Такой роман - мечта для меня. Как литературный выигрыш в лотерею, который может выпасть лишь раз в жизни.
На оси четкой структуризации, в упорядочивании разрозненных и раскиданных частей, строится неповторимая для каждого читающего история жизней очень разных, собранных в жизнь одну.
Дом где-то в Париже, остановившись под пером Жоржа Перека, будто переживает многостраничный фотографический снимок - старомодный, когда нужно было надолго застыть, чтобы фото получилось... И одновременно готовится к препарации, к безудержному выплескиванию на читателя образов, предметов, судеб.
Жорж копает глубоко: начиная с центра, он разветвляет и уводит во временные и пространственные паралелли все большее количество частей своей хитрой, но строгой мозаики. Он не просто протащит по донышку какого-нибудь мелководья, штрихуя невесомо чей-то образ, он утащит туда, на самое дно, к глубоководным рыбам, и придется набрать очень много воздуха, чтобы завершить это плавание.
Это - роман-план, роман-схема, конечно же, роман-паззл. Хотя мне он временами казался кубиком Рубика с гранями-хамелеонами. Подогнать один цвет под другой было вопросом времени, но, лишь слегка озарив пониманием сознание, роман снова сыпался сквозь пальцы, продолжая манить своей неразрешимой и бездонной глубиной.
В перипетиях времен, имен и историй, слишком разных, чтобы их можно было классифицировать, легко потеряться. Сказать, что для чтения требуется основательная интеллектуальная подкованность - почти ничего не сказать. Наверное, каждая страница пестрит названиями, датами, терминами, очерками событий и отсылками к чему-либо. Зато работу воображения и интеллекта, которую внушает написанное, невозможно не ценить и не благодарить за это книгу.
Синхронизируя идентичность каждодневных человеческих движений, Перек демонстрирует однообразность и одновременно неповторимость жизни для каждого. Его акценты на предметах и их значении заново открывают простые, и, как казалось, знакомые вещи. Новыми глазами я смотрела на материальные мелочи, меня окружающие, пытаясь определить, есть ли у того или иного предмета история и память. Слишком привычны люди замечать только определяющие, только яркие моменты своего существования. Но у каждого мига есть история, которая тянется от жизней наших умерших предков, воплощаясь, порой, в тривиальности настоящего.
Перек материалист закоренелый, весь в осязаемости и прочности окружающего. И одновременно кудесник, показывающий обычные явления со сторон, о которых не имеешь представления, и может до конца жизни не имел бы. Он легко носится между реальными и почти фантастическими жизнями, обрывая каждый рассказ на самом интригующем, творя волшебство в воображении читателя, но бросая в лицо ему же наглядную прозу жизни.
Ковры, табакерки, журналы. Гимнаст, всю жизнь живущий на трапеции. Ученый, преследующий неуловимое племя где-то в джунглях. Мужчина, вычеркивающий слова из словаря, знаменуя полное забытие когда-то существовавшей значимости. Студент, решивший однажды не выходить из своего мира-комнаты (это, кстати, отсылка к самому себе). Лестницы, помнящие слишком многое. Звон ключей того, кто никогда не вернется домой.
В круговороте жизни-преемственности-умирания вещей (и людей) новых и забытых, перестаешь чувствовать себя: размываешься меж страниц, по кусочкам составляя одну - и только для себя самого - неповторимую внутреннюю жизнь.
Это сродни небольшой горячке, истовому желанию упорядочить неупорядочиваемое, как Бартлбут, тщетно собирающий паззлы из некогда нарисованных им картин, которые все равно впоследствии канут в стирающем растворе и из ничего станут ничем.
Моя "горячка" даже получила специальный термин - жоржеперековость. Точные симптомы вам не опишу, но скажу со всей ответственностью, что, когда по прочтении какого-либо романа Жоржа вас вдруг заинтересует такой, например, образ, как вертикальность стены, значит, мы с вами друг друга понимаем.
Эта книга может быть настольной всю жизнь. Ее можно взять в спутники на необитаемый остров и не заскучать. Ее можно понимать всегда и никогда не понимать.
Отдельное спасибо хочется озвучить издательству, выпустившему эту книгу именно такой, какой она должна быть: с пометками, указателями, планом, разными шрифтами... Мне не хватило только одного: пустых листов в конце. Туда бы я записала, как употребила свою жизнь, употребляя жизнь способ употребления.