почтенной фру, должен покарать Господь Бог? – прошипел шведский фашист.

– Убийц! Будь они трижды прокляты! – старуха стукнула палкой о тротуар.

– Смотри, – прошептала Антошке Елизавета Карповна, – вон там, внизу, в самом углу, фотография развалин. Видишь в дыму силуэты? Это наш Харьков, мой родной город… Что сделали немцы с нашим прекрасным городом!