Глава 2

Дом продолжал жить своей многолюдной, многоголосой жизнью, не сразу, но всё же признав Имрана своим новым хозяином. Конечно, в отличие от Ансара, тот не посвящал всё своё время уходу за ним, за садом и за двором, но, когда Имран отсутствовал, дом казался поскучневшим. Он уже давно разменял свой четвёртый десяток, но его молодой хозяин был так полон жизни, что она, эта жизнь, не давала дому закоснеть в тишине и покое – они могли быть присущи любому другому дому, но только не этому.

Тишина наступала здесь лишь ночью, а до этого дом с раннего утра и до позднего вечера был переполнен ребячьими голосами и голосами соседей и родственников, смехом гостей и, конечно же, музыкой, возникавшей в доме вместе с появлением Имрана. Он по-прежнему был душой любого общества, где бы ни появлялся.

Спроси кто-нибудь Имрана, любит ли он свой дом, такой вопрос его очень бы удивил. Что значит любит? Здесь он родился, вырос и женился, здесь родились его сыновья, и здесь умер его отец. Не любить дом было равносильно тому, чтобы не любить себя. А разве принято спрашивать у человека, любит ли он себя, и если да, то насколько сильно?

И Имрану не было нужды задаваться подобными вопросами. Жить в доме было для него так же естественно, что и дышать.

* * *

Дни своего рождения Айша никогда не отмечала. Не было принято у них с Ансаром отмечать дни рождения. Ансар родился в начале января, а Айша – в середине июля, а точные даты были проставлены в их паспортах, куда они и в лучшие-то времена почти не заглядывали, ну, а теперь, когда Ансара нет, ей это и подавно не нужно.

Сидя под старым деревом, Айша отдавалась воспоминаниям, обретшим для неё теперь приятнейшие из окрасок. Покойный Ансар и без всяких дней рождения обожал баловать её подарками. В лучшие их времена, выезжая нередко по делам в Москву и другие города, он привозил ей обыкновенно что-нибудь модное и красивое – одежду, обувь или изящное шёлковое бельё. Как-то Айша не удержалась и спросила мужа, как ему удалось угадать, что именно ей нужно из белья, и тогда Ансар просто ответил, что попросил продавщицу выбрать и завернуть в бумагу всё самое лучшее и красивое, что может понадобиться женщине.

«Господи, как же давно это было!» – думала Айша. Ей перевалило уже за шестьдесят, и сколько бы дети ни говорили, что она выглядит гораздо моложе, годы всё равно давали о себе знать. Когда-то очень стройное, тело её теперь слегка отяжелело, и она уже не так проворна, как раньше, и сноровка куда-то подевалась, словно и не было в ней никогда той девичьей лёгкости и быстроты, которая так естественно сопровождала её многие десятилетия.

Так думала о себе Айша, не догадываясь, что люди по-прежнему любуются её благородной осанкой, плавностью движений и степенным достоинством, сквозившим в каждой чёрточке её лица и фигуры. До сих пор всё ещё пышные, но уже белые, как снег, волосы, собранные в узел, лишь подчёркивали моложавость лица, а в глубине чёрных глаз, выразительность которых не смогли притушить никакие невзгоды, светилась мудрая и спокойная грусть.

Мысли, привычно скользнув по прошлому, плавно перетекли в будущее, хотя, правда, всего лишь в завтрашний день, ибо дальше она обычно старалась не заглядывать. Завтра суббота, значит, приедут Малика с Юсупом и детьми. Надо приготовить для них что-то вкусненькое, подумала Айша, повеселев от мысли, что соберётся вся её семья. Она стала перебирать в уме список продуктов, за которыми надо будет отправить на базар жившую по соседству Анютку.

Никто уже и не помнил, как появилась Анютка в Буйнакске, но прижилась она здесь с незапамятных времён, став неотъемлемой частью улицы, квартала, района и, наконец, города. Из родных у неё никого не было, был когда-то муж, которого она очень любила. Погиб он при весьма трагических обстоятельствах, наткнувшись на оголённый электрический провод, после чего у Анютки случился нервный припадок, и она родила мёртвую девочку, которую сама же и похоронила собственными руками. Больше она замуж не пошла, однако за внешностью своей тщательно следила и шила, шила себе одно платье за другим, тратя на тряпки все деньги, что зарабатывала, убирая в домах состоятельных буйнакцев.

Айша жалела Анютку и то и дело одаривала гостинцами, начиная от конфет и кончая красивыми отрезами шерсти или крепдешина, и благодарная Анютка охотно вызывалась ей помочь, добровольно взяв на себя уборку дома и походы за продуктами.

Фарида тоже частенько отдавала соседке что-нибудь из одежды, и Анютка, обретя в их семье близких людей, отогревалась душой в тёплой атмосфере старого ахмедовского дома.

– Малика, а ты мне что привезла? – осведомлялась Анютка, возникая на пороге сразу же вслед за Маликой.

– Да подожди ты, Анюта, дай хоть дух перевести с дороги! – весело говорила ей Малика, на что Анютка так же весело отвечала:

– Ладно, я не тороплюсь. Загляну через полчасика, так что готовься! И не думай, что я позабуду!

Она так же внезапно исчезала, чтобы ровно через полчаса вновь появиться с тем же вопросом, и Малика, доставая из сумки гостинец, вручала его довольно улыбающейся Анюте, которая тут же добавляла:

– А больше ничего, что ли? А про юбку-то забыла, которую мне обещала? Эх ты! Ну, ладно, в другой раз привезёшь, гляди только, не забудь!

Прихватив подарок, Анюта не забывала бросить на Юсупа глубокий, преисполненный нежности взгляд.

– Анюта, а ну-ка не смотри так на моего мужа! – притворно возмущалась Малика.

– Ага, ревнуешь, ревнуешь! Боишься, небось, что уведу, да?

От удовольствия щёки Анютки розовели, и она расплывалась в торжествующей улыбке.

– Конечно, боюсь, ты ведь у нас такая красавица, а вдруг он в тебя влюбится! – подыгрывала ей Малика.

– Ну что ж поделать, я ведь не виновата, что в меня все мужики в момент влюбляются!

– А может, мы тебя замуж отдадим? – вмешивалась в разговор Айша.

– Ещё чего! Больно охота чужие портки стирать! – с достоинством говорила Анютка и уходила в свою комнатку в общем дворе напротив, чтобы примерить обновки и тут же выйти в них к людям.

Больше всего на свете Айша любила такие вот дни, когда из Махачкалы приезжала Малика с Юсупом и детьми, вся семья в полном сборе садилась за большой обеденный стол, и начиналось «большое и дружное общение», как любила говаривать покойная Шахри. Обед перерастал в шумные, весёлые беседы, шутки и остроты перемежались новостями и, конечно же, бесчисленными воспоминаниями, в которых главенствующую роль неизменно играл Ансар.

– А помните, как папа однажды жёг в саду сухие листья, и Шамиль с Марьяшкой стали прыгать через костёр, и Марьяшка спотыкнулась и угодила прямо в него, а папа рванулся к ней и еле-еле успел вытащить… Слава Богу, что пострадали только ладошки и запястья…

Вспомнив давний эпизод, Малика задним числом ужаснулась, испугавшись за свою дочурку.

– Никогда не забуду его лица, когда он вбежал в дом с Марьяшей на руках! – сказала Фарида. – Я за него самого не меньше испугалась, у него ведь уже тогда было больное сердце!

– Смотрите, всегда помните своего деда! – обратилась Айша к внукам.

– Я помню! – быстро сказала Марьяша.

– И я! И мы! – воскликнули вразнобой Шамиль и Арсен.

– А я? – сказал растерянно маленький сынишка Юсупа и Малики Мажид. – Я тоже помню?

– А ты и не можешь помнить, тебя тогда ещё на свете не было! – сказал снисходительно Арсен.

– Можно подумать, что ты хорошо помнишь! – осадил его старший брат. – Ты сам ещё тогда в люльке качался!

– Всё равно я помню! – запротестовал Арсен. – Дед… он был такой большой и… сильный!

– И добрый! – добавил Мажидик.

– Ну, вот и молодцы! – Малика улыбнулась детям и спросила: – А кто из вас хочет добавки?

– Не-е, мы уже наелись! Можно теперь пойти поиграть?

– Ладно, идите, но только от ворот никуда ни шагу, поняли?

– Да-а! – выбегая из комнаты, закричали дети.

Марьяша вышла из дома и направилась в сад. Обойдя его вдоль и поперёк и поздоровавшись со всеми деревьями и кустами, она опустилась в гамак. В саду всё напоминало об Ансаре, и девочке, всё ещё находившейся под впечатлением рассказов о нём, стало грустно от того, что всё на месте, и деревья, и цветы, и гамак с качелями, и бассейн, а вот деда уже нет.

Она принялась тихонько раскачиваться в гамаке, глядя в небо, сплошь усеянное звёздами, мерцающими в чёрно-синей вышине.

Из дома доносились оживлённые голоса и смех, на пороге то и дело появлялись новые гости, а здесь, в саду, под тихим вечерним небом, слышался лишь стрекот невидимых глазу цикад, какой никогда не услышишь в их махачкалинском дворе, полном визга детворы и разговоров сидящих на скамейке соседок.

Девочка любила Буйнакск и этот чудесный старый дом, где жили её любимые люди и где всегда было много веселья и музыки. Она любила сад и каждое в нём растение, не говоря уже о деревьях, больших и маленьких. Она любила свою бабушку Айшу, и дядю Имрана, и тётю Фариду, и своих двоюродных братьев, вместе с которыми проводила все каникулы и выходные и которые были для неё ближе, чем самые родные.

Родители её отца Юсупа умерли в войну, а родственников, живших в российской глубинке, она почти не знала, вот и получилось, что из близких у неё были одни лишь буйнакцы.

Братья, сами не намного младше Марьяши, испытывали по отношению к ней определённый пиетет, и когда она приезжала, то даже непоседливый забияка Арсен начинал крутиться рядом. Они с Шамилём наперебой делились с ней секретами, демонстрируя свои самые заветные ценности, состоявшие главным образом из резинок, ракушек, альчиков, лески, проволоки и коробочек с медяками.

Сейчас оба прибежали за нею в сад и, плюхнувшись рядом в гамак, принялись рассказывать каждый о своём, перебивая друг друга и не желая уступать один другому внимание старшей сестры.

– А вы, между прочим, знаете, что ровно через двадцать лет у нас будет коммунизм? – лениво раскачиваясь в гамаке, обратила свой вопрос к братьям Марьяша.

– А что это? – спросил Арсен.

– Ну-у… Как тебе объяснить… – замялась девочка. – Коммунизм – это… когда все живут долго и счастливо!

– Как в сказке, да? – сказал Шамиль.

– Ну да, как в сказке! – согласилась Марьяша.

– Вот здорово! – обрадовался Арсен. – Мне, между прочим, всегда хотелось попасть в сказку! Но двадцать лет – это же так долго ждать!

– В том-то и дело! – Подумав, Марьяша решила, что должна всё же успокоить братьев: – Но мы его ещё застанем! Мне, например, через двадцать лет будет тридцать, тебе, Шамиль, – двадцать восемь, а Арсену – двадцать шесть!

– У-у-у, такие старые! – расстроился Арсен. – Один только Мажид будет моложе всех!

– А зато мы все доживём до коммунизма, разве плохо? – ободряюще произнесла Марьяша.

– А мама с папой доживут? – вступил в беседу Мажидик, внимательно до этого момента рассматривавший крылышки пойманной им в сачок еще днем большой стрекозы.

– Н-ну да! – неуверенно сказала Марьяша. – Они тоже доживут!

– А дадэй? – одновременно прозвучал вопрос Шамиля и Арсена.

Девочка приумолкла, сосредоточенно подсчитывая в уме возраст Айши, а три пары ребячьих глаз с надеждой уставились на неё в ожидании ответа.

– Дадэй под вопросом! – вынесла, наконец, свой вердикт Марьяша.

– Ого, как это под вопросом?! – воскликнул негодующе Арсен. – Я хочу, чтобы и она дожила!

– И я! – разом воскликнули Шамиль и Мажид.

– Вы думаете, что ли я не хочу? – расстроилась Марьяша.

Настроение у детей сразу испортилось, и, когда их позвали в дом, они были подавлены и молчаливы, избегая смотреть на Айшу и чувствуя себя виноватыми, что ей, в отличие от них, вряд ли приведётся дожить до коммунизма.

– Что это с вами? – спросила Айша, протягивая каждому по галете и стакану холодного буйволиного молока.

– Ничего! – отвечали дети вразнобой, по-прежнему избегая её взгляда.

– Натворили что-нибудь? – продолжала допытываться Айша.

– Не-ет! – воскликнули дети.

– Какие-то они странные сегодня! – обратилась Айша к дочери, и, пока та собралась ответить, Мажидик, не выдержав овладевшего ими напряжения, выпалил с горячностью:

– Дадэй, а ты знаешь, что ты не доживёшь до коммунизма?!

– До чего? – не поняла Айша.

– До коммунизма!

– До какого ещё коммунизма? – Айша отставила половничек, которым разливала молоко.

– Ну, такого… когда все люди будут жить счастливо… – сказал Арсен.

– И который будет через двадцать лет! – добавил Шамиль.

– Ах вы мои золотые! – Малика рассмеялась и взъерошила волосы сидевшего рядом Шамиля. – И вы из-за этого так сильно расстроились?

– Да – а! – воскликнули дети.

– В таком случае, я бы посоветовал вам вообще об этом не думать! – включился в разговор Юсуп. – Потому что коммунизм, скорее всего, увы, не наступит!

– Как не наступит! – воскликнула Марьяша. – Даже если не через двадцать, а… двадцать пять лет?

– Я, конечно, не берусь утверждать, но в ближайшие лет сто, боюсь, его точно не будет! – сказал, пряча улыбку, её отец.

При этих словах дети испытали одновременно разочарование от того, что у них забрали сказку, и облегчение от того, что их бабушке не будет так обидно. И уже через пять минут тема коммунизма была благополучно забыта.