Майами, штат Флорида
24 апреля 2010 года
По дороге у меня зазвонил телефон. Это была мать.
– Ну, дорогой, как твой отпуск?
– Шикарно.
– Ты был один?
– Да.
– Надеюсь, ты лжешь матери и на самом деле был в компании прелестной девушки, она мазала тебе спину маслом для загара и скоро подарит тебе детей. Ты в Нью-Йорке? Придешь вечером к нам поужинать?
– Я сделал остановку во Флориде, мама. Сейчас еду навестить дядю Сола.
Мать неодобрительно помолчала, потом высказалась:
– Эти поездки во Флориду до добра не доведут, ты опять погружаешься в прошлое, в то, что случилось с твоими кузенами.
Я чуть не ответил, что, наверное, мне этого и хочется, но решил свернуть разговор:
– Не волнуйся, мама. Через несколько дней вернусь, позвоню тебе из Нью-Йорка.
Не успел я повесить трубку, как телефон зазвонил снова. Я его подключил к беспроводной системе автомобиля, поэтому мне не был виден входящий номер.
– Мама? – я решил, что мать забыла что-то сказать.
– Нет, – ответил голос моего издателя Роя Барнаски, – но можете звать меня мамочкой, если вам так больше нравится.
– Простите, Рой, я в машине, не посмотрел, чей номер.
– Выкидывать номера – это по вашей части, Гольдман! Ну скажите же мне, что вы в Нью-Йорке и мы вечером ужинаем в “Пьере”!
– Я во Флориде.
– Во Флориде? – взвыл Рой. – Что ж вы такой неугомонный, Гольдман, сил нет!
– Захотелось вырваться на простор ненадолго.
– Неприятности?
– Сердечные раны.
– Как кстати, у меня от них отличное лекарство – два миллиона долларов.
– За экранизацию “Правды о деле Гарри Квеберта”?
– Да.
– Нет. Я вам сказал, я не желаю делать из этого фильм.
– Вы несносны, Гольдман! Кто же говорит “нет” двум миллионам долларов?
– Я.
Я сослался на пословицу, гласящую, что не в деньгах счастье, и он ответил:
– И тем более не в безденежье!
Я нажал на отбой.
Дядя Сол ждал меня на крыльце своего домика в Коконат Гроув. Мы крепко обнялись. За то время, что мы не виделись, он похудел. Борода, которую он перестал брить после случившейся драмы, пышно разрослась. Дядя Сол имел все – и все потерял. Глядя на него, я все еще видел великого адвоката из Балтимора со всеми атрибутами успеха – роскошным особняком в квартале Оук-Парк, летней резиденцией в Хэмптонах, зимней квартирой в престижном жилом доме в Майами. Но на самом деле сейчас передо мной был одинокий мужчина, владевший только этим дощатым сараем, купленным четыре года назад на последние сбережения. Жил дядя Сол очень скромно, работал подсобным рабочим в одном из супермаркетов в Корал Гейблс, укладывал на кассе покупки клиентов в бумажные пакеты.
Я очень любил дом в Коконат Гроув. Любил царящую в нем мирную атмосферу – вопреки всему, что пережил дядя.
Большую часть дня мы просидели на террасе, в тени манговых деревьев и авокадо.
– Вчера вечером я случайно нашел это фото, – сказал я и показал снимок дяде Солу.
Фотография была сделана во времена расцвета Гольдманов-из-Балтимора. Дядя Сол рассмотрел ее и произнес, обращаясь не то ко мне, не то к себе самому:
– Деньги – ловушка, Маркус: на них можно купить любые ощущения, но истинное чувство – никогда. Они могут давать иллюзию счастья без настоящего счастья, иллюзию любви без настоящей любви. За деньги можно купить крышу, но не домашний покой.
Он провел пальцем по лицам родных. Я спрашивал себя, о чем он сейчас вспоминает. Указательный палец остановился на лице той, что была его супругой, которую он любил до безумия, – тети Аниты.
– Она была такая красивая, – прошептал я.
– Она была чудесная, – подхватил он.
– В сущности, именно это я ищу в женщинах, – сказал я.
– Чтобы она была похожа на тетю Аниту?
– Скорее чтобы у нас с ней получилась такая же семья, как ваша.
Я смущенно осекся. Мою неловкость поправил дядя Сол:
– Ты хочешь сказать, до трагического финала?
– Ты правильно понял, дядя Сол. Прости, я…
– Ничего страшного.
Больше мы о ней не говорили. Но в ту ночь, лежа в гостевой комнате, я был не в силах не думать про тетю Аниту. Долго не мог заснуть и не сводил глаз с фотографии. Сон все не шел. Жарко было, как в духовке, кондиционер барахлил. Меня осаждали воспоминания. Глубокой ночью я снова вышел на кухню. И сразу вспомнил свои поездки к Гольдманам-из-Балтимора.
Балтимор, штат Мериленд
Сентябрь 1995 года
В пять утра мои наручные часы-будильник тихонько зазвонили. Я машинально выключил звук, чтобы не разбудить кузенов, Гиллеля и Вуди, спавших со мной в одной комнате.
Дело было в выходные, на День труда, и я, как всегда на школьных каникулах, приехал к Гольдманам-из-Балтимора. Каждый раз меня переполняло одно и то же восхищение, одно и то же счастье – я среди них, на уик-энд я стал членом семьи, казавшейся мне идеальной.
Мой приезд всегда проходил по одному и тому же сценарию. Тетя Анита приезжала за мной на балтиморский вокзал. Я всю жизнь буду с волнением вспоминать ее фигуру, ждавшую на перроне: прекрасное лицо, нежные черты, аромат ее духов, то, как она меня обнимала.
Потом тетя Анита везла меня к ним, в необъятный дом в Оук-Парке, шикарном жилом квартале, где все в моих глазах выглядело красивее и внушительнее, чем в любом другом месте, – деревья, тротуары, пешеходы, ворота. Там меня встречали те, в ком я видел братьев – за неимением родного брата, которого мне жизнь так и не подарила, – Вуди и Гиллеля. И мужчину, который, наряду с Гарри Квебертом, оказал на меня самое большое влияние, – дядю Сола. Неизменно красивого, изящного, остроумного и в хорошем расположении духа.
Визиты в Оук-Парк всегда казались мне слишком короткими. Чтобы не терять драгоценное время зря, я просыпался на рассвете. Тихонько шел на кухню. Вел себя по-свойски: выжимал несколько апельсинов, включал кофемашину, потом выходил за газетой, которую каждый день на заре оставляли у двери. Затем усаживался за кухонную стойку и, развернув выпуск “Балтимор сан”, просматривал заголовки и жевал тосты с арахисовым маслом. Воображая, будто останусь здесь навсегда.
Это были счастливые утра: я мог побыть какое-то время наедине с тетей Анитой. Она была жаворонком, вставала рано. Спускалась ко мне на кухню, гладила по голове и нежно говорила: “Привет, Маркус, дорогой мой”. Наливала себе чашку кофе и садилась за стойку рядом, подтянув к себе свободные листы газеты. Иногда, к великой моей радости, брала у меня бутерброд.
Прочитав газету, тетя Анита принималась печь панкейки или пирог на завтрак. Я никогда не умел готовить, и меня всегда восхищала ее способность изобретать без всяких рецептов самую разную выпечку. Одному своему пирогу, очень легкому, она меня все-таки научила – знаменитому банановому пирогу: для него надо было просто смешать муку, яйца, чуть-чуть соли и, главное, очень спелые бананы.
Солнце уже взошло над Коконат Гроув, когда дядя Сол появился на своей кухоньке, привлеченный запахом бананового пирога: я как раз доставал его из духовки.
– Рецепт твоей тетушки? – подмигнул он.
– Единственный пирог, который я умею готовить.
Он рассмеялся и налил себе чашку кофе.
– Ты давно встал?
– Нет, – солгал я, – спал как сурок.
Он уселся за стол с чашкой и куском пирога, а потом обмакнул его краешек в кофе – он всегда так делал в Оук-Парке.
– Я друзей себе завел благодаря этому пирогу, – сказал я.
– Это кого?
– Того копа, с которым мы расследовали дело Гарри Квеберта, со всем семейством. Очень милые люди.
Не знаю, что это было – совпадение, случайность или знак судьбы, но в тот же день я встретился с Гэхаловудами. Ближе к полудню я просматривал соцсети, и в “Фейсбуке” мне попалось фото, которое только что выложила Малия Гэхаловуд. На фото все семейство обедало на террасе “Чизкейк фэктори” в торговом центре “Авентура” на севере Майами.
Я тут же позвонил Перри. Он отозвался, явно жуя.
– Как ваш стейк, сержант? – спросил я вместо приветствия. – А пончики с сыром попробовали? Отпадные!
– Писатель?! – Голос у него был озадаченный. – Какого черта, откуда вы знаете, что…
– Магия соцсетей, сержант.
Он стал ругаться на дочь, потом снова взял телефон и заговорил обычным своим тоном, то есть с напускным раздражением:
– Вы что-то еще хотели мне сообщить, кроме того, что я и сам знаю – что я ем стейк?
– Только никуда не уходите, сержант. Скоро буду.
К Гэхаловудам я успел добраться к десерту. Я был невероятно счастлив их видеть.
Семейство по случаю весенних каникул решило провести пару дней во Флориде.
– Это ваши Багамы нас сподвигнули, писатель, – заявил Гэхаловуд. – Солнышка захотелось.
После обеда девочки пожелали пройтись по магазинам. Я вместе со всеми походил по галереям торгового центра, а потом, когда Гэхаловуду надоело, мы вдвоем отправились пить кофе.
– Мне за вас боязно, писатель, – вдруг сказал Гэхаловуд.
– Боязно?
– То я вас встречаю в Авроре у Гарри Квеберта, то во Флориде у вашего дядюшки.
– Ну и что?
– А то, что вы никогда не бываете дома. Вам там плохо?
– Нет, отлично.
– Когда кому-то хорошо дома, он не лезет все время к другим.
Он посмотрел на меня своим особенным полицейским взглядом – взглядом, означавшим: “мне все известно, признавайтесь”, взглядом, который требовал от тебя облегчить совесть и под которым сознавались, наверное, целые поколения преступников. И я решил рассказать ему про Реган и свой сорванный отдых на Харбор Айленде. Он слушал так, как умел слушать только он. Он был такой, Перри Гэхаловуд, – из той породы людей, что появляются словно по волшебству, когда я жажду с кем-нибудь поговорить. Из тех, кто внимательно выслушает и никогда не осудит. Из тех, кому я могу сказать, что чувствую себя безнадежно одиноким. Миллионы людей засыпали вместе со мной, но просыпался я в пустом доме.
Как всегда, он мне посочувствовал. А мне и в голову не пришло, что это он хотел со мной поговорить.
Я с волнением вспоминаю тот день, проведенный с Гэхаловудами. Когда они ушли, у меня кольнуло сердце. Словно мое подсознание подсказывало, что я вижу их в полном составе последний раз.
Я вернулся в Нью-Йорк. Примерно месяц мы с Гэхаловудами не созванивались.
А потом настал тот майский вечер, когда к ним пришла смерть.
Вторник, 6 апреля 1999 года
По статистике, убийства близких раскрываются в течение трех суток. Убийство Аляски Сандерс не стало исключением.
В то утро в Маунт-Плезант Гэхаловуд, Вэнс и Казински убедились, что от здания, где размещался магазин “Охота и рыбалка Кэрри”, мало что осталось. Второй этаж выгорел почти полностью. Пламя пощадило магазин на первом этаже, но дым и вода при тушении пожара нанесли ему серьезный ущерб. Шеф Митчелл ввел троих полицейских в курс дела:
– Пожар заметили патрульные в четыре часа утра. Немедленно вызвали пожарных. Жертв нет, Уолтера Кэрри не было дома.
– Отчего загорелось? – спросил Вэнс.
– Пока не знаем, но там сейчас пожарная инспекция. Кто вас предупредил?
– Никто, – ответил Гэхаловуд. – Мы приехали задержать Уолтера Кэрри. Его ДНК обнаружена на пуловере, пропитанном кровью Аляски.
– Блин, – выругался Митчелл, – кто бы мог подумать! Уолтер, он ведь парень неплохой. И что ему в голову взбрело?
– Хотелось бы знать. Его надо найти как можно быстрее.
– Нужно спросить родителей, – сказал шеф Митчелл.
Салли и Джордж Кэрри в оцепенении стояли на тротуаре, глядя на то, что осталось от их бизнеса. Гэхаловуд подошел к ним:
– Мне очень жаль, что с вами такое случилось.
Салли, казалось, отупела от горя. Более практичный Джордж обдумывал детали страховки.
– Мы ищем вашего сына, – начал Гэхаловуд.
– Я не знаю, где он, – ответила Салли. – Его, слава богу, не было дома, когда полыхнуло.
– Где он мог быть в четыре часа ночи?
– Понятия не имею. Я пыталась звонить, но его телефон недоступен.
– Когда вы видели его последний раз?
– Вчера вечером. Он ужинал дома.
– А после ужина? Что он делал?
– Не знаю, сержант. Простите, но я совершенно разбита.
Поодаль, у семейного магазина, стоял Эрик Донован и глядел на суету пожарных. Гэхаловуд направился к нему. У Эрика тоже не было никаких известий от Уолтера. Они только ненадолго пересекались накануне днем.
– В каком он был состоянии? – спросил Гэхаловуд.
– Сами понимаете, не в своей тарелке. Из-за Аляски.
В этот момент Гэхаловуда позвал Вэнс:
– Перри, иди сюда, это надо видеть.
Полицейские вошли в обгорелое здание. Лестница не пострадала. Они взобрались на второй этаж, где уже находился Казински. Все стены в коридоре были изрисованы громадными надписями краской:
неверная шлюха
Следователи вошли в квартиру. Закопченная гостиная выгорела целиком. Сгорел целый кусок деревянного фасада. На полу валялись скрюченные от пламени фото Аляски. Вход в спальню был перегорожен пластиковой лентой: пол был слишком поврежден, чтобы по нему ходить. Насколько можно было видеть, комната пострадала особенно сильно. От кровати практически ничего не осталось.
Пожарный инспектор поделился предварительными выводами:
– Это поджог. Неудивительно, что квартира так быстро занялась. Явно использовали какое-то горючее, скорее всего, бензин.
– Входная дверь с виду цела, – заметил Гэхаловуд. – Как пожарные попали внутрь?
– Сейчас скажу, – подтвердил инспектор, – к моменту приезда пожарных она была открыта, замок, судя по всему, в полном порядке.
– Если это не взлом, значит, у поджигателя был ключ.
– Уолтер? – предположил Казински.
– Возможно, – кивнул Вэнс. – Но зачем?
– Меня смущает одна вещь, – сказал пожарный инспектор. – Этот пироман поджег кровать.
– Поджег кровать?
– Да, такого я еще не видел. Обычно в таких случаях поджигают занавески, потом огонь распространяется дальше. А тут, глядите, от кровати ничего не осталось. Это символический жест, он точно хотел ее уничтожить, тем более мы видим, что он написал на стене.
Стена в спальне была испачкана той же надписью, что в коридоре:
неверная шлюха
– Аляска изменяла Уолтеру Кэрри, и он это знал, – произнес Вэнс.
– Но зачем такое писать, когда она уже умерла? – поинтересовался Казински.
– Уолтер убил ее в припадке гнева и теперь срывается.
– Надо поднимать всех по тревоге и найти его, – распорядился Гэхаловуд. – Нельзя терять ни секунды.
Началась масштабная операция, к которой привлекли всю полицию Нью-Гэмпшира и соседних штатов. Салли Кэрри пришлось дать недавнюю фотографию сына, и ее распространили вместе с анкетными данными. Не прошло и часа, как все местные телеканалы Нью-Гэмпшира прервали трансляцию из-за срочной новости: Уолтер Кэрри – его фото показали во весь экран – объявлен в розыск по делу об убийстве Аляски Сандерс.
Маунт-Плезант забурлил.
Когда следователи выходили из квартиры Уолтера Кэрри, Гэхаловуду позвонил Кейт Бентон из отдела криминалистики:
О проекте
О подписке