Глава 1. Машина красного кирпича

Как было решено на семейном совете, моей специальностью должна стать экономика, с тем чтобы ровно через пять лет советская страна получила свежеиспечённого молодого специалиста, а он, в свою очередь, – перспективную работу и кусок хлеба. Все в один голос твердили о том, что экономисты есть на любом предприятии и что это профессия будущего, но я о ней мало что знала и вникать особо не хотела. Поступление в вуз являлось для меня реальной возможностью вырваться из нашего маленького городка, получить образование, начать самостоятельно зарабатывать и никогда больше не зависеть от родителей. Это был шанс жить своей собственной жизнью, шанс найти себя, выбиться в люди, стать кем-то значимым и доказать всем, на что я способна. К тому же общение с образованными людьми открывало перспективу удачного замужества с последующим превращением провинциальной девушки в столичную мадам, но о замужестве я пока думать не хотела, а вот встретить своего принца на белом коне, естественно, мечтала. Статус университета под мои амбиции подходил как нельзя лучше. Я была просто уверена в том, что именно в университете готовят директоров предприятий, в числе которых я себя непременно видела – прямо как в фильме «Москва слезам не верит»^[1], только чтобы сразу начиналось всё со второй серии и в личной жизни счастья немного добавить. Тем не менее престижным экономическим вузом в Украинской ССР был всё же Киевский институт народного хозяйства, и мне не оставалось ничего другого, как смириться с тем, что поступать придётся именно туда.

Достав из шкафа тот самый старенький серый кожаный чемодан с заклёпками, который ездил со мной в пионерский лагерь и сопровождал нашу семью в единственной за моё детство поездке на море, я три дня укладывала в него свои наряды, придирчиво отбирая для будущей столичной жизни лишь самое лучшее. Несмотря на то что половину одежды я пошила сама на домашней машинке, выглядело всё очень достойно. Каждую строчку, каждую петельку я выполняла с такой же щепетильностью, как на школьном экзамене по швейному делу, после которого мне вручили сертификат с присвоенным третьим разрядом. Особое внимание я уделяла обработке внутренних швов, считая, что изнанка вещи, как душа человека, должна быть такая же красивая, как и лицевая сторона. Скопированные у телевизионных ведущих фасоны говорили о чувстве стиля и хорошем вкусе, и если не знать тайну происхождения, то в условиях апокалиптического дефицита в магазинах можно было бы подумать, что брюки-бананы с широким поясом, белая блузка с кокеткой или клетчатая мини-юбка с зашитыми на бёдрах складками куплены за валюту у фарцовщиков на рынке или даже за границей. Естественно, что ни я, ни кто-либо из моих родственников в стан буржуев за железный занавес никогда не выбирались, и этот факт как никакой другой красноречиво отражал социальную ячейку семьи в обществе. Я об этом, естественно, старалась не распространяться, гордо демонстрируя модные вещички с пришитыми вручную иностранными лейблами, которые удавалось выменять у одноклассниц на право списать домашнее задание.

Прежде чем дополнить возвышавшуюся над чемоданом горку очередной юбкой или брюками, я придирчиво осматривала себя в этом наряде в зеркале, мысленно представляя, с чем и куда буду его надевать. Результат усилий последних лет в борьбе за фигуру приятно радовал, и казалось, что талию можно обхватить двумя руками, а тонкую шею – одной. Точёные ноги с изящными щиколотками и упругими мышцами от ежедневных многокилометровых пробежек по набережной над Днепром своей стройностью напоминали ноги скаковой лошади, и это забавное мысленное сравнение каждый раз подталкивало меня грациозно прогнуть спину и эффектно выпятить рельефную грудь. Серые распахнутые глаза притягательно выделялись на круглом лице с милыми ямочками; пшеничного цвета волосы, завитые по последней моде в лёгкие кудри, мягко спадали чуть ниже плеч, дополняя образ привлекательной и целеустремлённой девушки восемнадцати лет. Закончив, наконец, с вещами, я уселась на крышку чемодана и, усердно тужась, защёлкнула металлические зажимы. Половина дела сделана. Осталось только поступить, но в этом я нисколько не сомневалась, как не сомневалась и в своих знаниях, уровень которых не только соответствовал специализированному физико-математическому классу общеобразовательной школы, серебряная медаль об окончании которой лежала теперь на дне чемодана, но и мог соперничать с первым курсом математического вуза.

Заполночь, когда из спальни родителей послышалось монотонное сопение, перемежаемое храпом тата, я привычно покачала по сто двадцать раз верхний и нижний пресс и вышла на балкон. Летняя ночь приятно скользила по телу тёплым воздухом, на фоне чёрной бездны россыпью сверкали звёзды, пытаясь сбежать от назидательного света круглой луны, а на лавочке под разлапистой ивой вызывающе смеялись парни и девчата. Ну вот и всё – моя последняя ночь в Каневе. Сколько раз я об этом мечтала, с какой неистовой силой умоляла судьбу позволить мне вырваться из дома родителей в большой город – и вот этот момент наступил! Не могу сказать, что я не любила свой город, но в нём я задыхалась. Являлось ли причиной этого отсутствие перспектив для молодёжи, или же дело было в моей семье и в жёстком воспитании, а может, и во мне, и в моём характере – я не знала, но все эти годы жила словно под гнётом. Порой мне казалось, что на плечах лежит что-то тяжёлое и с каждым днём оно всё сильнее вдавливает меня в землю. А мне так хотелось расправить молодые сильные крылья, подняться в небо, приблизиться к солнцу и, впитав его силу, облететь целую Землю, но вокруг все твердили, что рождённый ползать летать не должен. Я жаждала другой – яркой, интересной и насыщенной жизни, отличной от жизни моих родителей, год за годом курсирующих между огородами у бабушек в селе и работой на заводе. Я мечтала добиться успеха и изменить мир. Но самое главное – я стремилась быть личностью, у которой есть право голоса, которая может иметь собственное мнение, и это мнение для кого-то важно. Я просто хотела быть собой, но именно этого я не умела. Никто и никогда меня этому не учил. На протяжении десяти лет школа снабжала меня крепкими и обширными знаниями, требуя в ответ их безропотного поглощения. Семья же взрастила послушную девочку, для которой слово родителей было сродни заповеди, а любое ослушание каралось ремнём так, чтобы надолго отбить всякую инициативу и желание высказывать суждение, отличное от того, что сказал отец. Стремясь проявить самостоятельность, я исподтишка втягивалась в опасные истории, но даже осознание неизбежности наказания не могло задушить во мне эмбрион зарождающегося «Я». Стойкий характер, сформированный строгим воспитанием, и сила воли, закалённая в трудностях, яростно вздымали плиту, угнетавшую все эти годы мою личность. Наступало время освободиться от оков родительской воли.

Ранним утром следующего дня мы с мамой и татом вышли из подъезда нашего дома и быстрым шагом направились на автовокзал – в 5:30 отправлялся первый рейсовый автобус в Киев. Рассвет ещё не проклюнулся, и тёмные силуэты свечек-девятиэтажек вдоль улицы Героев Днепра провожали меня тусклыми фонарями над подъездами. Не осознавая важности момента, я шла по раскрошившемуся тротуару, привычно перешагивая через знакомые ямы и огибая вспученные корнями деревьев бетонные плиты, – всё как обычно, словно я направлялась не в новую жизнь, а к бабушке на огород картошку копать. За всю свою жизнь родной Каневский район я покидала всего несколько раз: когда поехала в пионерский лагерь, когда всей семьёй мы выбрались на Азовское море, со школьными экскурсиями в Ленинград и Прибалтику да в соседний район в поисках «туфель для Золушки» на школьный выпускной вечер. Каждое такое путешествие однажды закачивалось, и я вновь возвращалась в родительский дом, в тесную детскую комнату, которую все эти годы приходилось делить с младшей сестрой. То, что на этот раз всё иначе, я пока не осознавала, хотя и мечтала об этом последние несколько лет.

Ровно через три часа, пропетляв пыльными дорогами окрестных сёл и городков, красный «Икарус» прибыл на конечную остановку. Пока родители доставали чемодан и сумки, я осмотрелась. Старый одноэтажный автовокзал чем-то напоминал автовокзал в Каневе и казался уставшим карликом ушедшей эпохи. Заметив столь явное сходство, я невольно улыбнулась. Моё внимание привлекло тёмно-серое здание Житнего рынка через дорогу. Ничего подобного раньше я не видела. Вздыбившийся исполин в стиле советского конструктивизма настолько отличался от исторической архитектуры вокруг, что казался грандиозным инопланетным кораблём, прилетевшим из далёкой галактики и приземлившимся в центре Подола. В изумлении я не заметила, что стою прямо на рельсах, и лишь когда тато потянул меня за руку, я наконец услышала настойчивое дребезжание подъезжающего трамвая. Поливальная машина обдала брызгами переходивших улицу прохожих, и словно по чьей-то команде одновременно рванул ревущий рой машин. Конечно, о том, что в больших городах движение регулируют светофоры, я знала и даже видела их «вживую», когда ездила с классом на экскурсию и с родителями на море, но что теперь мне придётся ходить по улицам и подчиняться их командам, поняла лишь сейчас, едва не попав под трамвай.

Во время вступительных экзаменов жить мне предстояло у нашей родственницы, тёти Жени, а после зачисления в институт я рассчитывала получить общежитие. Тётя Женя приходилась женой двоюродного брата моей родной бабушки Гали – дедушки Григория, умершего много лет назад. Несмотря на родство, назвать её бабушкой я так ни разу и не осмелилась, предпочитая обращаться «Евгения Ивановна» или «тётя Женя», – уж очень она отличалась от привычного для меня образа сельской бабушки шестидесяти лет. Несмотря на излишнюю полноту, являвшуюся, как мне казалось, следствием привычки вкусно готовить и профессии повара-кондитера, выглядела тётя Женя весьма элегантно. Густые завитые тёмно-каштановые волосы были всегда уложены в причёску, а бессменного цвета тёмной сливы помада сопровождала даже выход в магазин. Каждое утро она эффектно наносила на шею и запястья капельку любимых духов «Красная Москва», и даже после принятия ванны аромат шлейфом следовал за ней. Шёлковый шарф, модная шляпка в цвет пальто и дамская сумочка с перчатками удачно завершали образ столичной вдовствующей дамы зрелых лет достатка чуть выше среднего.

Тесные родственные связи с тётей Женей, как и с другими родственниками, мои родители не поддерживали, ограничиваясь телеграммой на юбилей и почтовыми поздравительными открытками к праздникам. Они считали, что навязываться другим людям неприлично, поэтому видела тётю Женю я всего один раз в раннем детстве, когда они с дедушкой Гришей приезжали к бабушке Гале в село, после чего несколько дней гостили у нас в Каневе. После смерти супруга вспоминать о его сельских корнях тётя Женя особо не стремилась, да и престижа в те годы это не придавало. В общении она тяготела к столичной интеллигенции, окружая себя академиками, профессорами, полковниками и врачами, а также лицами весьма почтенных должностей в эпоху товарного дефицита. По одному её щелчку они слетались на её сочные беляши с мясом и трёхъярусный медово-ореховый торт со сметанным кремом. Рецепт этого торта она создала много лет назад и за все годы ни разу никому свою кулинарную тайну не раскрыла. Заготовки медовых с орехами коржей она выпекала заранее и сразу с запасом на два торта. Упакованные в лощёную бумагу и полотенца, янтарные коржи хранились до трёх месяцев, не теряя ни своей мягкости, ни густого медового аромата. Сметана для крема покупалась только домашняя, на рынке у проверенного продавца, чтобы не испортить торт посторонним привкусом. В течение нескольких дней и без того жирная сметана отдавала через марлю остатки жидкости, после чего её вручную сбивали, превращая в маслянистый крем. Коржи перемазывались, этажи торта прочно скреплялись деревянными палочками, и, наконец, наступала пора волшебства – торт украшали. Боковины и основание каждого этажа выкладывались цельными половинками слегка подрумяненных грецких орехов, после чего густым шоколадным кремом при помощи кондитерского шприца тётя Женя артистично рисовала причудливые узоры с завитушками. Когда крем получался слишком плотным, она заменяла шприц полиэтиленовым пакетом из-под молока, выдавливая тонкую ленту через фигурный разрез в уголке, и рассаживала по ярусам аппетитные розочки. Ни в одну из возможных картонных коробок готовый торт не помещался, поэтому его укладывали на большой круглый поднос, сверху накрывали высокой широкой кастрюлей и, установив внутри специальные фиксирующие распорки, перевозили даже в самолёте, когда тётя Женя ездила в Волгоград к племяннице на свадьбу.

Предстоящее появление в доме посторонней молодой девушки, тем более из провинции, однозначно тётю Женю не радовало, но деваться было некуда, тем более что после смерти супруга никого из его родных она ни разу не навещала. Передав меня, а заодно и два копчёных днепровских леща, с трудом поместившихся в сумку, домашнюю курицу из села и пару банок свиной тушёнки в надёжные руки родственницы, родители вернулись в Канев, а я впервые в жизни осталась одна в чужом доме, в чужой семье, в чужом городе. Страшно не было, скорее как желторотому птенцу, впервые выбравшемуся из родительского гнезда, всё казалось любопытным.

Частный дом тёти Жени располагался в довольно живописном месте практически в центре Киева, в двадцати минутах езды на троллейбусе до главной улицы столицы – Крещатика. Остановка называлась «Подольский спуск», а сам микрорайон был известен как «Татарка» – по населявшим этот холм в давние времена татарам-ремесленникам. Аппендиксом к огибающей холм улице Нагорной врезался крошечный Шишкинский переулок, на котором в шахматном порядке примостился десяток частных домов с садами и небольшими огородиками. Сразу за участками начинался лесной массив. Переулок неожиданно разветвлялся на несколько тропинок, которые, петляя в смутных зарослях, сбега́ли по крутому склону к Подолу. Добропорядочные граждане на этих тропинках не показывались, зато местные маргиналы их давно обжили. Наличие столь неоднозначных «соседей», регулярно устраивающих рейды по окрестным дворам с целью поживиться, вынуждало местных жителей быть всегда начеку. Дом тёти Жени был обнесён высоким зелёным забором, калитка запиралась на особую потайную щеколду, дотянуться до которой, даже встав на цыпочки, получалось не всегда, а вдоль сада нёс круглосуточную вахту рыжий пёс Барсик породы неказистой, но с голосом басистым. Несмотря на это, каждое утро на огороде появлялись свежие следы незваных гостей, а стоило забыть снять на ночь бельё, оставить лопату или даже тапочки на крыльце – забыть о них зачастую приходилось навсегда.