Наутро, когда я проснулся, в квартире никого не было. На кухонном столе отец оставил мне сто франков, связку ключей и нацарапанную второпях записку: «Уехали в Италию на встречу с поставщиками, вернемся в воскресенье, поздно вечером, не жди нас. Занимайся вовсю!»

Я неспешно, как турист, шагал от метро «Мобер» к площади Бастилии, словно впервые открывая для себя этот город, и только теперь осознал, что не создан для сельских радостей: мне нравилась эта парижская сутолока с ее гомоном, расторопными торговцами, людьми, бегущими за автобусами, спорщиками, во весь голос поносящими правительство; нравились террасы кафе, где яблоку негде упасть, раздраженные официанты, рекламные плакаты на каждом шагу и разноголосица гудящих автомобилей, зажатых между огромными мусоросборщиками.

Мой план был прост: дождаться появления Сесиль в том самом бистро, где кто-то звал ее к телефону; я верил в свою счастливую звезду. Итак, я расположился на террасе «Кадрана», откуда был хороший обзор всей площади Бастилии и отходивших от нее улиц Рокетт и Фобур-Сент-Антуан. Таким образом, я не мог не заметить Сесиль. С собой я прихватил учебные материалы – латинскую грамматику и справочники, но тут передо мной встала дилемма: если я уткнусь в книги и буду заниматься, то рискую упустить Сесиль. А если буду все время высматривать ее, то не очень-то продвинусь в занятиях.

– Что закажете?

Маленькая шустрая блондинка с челкой, падавшей на карие глаза, розовыми щечками и ямочкой на подбородке, принесла мне эспрессо, и я попытался расспросить ее как можно хитрее:

– Вы сегодня уже видели Сесиль?

Девушка озадаченно нахмурилась, припоминая:

– Не знаю я никакую Сесиль.

– Ну как же, она часто бывает здесь, она преподаватель.

Блондинка обратилась с этим вопросом к хозяину. Тот попросил описать Сесиль, и я показал ему фото, где она читала, сидя на бортике фонтана Медичи; увы, ее лицо было ему незнакомо так же, как другому официанту, игрокам в таро и клиентам у стойки бара.

– Ничего странного, – сказала девушка в утешение при виде моего разочарованного лица, – тут столько народу за день проходит. Она ваша подружка? Хорошенькая!

– Нет, так… приятельница.

Мне не хотелось говорить о Сесиль с официанткой, и я открыл учебник латинской грамматики, намереваясь освоить сложноподчиненные предложения, но она заглянула в книгу через мое плечо:

– Это что у вас такое?

– Латынь.

– Похоже, трудный язык. Вы хотите стать кюре?

– Да нет, просто у меня экзамен в сентябре.

– Экзамен на кого – на кюре?

– Я хочу изучать классическую литературу.

– Ну, слава богу, а то было бы жаль.

Тем, кому нужно заниматься в тишине и покое, я решительно не советую ходить для этого в «Кадран» на Бастилии: хозяин кафе проводил время за игрой в «421»^[16] с завсегдатаями бара, которые шумно комментировали прыжки кубика и взывали к богу-покровителю игроков в кости (Гермесу, если не ошибаюсь), орали, смеялись, заключали пари на аперитив, окликали соседей по залу, игравших в таро, болтали с приятелями, которые подходили к ним на несколько минут, пока другие посетители сражались в пинбол. Время от времени я присоединялся к ним, чтобы развеяться, – на несколько минут, а то и дольше, не забывая при этом зорко поглядывать на улицу. Когда в зале не было клиентов, официантка подходила к нам и следила за игрой, комментируя ее с полным знанием дела и осыпая меня саркастическими насмешками, если я упускал шарик и не реагировал.

– Да, нечего сказать, скверный вы игрок.

– Просто у меня голова не тем занята.

– Меня зовут Луиза. Хотите, сыграем партию?

Она порылась в кармашке своего короткого черного фартучка, какие носят официанты, сунула в щель аппарата пару монет и набрала на счетчике две партии, спросив:

– Я начинаю?

Потом, не дожидаясь моего ответа, заняла игровую позицию, поставила шарик в ячейку и одним четким ударом запустила его на игровое поле. Уже через несколько секунд мне стало ясно, что Луиза – настоящая чемпионка. Клиенты покинули стойку и подошли к нам; все мы глядели разинув рот, как она ловко манипулирует шариком, направляя его куда нужно, то приостанавливая, то снова пуская в ход; казалось, девушка танцует в такт автомату, командует им без всякого усилия и нажима, зарабатывая все больше и больше очков и сводя с ума счетчик; не прошло и минуты, как она выиграла бесплатную партию. Потом, заблокировав шарик, поставила счетчик на супербонус, который также преспокойно выиграла; звякнул колокольчик – сигнал того, что она заработала две дополнительные партии. Так она и продолжала забавляться, пока из глубины зала не донесся голос клиента, который звал ее, спрашивая, есть ли в этом бистро официантка или он может налить себе сам.

Я вернулся на террасу, зорко вглядываясь в толпу на тротуаре и надеясь на чудо, но Сесиль так и не появилась; может, она вообще уехала куда-нибудь подальше от Парижа и вернется только к сентябрю? Но кто же мог ей звонить в это кафе? Я тщетно перебирал в уме все другие способы отыскать ее. К пяти вечера я вконец отсидел себе ноги, встал и отправился на разведку. В близлежащих дворах и тупиках работали мебельщики; я с некоторым колебанием предъявил им фото Сесиль, но мне и тут не повезло, они только обсмеяли меня. Я миновал метро «Федерб-Шалиньи», заплутал в уличном лабиринте, в конечном счете вышел к тюрьме Ла-Рокетт и вернулся обратно, на площадь Бастилии, как вдруг, стоя на перекрестке, услышал громкий оклик: «Эй, Мишель!» Развернувшись, я увидел Луизу в дверях кафе на улице Рокетт. «Ты что ж это сбежал, не попрощавшись? Пойдем, я тебя познакомлю с моими дружками!» – сказала она.

И внезапно мне почудилось, будто я очутился в каком-то фильме пятидесятых годов: передо мной был не то «Король креол»^[17], не то еще какое-то старье с Элвисом, которого Луизины «дружки» копировали своими кожанами с клепками, подвернутыми джинсами или широченными «бананами». Мой заурядный прикид мог вызвать у них только презрительные усмешки и едкие реплики, но мне повезло: Луиза представила меня как человека, достойного ее компании; это был пропуск – необходимый, но недостаточный, и я был принят в компанию лишь после того, как преодолел барьер отчуждения, щедро угостив всех пивом. Но тут Луиза заметила, что я поглаживаю бортик настольного футбола, и предложила сыграть партию.

– А ты умеешь играть? – спросил меня Клод, высокий худой парень с пышными бачками, скрывающими пол-лица; я не сразу оценил его насмешливую улыбочку. Вообще-то, я не играл уже много месяцев; мы разбились на две команды, Луиза встала на мою сторону, позади меня, и по тому, как она командовала игроками, я сразу понял, что она привыкла ими руководить. Зрители обступили игровое поле, с удовольствием предвкушая, как крокодилы будут пожирать беззащитных ягнят. Клод, стоявший напротив меня, выбрал себе в напарники шофера-грузчика с могучими бицепсами, распиравшими короткие рукава его рубашки, на руке виднелась татуировка – парусники. Крепкий парень, но не слишком проворный; я легко обошел его и блокировал мяч, стараясь оценить силы Клода – тот реагировал моментально, но я сделал финт, и он, не успев развернуться, получил первый гол в свои ворота. Мы и виду не подали, что радуемся; так же забили следующие семь голов, что реально означало победу, и наконец я одним эффектным ударом завершил матч. Клод спас честь своей команды, забив последний гол с задней линии – это я дал маху, не прикрыв центр поля.

– Может, матч-реванш? А то мы начали, не разогревшись, – предложил Клод.

И, не дожидаясь ответа, сунул в щель монету. В стане противника наметились колебания, когда партнер предложил Клоду занять фланг. Но тот упрямо мотнул головой и… промахнулся – разгром последовал незамедлительно. Комментарии были излишни, мы одержали свою скромную победу и отказались играть с другими клиентами. Подойдя к стойке, мы допили пиво. Шофера-силача звали Рене, кулаки у него были мощные, как кувалды.

– Ты сегодня здорово играл, но ничего, мы это еще повторим. Ты чем занимаешься?

– Мишель у нас будет кюре, – ответила Луиза вместо меня, давясь хохотом.

– Я изучаю латынь.

– Изучаешь латынь? Это которая в церкви? – спросил Клод. – Я знаю одного кюре – симпатичный парень, гоняет на «нортоне»^[18].

С этого дня я стал своим в этой бастильской компании, которая наделила меня прозвищем Монсеньор. Клоду и Рене нужно было ехать на Центральный рынок – по ночам они работали в седьмом павильоне, где разгружали ящики с овощами и фруктами.

– Мы редко видимся с Джимми, но если встретим, что ему сказать? – спросил Клод у Луизы.

– Да говори, что хочешь.

Когда они ушли, я решил порасспросить Луизу об этом Джимми, но вовремя прикусил язык – все-таки мы были не так уж близко знакомы.

Она сама заговорила о нем:

– Это мой бывший; ну, в общем, мы еще иногда встречаемся. Он не понимает некоторые вещи, думает, будто ему все дозволено, потому что он у меня первый… Скажи-ка, тебе сколько лет?

– А ты как думаешь?

– Ну… не знаю, ты выглядишь совсем мальчишкой.

– А тебе сколько?

– Двадцать два.

– А я чуть помоложе, вот и все.

Луиза недоверчиво посмотрела на меня, но я сделал непроницаемое лицо, и ей пришлось удовлетвориться моим ответом.

Тем не менее вид у нее был озадаченный; она искоса, вопросительно поглядывала на меня, а потом спросила:

– Я все-таки не поняла, чем ты занимаешься?

Мы с ней уселись на банкетку в глубине зала; по другую сторону прохода сидела пожилая пара и толковала о чем-то вполголоса. Луиза предложила мне «голуаз», я заказал два пива и объяснил ей ситуацию. Ну, во всяком случае, попытался объяснить. А она рассказала мне свою историю, и я понял, почему нам с ней так трудно понять друг друга: мы жили в совершенно разных мирах, и наши дороги пересеклись лишь благодаря стечению таких вот удивительных случайностей. Луиза была моей первой знакомой девушкой, которая, не стесняясь, откровенно рассказывала о себе, открывая душу кому попало. Обычно мы держим свои эмоции и настроения под замком, как драгоценности в ларце нашего хорошего воспитания, и оберегаем от них тех, кого любим, но в конечном счете эта деликатность отдаляет нас друг от друга. Мы ревностно храним свои тайны, ни с кем не откровенничаем, в общем, сами того не зная, разделяем убеждение Брассенса^[19], что обнажать сердце так же постыдно, как задницу. Так вот, моя новая знакомая была напрочь лишена такой стыдливости, она раскрывалась сразу же, не колеблясь, как будто мы давным-давно знакомы.

Луиза родилась в предместье городка Труа, в семье рабочих трикотажной фабрики; когда она рассказывала о своем детстве, мне казалось, что Золя мог бы почерпнуть многие сюжеты своих романов именно в тех местах, в том городке, в том квартале, на ее улице и фабрике – даже и менять ничего не требовалось. Семеро братьев и сестер, грубый отец-пьяница, мать, задавленная работой. Сестры, рожавшие детей одного за другим; тупые, необразованные братья, не желавшие даже пальцем шевельнуть, чтобы помочь своим покорным женам управляться с домашними делами. В четырнадцать лет Луиза пошла подсобной рабочей на фабрику. Там нужно было беспрекословно подчиняться мастерам и по первому требованию переходить с одного рабочего места на другое, а она не желала терпеть ничьих оскорблений, дерзила начальству, смеялась над теми, кто считал ее бунтаркой, поклялась себе, что не повторит судьбу матери и сестер, спорила с отцом и братьями, и в четырнадцать лет потеряла девственность на пустыре за стадионом. А в шестнадцать уехала из родного города вместе с Джимми, несмотря на то что они поссорились, когда она переспала с его лучшим другом. Они сели в парижский поезд, и с тех пор девушка больше не виделась со своей семьей. Поначалу они с Джимми отлично ладили, в постели им было так хорошо, что они не вылезали из нее с пятницы до понедельника, но со временем он стал вести себя по-хамски, как ее старший брат, а она не выносила, когда ею помыкают. И не хотела жить по его правилам.

– С какой стати я должна была ему подчиняться?! Только потому, что я девчонка? Значит, он отстал от времени, забыл, что у нас на дворе тысяча девятьсот шестьдесят четвертый год, в общем, не на ту напал!

Вскоре после моего появления в отцовской квартире Мари поставила в спальне письменный стол, а потом даже спросила, нравится ли мне узор покрывала на кушетке и цвет оконных занавесок, которые она хотела повесить в комнате. Кроме того, она разобрала вещи в стоявших здесь коробках. Перетаскивая их вместе с отцом, я воспользовался отсутствием Мари, чтобы спросить его, не стесняю ли я их, – мне не хотелось обременять их своим присутствием.

– Ты никоим образом нам не мешаешь, а если бы хоть чем-то помешал, Мари обязательно сказала бы мне. Ну, как идут занятия, ты доволен своими успехами?

– Да не мешало бы заниматься побольше; очень надеюсь, что мне повезет на экзамене.

– А если провалишься, чем это тебе грозит?

– Подготовительный класс Эколь Нормаль – это, конечно, вершина успеха, но если я провалюсь, то смогу хотя бы записаться на факультет в Сорбонну.

– Ну, как бы то ни было, если тебе понадобится работа, имей в виду: мы нанимаем персонал!

Я был в полном восхищении от нового магазина, обширного, как зал ожидания на вокзале; повсюду трудились десятки рабочих, преображая бывший завод запчастей в торговое пространство; правда, здесь возникла неожиданная проблема – два соседних цеха были расположены на разных уровнях, один выше другого на целых десять сантиметров, что мешало сделать ровным пол торгового зала на первом этаже площадью в три тысячи двести квадратных метров, – пришлось строить между ними ступеньку. Отец тотчас же решил эту задачу, начертив на плане линию границы между отделами мебели и электротоваров. Мы с ним пошли в ближайшее бистро выпить кофе, отец спросил, может ли он чем-нибудь мне помочь, и вынул бумажник, но я ему сказал: «Мне не нужны деньги, у меня еще есть».

Тогда он извлек оттуда прозрачный пластиковый пакетик, в котором лежал клевер-четырехлистник^[20], и показал его мне:

– Смотри: это мой талисман, я ношу его с собой уже двадцать пять лет, со времен концлагеря. В первый день там стоял такой мороз, что никто не решился высунуть нос из барака, и только я один вышел, разделся до пояса и стал мыться под краном; вода была ледяная, но я себя пересилил. Потом стал вытираться, случайно глянул вниз и увидел этот клевер. Просто невероятно – он словно поджидал меня там; казалось, это судьба мне дружески подмигнула, дала знак, что побережет меня, что нельзя отчаиваться, что я когда-нибудь вернусь в Париж, а пока нужно бороться с унынием и жестоким обращением. Я подобрал этот четырехлистник и бережно уложил в бумажник; ребята все, как один, мечтали иметь такой же, искали вокруг умывальника и на остальной территории лагеря, но так и не нашли. Этот клевер оберегал меня всю войну – я выжил, вернулся к твоей матери, и что бы она там ни говорила, а жизнь у нас была хорошая. Так вот: сегодня я передаю его тебе – теперь ты в нем нуждаешься больше, чем я.

И он протянул мне пакетик.

– Благодаря ему ты успешно сдашь экзамен.

– Ты и вправду в это веришь?

– Послушай меня, парень: удача так просто не приходит, ее нужно слегка подтолкнуть, и в нее нужно поверить. Вот подумай сам: отчего одни люди удачливы, а другие нет?

Я взял у него прозрачный пакетик, сунул его в свой кошелек и внезапно почувствовал глубокую убежденность в том, что этот талисман непременно поможет мне разыскать Сесиль. Верить недостаточно, нужно еще хотеть верить.

* * *

Луиза жила в крошечной темной двухкомнатной квартирке окнами во двор, на третьем этаже ветхого дома по улице Амло, напротив Зимнего цирка^[21]. Временами из цирка доносилось рычание или мычание зверей, запахи хищников или конюшни, так что в сумерках чудилось, будто ты оказался где-нибудь на краю света. Именно сюда Луиза затащила меня в первый же вечер, не заботясь о том, «что скажут люди»; именно здесь, в ее тесной спаленке, на ее узкой кровати, она научила меня тому, чего я не знал, тому, что любовь может быть праздником, что мы способны открыть для себя этот рай на двоих. У нее был нежный голос и какие-то странно сияющие глаза, она нашептывала незнакомые слова, увлекая в свое царство; она заснула, обнимая меня, а я совсем потерял голову в ее объятиях.

Солнце просвечивало сквозь занавески; я не сразу осознал, где нахожусь. Луиза лежала с приоткрытым ртом и улыбалась, не поднимая век, ее плечо было белым и шелковистым, она повернулась к стене, и я, кажется, задремал.

А когда открыл глаза, ее уже не было рядом, мои часы показывали час дня, а Луиза варила кофе в кухоньке, рядом со спальней. Увидев меня, она замерла и прошептала: «Добрый день!» Мы молча позавтракали; она накинула белую нейлоновую рубашку, слишком просторную для нее. Потом, поколебавшись, спросила:

– Ты читать любишь?

– Да, очень. А тебе какая книга понравилась из тех, что ты недавно читала?

– Я ни одной книжки пока не прочитала – во всяком случае, целиком. У нас дома книг не читали, только газеты, да и то от случая к случаю, вот радио – его слушали. А если бы я захотела читать книжки, то с какой бы мне начать?

– Ну… трудно сказать.

– А та девушка, которую ты ждал, – Сесиль, что ли, – это твоя подружка?

– Нет, она была подругой моего брата, но у них там много чего случилось.

– А у тебя нет подружки?

– Была одна, но ей пришлось уехать вместе с родственниками в Израиль. В общем, это длинная история.

Луиза устроила мне форменный допрос по поводу Франка и Сесиль, потом потребовала,