Написанное в этой книге стоит рассматривать как плод фантазии автора, который позволил себе использовать факты и события, произошедшие в действительности.

Действующие лица

Галина Викентьевна Мухина, судья

Елена Алексеевна Филиппова, председатель горсуда

Федор Брандер, судья

Алексей Летучий, ученый. Подсудимый. Обвиняется в государственной измене в форме шпионажа

Виктор Викторович, сотрудник администрации президента России

Николай Ведрашку, социальный психолог ФСБ

Анна Сваровская, адвокат, защитник Алексея Летучего

Борис Емельянов, адвокат, защитник Алексея Летучего

Валерий Иосифович Механик, присяжный

Роман Брюн, присяжный

Александр Дружинин, присяжный

Елена Рогачева, присяжная

Лиза Паншева, журналистка

Фатима Мухадиева, осужденная. Приговор – девять лет лишения свободы за приготовление к совершению террористического акта и за «подготовку шахидок»

Виктор Поповский, адвокат, защитник Фатимы Мухадиевой

Жерар Лемурье, шеф бюро корпункта французского телевидения в Москве

Рамзан Кадыров, президент Чеченской Республики

Казбек Михайлович, и. о. начальника колонии строгого режима

Часть первая
ДЕЛО ДЛЯ СУДЬИ МУХИНОЙ

Глава первая. Ночной звонок

Больше всего на свете я не люблю ночные телефонные звонки. Наверное, этот страх я унаследовала от мамы: она боялась, что среди ночи ее разбудит мой брат пьяница. В последние шесть лет, когда мама слегла и стала совершенно беспомощной, за ней по очереди ухаживали две сиделки. Я боялась, что среди ночи позвонит кто-то из них. Это могло означать только одно: маме стало хуже. А с некоторых пор у меня появились такие «клиенты», которые звонили в любое время, не очень-то церемонясь: день, ночь. Они звонили тогда, когда им это было удобно. Это осужденные или подследственные. И звонили они из СИЗО или из колоний. Передавая друг другу мой номер телефона, они звонили мне в надежде, что я напечатаю в газете их историю. А это всегда были истории о беспределе милиционеров, следователей, судей. Этим бедолагам казалось, что статья в газете способна изменить их судьбу. Они, конечно, глубоко заблуждались, но с популярностью моего телефонного номера я сделать ничего не могла. А выключать телефон на ночь все-таки не решалась: а вдруг я кому-то понадоблюсь?

Телефон надрывался уже несколько минут, а я все никак не могла проснуться. С годами не так часто удается видеть сны, которые тебя не отпускают. На этот раз мне снился мужчина, очень похожий на одного из тех, в кого я безответно была влюблена в юности. Он что-то страстно шептал мне на ухо, и поэтому мне так не хотелось просыпаться и возвращаться к домашним хлопотам, вспоминать о неоплаченных телефонных и квартирных счетах. О проблемах с армейским призывом у среднего сына, о том, что старший сын наверняка попросит посидеть с внучкой, а дочка-школьница будет клянчить, чтобы я взяла ей репетитора по английскому, потому что она не может запомнить спряжение глаголов. Не хотелось думать о том, как в очередной раз уговорить главного редактора опубликовать статью – о деле никому не известного студента, которому подбросили наркотики, и даже известному адвокату не удается добиться для него оправдательного приговора. В редакции уже косо смотрели на меня: я в третий раз предлагала опубликовать заметку о деле этого парня. «Неужели больше не о чем писать?» – удивлялся редактор отдела общества.

Звонок вернул меня к реальности.

– Они распускают присяжных. И меняют судью. Случилось самое страшное. То, чего мы боялись, – взволнованно сообщила Аня на другом конце провода.

Я с трудом узнавала подругу: куда девались ее привычная неторопливость и рассудительность? Мне послышалось в ее голосе что-то пронзительное. Я поняла, что обязательно нужно проснуться.

– Ты должна нам помочь. В 12 часов жду тебя на нашем обычном месте, – прокричала Аня, и связь прервалась.

Наверняка, случилось нечто из ряда вон выходящее, если Аня решилась позвонить мне в такой поздний час. Она хорошо знала о моей идиосинкразии к ночным звонкам.

«И все-таки странно, – подумала я. – Зачем будить меня среди ночи, чтобы назначить встречу на 12 часов дня?»

Вылезая из постели и стараясь не шуметь, чтобы не разбудить спящих детей и мужа, я попыталась понять, чем вызвано столь необычное для Ани поведение. За те полгода, что мы по-настоящему сдружились, я, кажется, уже научилась различать, когда знаменитая московская адвокатесса вдруг теряла самообладание и поддавалась панике. Это случалось, когда она сталкивалась с непреодолимыми обстоятельствами.

Трудно сказать, что сблизило нас. Ведь даже внешне мы совершенно не похожи. Аня – небольшого роста яркая брюнетка с манерами аристократки, и я – крупная высокая блондинка, вечно восторженная и улыбающаяся по поводу и без. Думаю, в паре мы производим странное впечатление. Впрочем, уже через две-три недели нашего знакомства выяснилось, что мы одинаково реагируем на происходящие события, любим одни и те же книги и даже предпочитаем мужчин одного типа.

Я сразу поняла, что Аня говорила о роспуске присяжных по делу ученого Алексея Летучего. Я уже немного писала об этом деле и собиралась отслеживать судебный процесс. Летучего Анна Сваровская защищала последние три года. Следствие вела ФСБ. Силы были неравны, но тем не менее за эти годы адвокату Сваровской удалось склонить на сторону своего подзащитного российское и западное общественное мнение. Этого было явно недостаточно, чтобы выиграть столь безнадежное дело. Летучий обвинялся в государственной измене в форме шпионажа в пользу то ли английской, то ли американской разведки. Принадлежность заморских разведчиков к конкретной западной спецслужбе не была до конца определена даже в обвинительном заключении. Может быть, эфэсбэшники не решились бы возбудить уголовное дело, если бы сам Алексей не рассказал им после задержания о своем знакомстве с иностранцами. Мне и до сих пор трудно поверить, что Летучий был столь наивным, что, будучи доставлен в P-кое УФСБ, три дня просто так беседовал с чекистами. «Просто так», то есть без предъявления обвинения, без адвоката. В эти три дня он не считался ни свидетелем, ни подозреваемым, ни обвиняемым. Как можно было остаться таким простодушным, прожив в этой стране почти сорок лет? Как можно было спокойно отвечать на вопросы чекистов, не ожидая подвоха?

Сегодня, через четыре года после ареста Летучего, стало очевидно, что после того, как он рассказал ФСБ о своих вполне «вегетарианских» контактах с иностранцами, его выбрали жертвой для показательного судебного процесса.

Я раньше никогда ничего не слышала о нем и вообще не была знакома с учеными. Мои родители, у которых было много приятелей в научном мире, часто рассказывали, какими чудаками и простаками в обычной жизни бывают доктора наук, профессора и академики.

И еще: я на собственном опыте знала, что такое КГБ. У нас дома дважды проходили обыски, маму и папу арестовали с разницей в два года, и они получили сроки за диссидентскую деятельность. Я хорошо помню ощущение нутряного страха и холода, который возникал чуть повыше живота, когда я вспоминала о следователе, вызывавшей меня на допрос – поговорить о моем отце. Ее звали Ольга Петровна, миловидная женщина в коричневом свитере под горло. Помню, что она носила большие мужские часы на кожаном ремешке, который был надет поверх свитера. Она не улыбалась, и от всего ее облика веяло каким-то могильным холодом. Помню рассказы папы о его встречах с неким Борисом Ивановичем в его кабинете на Лубянке, где он убеждал папу уговорить маму признать вину в антисоветской деятельности. Когда мама освободилась из тюрьмы и мы встретились с ней на Горном Алтае в бараке для ссыльных, где ей выделили две комнаты с печкой, она рассказала мне, как на допросах в СИЗО «Лефортово» следователь с говорящей фамилией Губинский пугал ее, что, если она не признается в своих связях с заграничными антисоветскими фондами, ее детей и мужа посадят. Поэтому аббревиатуры КГБ, ФСБ и люди, работавшие там, с юности не были для меня мифическими фигурами. Мне казалось, что я понимаю их сущность, и уж, во всяком случае, я бы никогда не стала с ними беседовать три дня запросто, без протокола и без адвоката, как делал это Алексей Летучий. Но, видимо, у Алексея за плечами был совершенно другой жизненный опыт. Наверное, он читал какие-то книги, что-то слышал о диссидентах и КГБ, но воспринимал это как «жизнь других» и не думал, что с ним самим может произойти нечто похожее. На дворе стоял 1999 год. Алексей работал в Институте США и Канады. Его работу курировали из ФСБ. И, вероятно, по той самой научной наивности ему и в голову не приходило, что его кураторы могли его подставить.

Глава вторая. Обыск

Они пришли рано утром. То было обычное осеннее утро. Алексей и Марина допивали кофе. Нюта спала – родители разрешили ей в этот день не ходить в школу. Длинный нервный звонок в дверь. По вторникам Алексей обычно ездил в Москву в институт. Но в этот вторник он должен был улетать в Лондон на международную конференцию.

Марина посмотрела в глазок. Перед дверью стояли двое прилично одетых мужчин: один конопатый, а другой с большими черными усами. Как у кота. Марина открыла.

– Квартира Летучего Алексея Валентиновича?

– Да.

– В соответствии с постановлением Р-ской прокуратуры мы обязаны провести у вас в квартире обыск. Вот санкция, – конопатый протянул обалдевшей Марине какую-то бумагу.

– У вас есть вещи, запрещенные к хранению: оружие, наркотики?

Маленькая двухкомнатная квартира моментально наполнилась чужими людьми. Их было человек восемь.

– Мама, что они делают в нашей квартире? Зачем роются в папином столе? Я хочу в туалет. Почему они меня не пускают? – спрашивала Марину десятилетняя Нюта, которая проснулась от шума и незнакомых голосов.

Чернявый, с пушистыми усами, одетый в строгий костюм и нелепый галстук, представился следователем Р-ского УФСБ.

– Пока мы не можем разрешить никому из жителей квартиры пользоваться туалетной комнатой. Идет обыск, – важно сообщил он.

Усы были такими пушистыми и кудрявыми, что казалось, будто по вечерам усатый накручивал их на маленькие бигуди. Марина про себя прозвала этого гэбешника «Котярой».

Алексей молчал. Он не понимал, что происходит. Вернее, не хотел понимать. Он, привыкший оценивать события рационально и мыслить логически, не мог хладнокровно смотреть, как чужие люди роются в его бумагах. Он так же, как и Нюта, не понимал, почему они пришли к нему в дом и нарушили ход его жизни. Незваные гости между тем открывали и закрывали ящики стола, шарили в компьютере.

Марина услышала, как один из них сказал другому:

– Смотри, сколько газетных вырезок. Это то, что нам надо?

«Котяра» заговорщически улыбнулся:

– Бери не глядя.

Марина сидела на диване, обняв плачущую Нюту. Краем глаза она следила за двумя понятыми, скучающими в коридоре. Они о чем-то шептались. Марина вспомнила, как кто-то из друзей рассказывал, что понятые на обыске – самые опасные люди. Они могут подбросить наркотики или оружие. А потом подпишут протокол о том, что наркотики были обнаружены в твоей квартире.

Усевшись за стол Алексея, усатый записывал в протокол названия печатных изданий и заголовки статей. А конопатый доставал из больших зеленых папок газетные вырезки и передавал ему.

Заголовки были длинными и замысловатыми: «Состав космического эшелона предупреждения о ракетном нападении», «Состав и дислокация соединений постоянной готовности».

Довольно быстро усатому надоело писать. Газетных вырезок было слишком много: остальные эфэсбэшники, как муравьи, сновали по квартире и подносили ему все новые и новые блокноты, исписанные мелким обстоятельным почерком Летучего.

– Хватит, – наконец буквально зарычал «Котяра». И, обращаясь к Алексею, буркнул: – Обыск будет продолжаться, а вы, Алексей Валентинович, поедемте с нами, поговорим.

Марина сжалась, как от удара. На мгновенье ей показалось, что мужа она больше никогда не увидит и что весь этот кошмар, начавшийся осенним утром, никогда не кончится. Нюта схватила Алексея за свитер. Он же, пытаясь улыбаться, успокаивал жену и дочь:

– Не волнуйтесь! Мы сейчас немного поболтаем, а потом я вернусь. И все будет, как прежде. – И почему-то добавил: – В Лондон, я, наверное, сегодня уже не успею.

– Алексей Валентинович, возьмите паспорт. А вы продолжайте обыск, – обратился усатый к своим подчиненным. – Осталось совсем чуть-чуть. Не забудьте компьютер и дискеты.

Алексей обнял Марину, поцеловал Нюту и вышел из квартиры в сопровождении двух эфэсбэшников.

Поехали в областное УФСБ.

Глава третья. Разговор в курительной

– Знаешь, когда я увидела его в первый раз в тюрьме, подумала – «ботаник». Настоящий ученый. Кроме науки, его ничего не интересует. Он изо всех сил старался меня убедить в том, что – не шпион. А я в этом и не сомневалась. На первом нашем свидании конвойный пристегнул Алексея наручниками к стулу и оставил нас наедине. Это было ужасно. Я не знаю, чего они боялись? Что он убежит? Или что нападет на меня?

– А вообще-то – как к тебе это дело попало? Почему ты согласилась его вести?

Я решила, что пришло время расспросить Аню поподробнее о деле Летучего. До сих пор я знала о нем лишь поверхностно. Понимая, что придется заняться этим всерьез, я хотела знать о нем как можно больше.

Мы сидели в модном московском клубе в так называемой «курительной комнате» за большим столом. Владельцы клуба были Аниными старинными друзьями и привыкли к тому, что она часто проводит переговоры со своими клиентами или журналистами в «курительной». Адвокат Сваровская несколько раз помогла им в решении щекотливых юридических вопросов и чувствовала себя в клубе как дома.

И на этот раз Аня объяснила, что у нее срочное дело и ей позарез нужна «курительная». Ненадолго. Всего на час.

Сваровская рассказывала мне историю Алексея Летучего, что называется, «от печки», с самого начала. Она хотела понять сама и добивалась от меня, где она совершила ошибку.

– У Алексея потрясающий аналитический ум. С ним ужасно интересно говорить. Но, как часто бывает с учеными, он в простых житейских вопросах ведет себя как ребенок. Представь, когда его привезли в местное УФСБ и продержали там два дня без адвоката, объяснив, что хотят с ним по-дружески поговорить, он рассказал им о себе столько, сколько они о нем никогда бы не узнали. Он рассказал, что в Англии встречался с двумя иностранцами, для которых составлял аналитические справки по материалам российской печати. Ему и в голову не пришло, что это может стать главным доказательством его вины в шпионаже. Наверное, дело в том, что Алексей в хорошем смысле этого слова патриот. И он просто никогда не думал, что его общение с иностранцами и обсуждение с ними широко известной информации может быть кем-то воспринято как «измена Родине».

– А о чем он им рассказывал и зачем?