Именно тогда она решила перепечатать текст всех четырех тетрадей. И опубликовать их, чтобы сохранить память о человеке, потерпевшем поражение. И еще она сказала себе, что завтра, когда она запечатлеет последний поцелуй на щеке сына, она скажет, что ужасно его любит, и попросит, чтобы он простил ее, потому что она не сумела сделать все иначе. И еще скажет, что боится идти к врачу, потому что не знает, что тот ей скажет. Она скажет все это сыну, когда заключит его в последнее объятие. Потом Тина аккуратно сложила тетрадки в коробку и отправилась в постель, чтобы погрузиться в храп Жорди.

Насколько Тина помнила, Арнау впервые намеренно обманул их. В семь тридцать утра, когда зазвенел будильник, призывавший их отправляться в школу, они, к своему огорчению, обнаружили, что их сын уже несколько часов как бесшумно исчез из их жизней.

18

Она ждала ее стоя, опершись на трость. Служанка оставила их наедине. У сеньоры Элизенды был печальный и несколько рассеянный взгляд, устремленный на стену. Она села и продолжала смотреть куда-то вдаль, полностью игнорируя посетительницу. Потом пошевелила тростью, похоже приглашая гостью сесть. И только тогда Тина поняла, что эта старуха с таким живым взглядом слепа. Испытывая неловкость, она опустилась на диван напротив хозяйки. Могли бы меня предупредить, что сеньора из дома Грават слепа. Она без всякого стеснения окинула взглядом гостиную. Она была обставлена со вкусом и явным стремлением к удобству. Картины в глубине комнаты напоминали работы Уржеля, Вайреды и Вансельса и, вполне возможно, были подлинниками. Возле камина – то ли секретер, то ли комод, весь заставленный фотографиями в рамках. Над камином – портрет молодой, поразительно красивой женщины, руки которой, словно крылья лесной голубки, таили в себе трепетное желание взлететь, но вместо этого нежно держали раскрытую книгу. По взгляду, по глазам Тина поняла, что это портрет сидевшей перед ней сеньоры.

Молчаливая служанка принесла чай и принялась расставлять чашки. Пока она не вышла из комнаты, сеньора Элизенда хранила молчание. Потом бросила, словно продолжая давно начатую беседу:

– Так что это за вопросы по поводу какой-то там книги?

Тина вынула из портфеля одну из тетрадей Ориола и наугад раскрыла ее:

– Это не совсем книга, скорее тетрадь. Вернее, несколько тетрадей. Мне бы хотелось, чтобы вы на них взглянули. – Она протянула тетрадь, но тут же, смутившись, отдернула руку. – Простите.

– О чем идет речь?

– Вы ведь были знакомы с Ориолом Фонтельесом, не так ли?

В комнате повисла густая, тяжелая, мрачная тишина. Тина почувствовала неловкость и посмотрела по сторонам, словно ожидая, что сейчас кто-то сюда войдет; потом закрыла тетрадь.

– Разумеется, я с ним знакома, – сказала дама. Тина заметила, что, несмотря на то что дама слишком худа и восемьдесят пять лет ее явно непростой жизни оставили неизгладимый след на ее лице, в ее чертах все еще угадываются остатки прежней красоты, никак не желающей покинуть ее.

– Я ищу его дочь. И жену, если она еще жива.

Сеньора сделала паузу, короткую, очень короткую, однако Тина ее заметила.

– С какой целью? – спросила она наконец.

У нее даже тембр голоса изменился. Тина молча вернула тетрадь обратно в портфель.

– Понимаете… Я готовлю книгу и альбом с фотографиями Пальярса и… – Сеньора повернулась на голос, и Тине показалось, что ее мертвый взгляд, такой же пронзительный, как у Арнау, проникает в самую глубину ее существа.

Она с трудом продолжила:

– И… и мне хотелось бы включить туда фотографии дома Грават.

– А зачем вы хотите поговорить с дочерью сеньора Фонтельеса?

– Ну… понимаете… я нашла несколько писем и…

– Ориола? – Несколько секунд, чтобы взять себя в руки. – Сеньора Фонтельеса?

Молчание. Обе женщины напряглись. Уже много лет сеньора Элизенда не чувствовала себя такой обескураженной.

– Где вы их обнаружили?

– Так вы скажете мне, где я могу найти дочь Фонтельеса, или нет?

Сеньора Элизенда поднялась, опираясь на трость. Она привыкла повелевать с семи лет, когда ее мать в одночасье исчезла из дома. В семнадцать лет, когда отец организовал для нее первый взрослый праздник, на который в Торену приехала группа политиков и финансистов, никогда прежде не бывавших в далеких горных селениях, где можно испачкать ботинки, она поняла, что ее ум и ее красота убийственно действуют на мужчин и могут ей весьма пригодиться. С тех пор она хорошо усвоила: немного ловкости и сноровки, и она всегда добьется своего. Чтобы доказать это, она перестала разговаривать со всеми мужчинами, которые пытались за ней ухаживать, и ограничилась тем, что отдавала им распоряжения. И это был истинный успех: она легко подчинила себе всех окружавших ее особей мужского пола, включая Жозепа и отца. И Бибиана, сидя на краешке кровати и маленькими глотками отпивая ромашковый чай, думала а я всегда знала, что эта девчушка – самая сметливая из всех. Но ошибка Элизенды состояла в том, что теперь она полагала, что легко может покорить весь мир, и никто не предупредил ее, а она сама не догадалась, что бывают моменты, когда жизнь начинает слишком сильно давить на тебя и надо уметь вовремя согнуться, дабы окружающий воздух не разнес тебя на куски. Ее сердце разорвалось на мелкие кусочки двадцатого июля тридцать шестого года, когда шайка анархистов из Тремпа, подстрекаемая, вдохновляемая и ведомая завистливыми убийцами из их деревни, расстреляла ее отца и брата, заставив ее вступить на единственно возможный путь: ничто не будет забыто. Ничто и никогда, Бибиана, клянусь тебе.

– Вам следовало бы показать мне эти письма.

– Нет. Они личные и вас не касаются.

– Нет ничего, связанного с Ориолом Фонтельесом, что бы меня не касалось.

– Что вы имеете в виду?

– Я инициировала, финансировала и всячески поддерживала процесс его беатификации.

– Что вы хотите этим сказать?

Сеньора Вилабру вновь села. Она восстановила контроль над ситуацией и не желала вновь его утратить.

– Этой весной святой отец причислит Досточтимого Ориола Фонтельеса к лику Блаженных.

– Вы шутите?

– А вы что, ничего не слышали об этом?

– О беатификации Фонтельеса?

– Именно.

– Нет. Эти вопросы… – у нее промелькнула мысль об Арнау, – далеки от моих интересов.

– Сеньора. – Тон, лицо, жесты – все в этой женщине внезапно изменилось. – Ориол Фонтельес был большим другом этого дома. Большим другом в весьма трудные моменты, а также мучеником Святой Церкви. – Она неуверенным жестом слепого протянула руку к Тине. – Поэтому я хотела бы, чтобы вы оставили мне на несколько дней эти…

– Простите, мы говорим об одном и том же человеке? Потому что, если судить по тому, что написано в тетрадях… на святого он не похож.

Сеньора Элизенда повела тростью в сторону камина. Ее конец точно указывал на одну из стоявших на полке фотографий.

– Вот он. Другого не существовало.

Тина встала и подошла к камину. Крупный план Ориола Фонтельеса, смотрящего в будущее, которого у него не было. То же выражение лица, тот же изгиб губ, что и на автопортрете, который он сделал перед зеркалом школьного туалета. Но теперь на нем была форма фалангиста. Это был увеличенный фрагмент снимка, на котором он был запечатлен вместе с Валенти Таргой. Та же самая фотография, видимо, другой и не было. На полке стояли фотографии и каких-то других людей. Наверняка родственников сеньоры. На одной из них – каноник или кто-то в этом роде в обществе еще одного мужчины в саду дома Грават. Другая, будто специально выставленная на всеобщее обозрение фотография, в серебряной рамке, запечатлела рукопожатие той, в ком без труда можно было узнать сеньору Элизенду, только гораздо более молодую, и улыбающегося генерала Франко в окружении людей в военной форме, источающих радужные, пожалуй даже слишком радужные, улыбки. Единственным, кто не улыбался на этом снимке, была она. А еще фотографии смутно кого-то напоминающего мальчика в разные периоды его жизни. И другие незнакомые люди.

– Да, это тот же человек, – признала Тина. – Я не знала, что…

– Вы просто обязаны дать мне эти письма. Почему вы говорите, что на святого он не похож?

– Письма предназначались его дочери. Я не могу…

– У сеньора Ориола не было никакой дочери.

– Нет, была.

– Уверяю вас, не было.

– А его жена?

– Она умерла приблизительно в то же время, что и он.

– Какое совпадение.

– Это мы были семьей Ориола.

– Да, но…

– Я единственный живой свидетель его гибели.

– Вы?

Сеньора Элизенда указала тростью на диван; Тина перестала разглядывать фотографии и села, как ей велела сеньора. Тогда сеньора Элизенда сказала трагедия состоит в том, что с течением времени из людской памяти стираются даже героические поступки, но мои воспоминания сотрет лишь смерть. В тот вечер здесь все бурлило и кипело. Алькальд Тарга вместе со своими людьми совершал обход, чтобы не позволить банде партизан прорваться в Торену и совершить здесь зверства, потому что маки приступили к захвату Валь-д’Арана, хотя вряд ли вы знаете, о чем идет речь. А в это время вышеупомянутый кандидат в Досточтимые, мученик и слуга Божий Ориол Фонтельес Грау, находился в школе, исполняя свой долг учителя. Уже было поздно, но он всегда задерживался в классе допоздна, поскольку превратил свою профессию в форму существования. Все дети Торены, все родители детей Торены могут подтвердить, сколь самоотверженно он отдавал всего себя делу обучения деревенских детей жизненным истинам и католической религии. С тех пор как он приехал сюда, многое в деревне стало меняться в лучшую сторону, ибо он был способен вселить мир и спокойствие в семьи, разобщенные войной. Мы можем предоставить все свидетельства и установить очередность всех событий, которые привели вышеозначенного кандидата в Досточтимые, слугу Божьего Ориола Фонтельеса Грау, к праведному мученичеству. Итак, события разворачивались следующим образом: в восемь часов вечера девятнадцатого октября тысяча девятьсот сорок четвертого года, после утомительного рабочего дня в школе, Ориол Фонтельес заметил свет в церкви Сант-Пере. Он был очень удивлен, поскольку настоятель церкви отец Аурели Бага Риба, ныне, кстати, прилежный постулатор данного Процесса, уже два дня пребывал в Сеу-д’Уржель по случаю рабочего визита к сеньору епископу. Будучи человеком неравнодушным и истинным ревнителем благочестия, будущий Досточтимый бросился в церковь, дабы узнать, что там происходит. Едва он открыл дверь храма, как стал свидетелем ужасной и жестокой действительности: шайка маки, партизан, бандитов, коммунистов, сепаратистов и анархистов пыталась завладеть дарохранительницей, в которой хранились Святые Дары, с очевидным намерением переплавить в слитки те немногие золотые детали, что в ней были. Наш постулант, пришедший в ужас от сего зрелища, возмущенный и разгневанный, издал страшный крик, который насторожил Валенти Таргу Сау, в то время алькальда Торены, и сеньору Элизенду Вилабру Рамис, ныне выступающих свидетелями по делу о беатификации. Последним удалось проникнуть в церковь и в полном бессилии (ибо у них не было никакого оружия) наблюдать из угла акт мученичества названного постуланта. Итак, по свидетельству вышеупомянутых Тарги и Вилабру, они вынуждены были, оцепенев от ужаса и бессилия, созерцать следующую картину: слуга Божий Ориол Фонтельес бесстрашно бросился к нечестивым агрессорам, проклиная их и призывая отказаться от сего страшного богохульства. Партизаны же, не обращая ни малейшего внимания на его мольбы, лишь смеялись и угрожали ему смертью. Однако, несмотря на серьезные прямые угрозы, постулант пренебрег опасностью и смело направился к дарохранительнице.

Свидетели заявляют, что все, что они видели и удостоверяют, является чистой правдой, и утверждают, что слуга Божий Ориол Фонтельес, возмущенный демонстративной непочтительностью группы святотатцев, резко оттолкнул двоих из них и подошел к алтарю. Остолбенев от неожиданности, налетчики не сразу прореагировали на сей смелый шаг, и постулант успел крепко обхватить руками дарохранительницу. Командир преступников потребовал, чтобы он немедленно отошел от алтаря, но Ориол Фонтельес ответил, что, пока он жив, он оттуда не уйдет. Что он готов отдать жизнь за дарохранительницу, Святые Дары и за Святую Мать Церковь (дословная цитата). После некоторого колебания командир бандитов (печальной памяти бывший контрабандист по фамилии Эспландиу) хладнокровно прицелился в мученика и выстрелил; пуля попала прямо в благородный лоб слуги Божьего, что повлекло за собой почти мгновенную смерть, согласно заключению судебного медика дона Самуэля Саэса де Самора, который произвел осмотр тела. Самый необычный факт, который мы хотим довести до сведения трибунала сего Процесса, состоял в том, что после того, как новомученик отдал свою жизнь за Католическую церковь, дарохранительницу и Святые Дары, как ни старались злодеи оттащить его тело от дарохранительницы, им это так и не удалось. Никакими смертными силами нельзя было оторвать его от святыни. Какое-то время, осыпая бездыханное тело ругательствами и проклятиями, они еще пытались что-то сделать, но потом командир приказал им спасаться бегством, пока не прибыли силы правопорядка. В память о своем зловещем рейде они бросили пару гранат, которые, взорвавшись, повредили северный фасад здания мэрии и вызвали небольшой пожар.

Сеньора Элизенда Вилабру Рамис свидетельствует, что, как только убийцы и богохульники покинули храм, она подбежала к мученику Ориолу и, пребывая под впечатлением от увиденного, не прилагая никаких усилий, с легкостью разомкнула руки постуланта, обнимавшие дарохранительницу. Сей факт удостоверяет вышеупомянутый Валенти Тарга, свидетельство которого прилагается. К документу также прилагается ценное свидетельство отца Аугуста Вилабру Брагулата, который немедленно, как только получил уведомление, явился на место событий и подтверждает все вышесказанное.

– Я обо всем этом понятия не имела. Вы меня просто ошеломили.

Сеньора Элизенда вела свой рассказ, низко склонив голову, словно так воспоминаниям было легче струиться по памяти. Закончив, она указала на чайный сервиз, и только теперь Тина осознала, что даже не притронулась к чаю. Она отпила из чашки и сказала, что в одном из журналов того времени она нашла несколько иную интерпретацию событий.

– Я знаю, но им не стоит верить. Они же ничего не видели.

На основании всего вышеизложенного мы завершаем сей Процесс, и в качестве прелата данной епархии заявляем, что постулатор сего дела подтверждает публичную славу, благочестивую жизнь, проявленные добродетели и чудеса слуги Божьего Ориола Фонтельеса Грау. Также мы удостоверяем, что был в полной мере соблюден декрет Урбано VIII об отсутствии преждевременного культа, и высказываем свое мнение о многократно упомянутых выше событиях. Что касается расследований, именуемых processiculi diligentiarum, то мы вынуждены констатировать, что помимо не представляющих ценности личных заметок и вполне обычной и заурядной почтовой корреспонденции мы не обнаружили никаких документов, дневников, записей, письменных размышлений, любого рода теологических или философских исследований, которые могли быть приложены к сему делу в качестве доводов как в пользу, так и против кандидата в Досточтимые. Исходя из вышесказанного сегодня, восемнадцатого октября тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года, спустя ровно десять лет со дня героической смерти постуланта, властью, данной нам Святой Матерью Церковью, мы объявляем, что в момент смерти сеньор Ориол Фонтельес Грау самым героическим образом проявил свои христианские добродетели, в связи с чем мы с полным основанием можем считать его истинным мучеником и объявляем его досточтимым.

В присутствии постулатора, преподобного отца Аурели Баги Рибы, настоятеля прихода, в котором произошли вышеописанные события, и главного нотариуса сего епископата, монсеньора Норберта Пуги Клозы, мы удостоверяем, что предварительный Процесс завершен и заверен печатью в полном соответствии с церковными предписаниями относительно процесса беатификации, который в будущем может быть возбужден в пользу Досточтимого Ориола Фонтельеса Грау. Tenore praesentium indulgemus ut idem servus Dei venerabilis nomine nuncupetur. Жоан, епископ Сеу.

– Вся ответственность за доставленную всем нам радость полностью лежит на вас, сеньора Вилабру, – сказал святой отец с блестящими от навернувшихся слез глазами. Потом он обратился ко всем присутствующим: – Вы даже представить себе не можете, сколько бы всего я отдал за то, чтобы увидеть момент, когда мы сможем поклониться образу святого, который стал таковым, если мне будет дозволено, в этой церкви.

– Вы еще много лет проживете, святой отец, – изрекла сеньора Элизенда.

Пере Казас из дома Мажалс изобразил на лице любезную улыбку. Улыбался он исключительно из приличия, по долгу службы, ибо это было первое мероприятие, на котором он присутствовал в качестве алькальда, и ему хотелось по возможности дистанцироваться от памяти, которую оставил о себе его предшественник. Они находились в обшарпанном зале заседаний мэрии, в котором алькальд, вдова Вилабру и члены муниципалитета принимали священника, дабы поговорить о будущем Блаженном и Святом нашей деревни. Ну вообще-то, он был не совсем из нашей деревни, черт возьми, ну да ладно, сделаем вид, что он тут родился.

– Дело о беатификации может быть открыто лишь по истечении пятидесяти лет со дня смерти Досточтимого.

– То есть в тысяча девятьсот девяносто четвертом году, – с сомнением произнес новый алькальд. Возможно, он представлял себе, что все еще будет руководить муниципальным советом.

– Сегодня великий день для нашего прихода, школы и всей деревни, – заявил святой отец, все еще горя энтузиазмом.

– И для Испании. – Алькальд с недоверием обвел взглядом собрание.

– Да, разумеется, – откликнулся кто-то в зале.

Затем они приступили к дегустации фаршированных оливок в память о Досточтимом и к обсуждению важнейшего вопроса: будут ли перила у будущего моста через Боскарро каменными или железными и в чем преимущества того и другого материала? Элизенда Вилабру отделилась от компании и стала смотреть на открывавшийся из окна уголок деревни со школой и церквушкой Сант-Пере. Все выглядело таким же спокойным и безжизненным, как и в тот день, когда несколько лет назад она, как обычно, отправилась на исповедь и отец Аурели провел ее в ризницу и поведал о долгих беседах, которые он вел с ее дядюшкой, отцом Аугустом, и в результате которых я полностью присоединился к его твердому намерению поддержать дело учителя-мученика (вы ведь тоже, как я понял, его поддерживаете, не так ли?); ваш дядя рассказал мне о впечатляющих подробностях образцовой жизни этого человека, и я принял решение выступить в качестве постулатора Процесса, разумеется при полной поддержке отца Аугуста. Я надеюсь на ваше сотрудничество, сеньора, равно как и на помощь другого непосредственного свидетеля событий. Далее отец Аурели подчеркнул, что хотя он не может утверждать это наверняка, но полагает, что если епископат признает чудо, о котором свидетельствуют документы дела, а именно невозможность отделить тело мученика от дарохранительницы, то его можно будет включить в будущий процесс беатификации. Священник, казалось, всеми порами своей кожи источал энтузиазм и уверенность в успехе, и сеньора Вилабру торжественно подтвердила свое согласие и заявила можете рассчитывать на мое содействие любого рода, включая и экономическое, святой отец. И в качестве доказательства приложилась к его руке и с присущей ей ловкостью незаметно всунула ему в ладонь аккуратно сложенную купюру. Ну что ж. За работу!