Их воспоминания переплелись, они так долго жили вместе, что уже не могли отличить собственную память от памяти друзей, не понимали, что принадлежит только им и сохранилось в глубинах мозга, а что добавилось, потому что им это рассказали или они увидели на фотографии. Наконец разрозненные кусочки собрались воедино, и у них в головах сложились похожие картинки. Все четверо были связаны друг с другом, как члены дружной семьи.
Арлена утверждала, что ее первое младенческое воспоминание – это вопли Даниэля, когда их купали вместе, а он отчаянно сопротивлялся, брыкаясь так, что мог больно ударить, но Мадлен была неумолима, и в конце концов Ирен запихивала его в воду, несмотря на все крики. А Даниэль утверждал, что помнит их улыбочки и даже смех, когда он чуть не захлебнулся, их смеющиеся лица до сих пор возникают у него перед глазами, и от холодка давнего страха он содрогается. Никто не пытался выяснить причину этого ужаса, в те времена этим не занимались. Даниэль боялся, что через уши и нос вода проникнет внутрь, это был панический страх, Когда его мыли, он кричал от ужаса.
Каждый вечер начинался один и тот же концерт, никто не понимал, почему он отказывается мыться, вода была теплой и ароматной, с плавающими уточками, жирафами и лягушками; Арлена играла без него, увлеченная погремушками, которые не тонули, это чудо ее поражало, и она была недалека от того, чтобы заново открыть закон Архимеда. Ирен решила, что его смущает присутствие девочки, и убрала ее, но ничего не изменилось. Даниэль каменел, стоило начать его раздевать, вырывался, кричал, когда его хватали, царапался и даже кусался. Так нельзя, мадам, он слишком страдает, лучше я буду мыть его рукавицей, сказала Ирен. Благодаря ей Даниэль избежал пытки ванной. Может, поэтому он всегда питал к Ирен особенно теплое чувство и слушался ее больше, чем мать.
Мадлен, Жанна и Ирен долго обсуждали эту водобоязнь, тщетно пытаясь найти причину. Может, в наше время слишком часто моют детей? Они по очереди успокаивали Даниэля, заверяя, что он не утонет, что они рядом и спасут его, или же стыдили, Мальчики не боятся воды, посмотри на Арлену, она девочка, а совсем не боится. Но эта тактика не сработала. Как и все прочие. Они пытались его образумить, показывая, как Арлена, Тома или Мари весело плещутся и бесстрашно сидят в ванной целый час, старались разговорить, но Даниэль, очевидно, был слишком мал, чтобы выразить свои чувства, а поскольку семейный врач заключил, Это пройдет с возрастом, не надо на него давить, решили, что будут мыть его мокрой рукавицей. И Даниэль стал почти таким же чистым, как остальные, но в час купания держался настороже.
Летом они три месяца проводили в Динаре, в особняке семейства Вирель на мысе Малуин, откуда открывался вид на залив и окрестности; в начале века дом построил на скале спятивший архитектор, который развлекался тем, что, к величайшему удовольствию владельца, на каркасные стены громоздил эркеры, террасы, башенки, люкарны, неоготические окна и карнизы, – сооружение получилось внушительнее, чем у соседей, и на всем курорте только у него был свой лифт, бассейн и теннисный корт, правда неудачно расположенный, поскольку мячи частенько улетали вниз в море. Жизнь была простой, «деревенской и на воздухе», по словам Жанны, но среди людей. В хорошую погоду их ждали долгие часы на пляже Эклюз. Даниэль быстро сообразил, что ни в коем случае нельзя надевать купальный костюм, а то заставят плавать, он притворялся, будто мерзнет, дрожал, изобрел способ покрываться мурашками, а поскольку погода часто бывала плохой из-за ветра, туч или надвигающегося ливня, его оставляли в свитерке, и он мог сидеть на песке перед сине-белой полосатой палаткой и строить невероятные песчаные замки. Он никогда не купался. В лучшем случае во время отлива, когда выпадал безветренный солнечный денек, он соглашался намочить ноги до щиколоток, Это прогресс, говорила Мадлен. Он привыкнет.
Один ненавидел воду, другой – наоборот. Тома готов был плавать вечно. Он торопил всех на пляж и первым прыгал в воду при любой погоде, даже когда шел дождь и волны захлестывали его, или когда море было таким ледяным, что никто не осмеливался купаться, но кожу Тома, казалось, обтягивал гидрокостюм с подогревом. Они смотрели, как он часами плавает туда-сюда, опустив голову в воду.
Левая рука – правая рука.
Заплывал на километр. Пропадал из виду. Возвращался. Жанна волновалась, что он так далеко, Он же совсем малыш. Но он поступал по-своему. Маленький мужчина. Стоя у кромки, ногами в воде, она кричала ему не заплывать далеко, махала руками, не спускала с него глаз. Он не слышал ее и плыл дальше. Левая рука – правая рука. Наконец возвращался, весь в мурашках, губы сжаты. Жанна заворачивала его в банное полотенце и энергично растирала. Но, как ни странно, не запрещала снова лезть в воду.
Арлена оставалась с Даниэлем. Тот сидел, застыв перед лицом необъятной опасности, а она вглядывалась в море, пытаясь разгадать тайну, найти объяснение этим волнам, которые неумолимо возвращаются, чтобы лизнуть им пальцы ног. Почему оно всегда двигается? Будто живое. А может, кто-то раскачивает его с той стороны? Арлена задавала вопросы, которые никогда не приходили Даниэлю в голову, и ответа на них он не знал. И никто не знал. Она глубоко вдыхала морской бриз. Чувствуешь, как пахнет морской воздух? Это йод. Очень полезный. А откуда прилетает ветер? Еще через секунду она спрашивала, Не хочешь туда? Вода хорошая. Даниэль мотал головой, тогда она бежала к Тома и Мари, ныряла в холодную воду и вздымала руками фонтаны брызг, чтобы их окатить. Они старались не смотреть на Даниэля, который одиноким истуканом сидел на берегу.
Когда погода портилась, что случалось часто, примерно раз в день, и все доставали шерстяные кофты, Даниэль оставался в поместье, смотрел, как взрослые играют в теннис, собирал мячи. Тренер каждое утро давал уроки Жанне, Мадлен была слишком хрупкая, чтобы бегать, она забиралась на место судьи и, хотя сама никогда в жизни не играла, давала Жанне дельные советы, Упирайся в землю, или Держи плечи ровно, ты поэтому бьешь мимо. И вот однажды Даниэль поднял ракетку, которую в ярости отшвырнула Жанна, но не отдал, а ударил по мячу, отправляя его через сетку, тренер поймал, мягко вернул мяч, и они удивительным образом пять раз им перекинулись.
На следующий день тренер принес две бадминтонные ракетки и воланы, Даниэлю не пришлось объяснять, как ими пользоваться, ему исполнилось шесть лет, и он нашел игру, в которой блистал. В этом виде спорта он оказался быстрее и хитрее других, брал почти все подачи. Со временем он начал играть против взрослых и побеждать, с удовольствием бил неотразимые смэши, посылал короткие подачи и неповторимые бэкхенды и слушал, как торжествующая мать провозглашает его королем «свеч», а раздосадованная Жанна – чемпионом по обманкам. Но больше всего ему нравилось не это – нет, он любил, когда его требовали к себе в команду, словно залог верной победы.
Тома – единственный, кто мог ему противостоять, он был быстрее Даниэля, и это уравнивало их шансы, зато Даниэль был решительнее. Объединяясь в команду, они становились непобедимы. Они часами играли друг с другом по собственным правилам, в любую погоду, хоть при сильном ветре, хоть под дождем. Но была одна странность: едва появлялся Морис, Тома клал ракетку и уходил с корта, чтобы отец не смотрел, как он играет. Морису хотелось бы сыграть против сына, но тот отказывался, ничего не объясняя, и никто не понимал его поведения, кроме Жанны, которая никогда его не заставляла. И Тома ждал, пока отец уедет в Париж, чтобы снова играть в бадминтон.
Когда Мадлен предложила Ирен поехать с ними, та не знала, где находится Динар и вообще что можно отдыхать целых три месяца, Но у меня нет денег, мадам, ответила она. Мадлен пояснила, что Ирен поедет в качестве компаньонки и будет получать то же жалованье, что в Сен-Море, плюс питание и жилье, а также вознаграждение за ежедневную помощь с детьми, И это пойдет на пользу Арлене. Что-то вроде оплаченного отпуска. На свежем воздухе.
– Три месяца – это долго. Я должна спросить у Жоржа. Несмотря ни на что.
Этот неуловимый мужчина оставался ее горем и радостью, то вечным сожалением, то угрызениями совести, то ахиллесовой пятой, Если бы он хоть чуть-чуть постарался. Ирен укоряла себя за то, что никак не может порвать эту связь, вдали от него она постоянно думала, А что он сейчас делает?
Жорж был неисправим, не замечал ее бед и печалей, нагло врал, Это просто подруги, тебе повсюду мерещится что-то плохое. Хотелось выцарапать ему глаза, но когда после множества отговорок она все-таки приняла предложение Мадлен и перебралась вместе с Арленой в свободную комнату на третьем этаже дома в Сен-Море, Жорж сам явился через две недели со слезами на глазах, бил себя кулаком в грудь, Это сильнее меня! Прости. Он бросился к ее ногам, умоляя вернуться к супружескому очагу, – такую сцену он видел в фильме Мурнау «Восход солнца». И всякий раз Ирен поддавалась его отчаянью и проникновенному взгляду, млела, когда он уверял, что любит только ее, что он ее недостоин и, если она его покинет, он немедленно все уладит: найдет в себе мужество броситься под поезд, ведь жизнь без нее – это не жизнь. В конце концов Ирен уступала. Ради малышки. И немного ради себя самой. Помучив его как следует и заставив поклясться, что он исправится и после работы будет возвращаться в родные стены, а не шляться со своими никчемными дружками по балам на площади Бастилии. Четыре месяца Жорж был как шелковый, водил ее на танцы в ресторанчики на Марне, ее жизнь снова расцветала всеми красками, Ирен забывала все плохое, а потом в один прекрасный вечер Жорж исчезал.
Опять двадцать пять.
И таких метаний случилось полдюжины. История печальных поворотов судьбы, которая могла бы стать сюжетом фильма-зарисовки: Ирен в сомнениях, Ирен радостно возвращается к семейному очагу, Ирен в расстроенных чувствах опять едет в Сен-Мор. Ничего не меняется, кроме Арлены, которая растет и не понимает этих зигзагов. Почему они переезжают туда-сюда? Намеренья Жоржа скачут с молниеносной быстротой – вот его снова охватывает неудержимый любовный порыв, страстное желание, как в первые дни. В отчаянии он бросается к ногам Ирен в доме Мадлен или прямо на улице, когда Ирен выходит за покупками и стоит в очереди к молочнику, – он обожает бросаться к ее ногам, бьет себя в грудь, кричит, что он подлец, рыдает с невероятной искренностью, проклинает себя, обливаясь слезами, причем слезы настоящие, а не как в кино, Ирен выглядит жестокосердной тварью, но хуже всего – она не может долго сопротивляться и уступает. В очередной раз. В ней по-прежнему пылает страсть к ее милому, несмотря на упреки и разочарования.
Возвращение домой. В тридцать первом году Ирен забеременела, живот был огромный, они надеялись, что будет мальчик, маленький Рудольф, который явится в мир, чтобы спаять их гибнущий брак, А этого ребенка хорошо бы назвать Дезире[9], предложил Жорж.
Одетта появилась в конце ноября, Жорж был обескуражен, даже оскорблен, Ты меня не любишь! От тебя никакого толку! И хлопнул дверью. Несмотря на все его старания, эта никчемная женщина не переставала разочаровывать. В тридцать четвертом родилась Франсуаза, в тридцать седьмом Жаклин, Я проклят! – стенал он.
– Если кто-то знает, что делать, скажите, – взывала бедняжка к Мадлен.
После появления Франсуазы Ирен нашла квартиру рядом с мэрией, но никогда три сестры Арлены не ездили с нею в Динар. Бабушка Вивиан, продавщица в мужском отделе «Больших универмагов Лувра», забирала их к себе в Венсен на две недели, ворча, что, вообще-то, имеет право провести кровный отпуск в свое удовольствие, или же ее подменяла тетя Рене, но она жила в Жювизи, на краю света, или приходилось скрепя сердце доверять девочек соседке снизу, правда за деньги, и даже со скидкой получалось дорого.
Мадлен склонялась к радикальным решениям, она была сторонницей развода как возрождения, считала, что пустозвоны не меняются и нужно резать по живому – отрубить палец, чтобы спасти руку. Но развод – штука сложная, дорогая – а денег у Ирен нет – и рискованная, особенно когда уходит женщина. Поэтому Ирен сохраняла этот непрочный статус-кво, надеясь бог знает на что, может на чудо. Мадлен вздыхала, возводя глаза к небу. Ирен заявляла, А я вот верю, что люди меняются к лучшему, нужно только подождать, он нас любит. Поэтому, когда Мадлен предложила уехать так надолго, Ирен расценила это как способ стать желаннее и надавить на Жоржа, беспомощного в быту, – даже погладить себе одежду не может. Когда она вернулась в Жуанвиль, у их жилища был такой вид, будто там квартировали уланы. Она решила не наводить порядок, торопливо черкнула записку и положила на стол, Я должна сопровождать хозяйку на отдых, это займет некоторое время, скажи, что ты об этом думаешь.
Всю неделю Ирен ждала, когда проявится Жорж, день отъезда приближался, и она не знала, что делать. Собрала многочисленные чемоданы Мадлен. Накануне отъезда забежала в супружеское гнездо – записка так и лежала на прежнем месте. Жорж не появлялся дома, так что она забрала билет, захлопнула дверь и на следующий день отбыла с Арленой на псевдоканикулы в Бретань.
Во время прогулки по Сен-Мало она выбрала открытку со статуей Дюгэ-Труэна[10], чтобы сообщить адрес, по которому он может ей писать, но за все три месяца их пребывания в Динаре Жорж так и не подал весточки, Он нас забыл!
Однажды вечером, уложив детей, подруги расположились на террасе подышать свежим воздухом, завороженно наблюдая, как в оранжевом небе медленно погружается за горизонт солнце. Жанна спросила у Ирен, как дела, уж больно грустный у той был вид, Все хорошо, мадам, спасибо. Ирен ходила бледная, ничего не ела и не гуляла с ними. Мадлен задумалась. Надо действовать, а не раскисать. Вы получали известия от Жоржа?
– Ни разу, его словно бы нет.
– Мужчин никогда нет, – заметила Мадлен. – Вы здесь их видите? Ни одного! Они залетают ненадолго, не столько ради нас, сколько чтобы повидаться с друзьями, Морис бывает чаще, но он приезжает поиграть в гольф, или сходить на охоту, или на регату, мужчины ведут наши дела, живут своей жизнью вдали от нас и совершенно не интересуются семьями. На самом деле они нам не нужны.
– Я переживаю из-за дочки, она совсем не видит отца. Она задает вопросы, а я не знаю, что отвечать. Придет день, когда Жорж станет умолять меня вернуться. И что я смогу сделать? А?
У Мадлен Янсен было слабое здоровье, хотя она уже лет двадцать не обращалась к врачу. Заболев костным туберкулезом, она провела десять долгих лет в санатории, сначала в Мон-Доре, но из-за войны это заведение наводнили раненые с фронта, и врачи занялись разбитыми головами и покалеченными телами, а в пятнадцатом году лечение детей перестало быть приоритетом, и отец отправил ее в Лейзен, в кантон Во, где она и оставалась шесть лет, принимая солнечные ванны, катаясь на лыжах и занимаясь спортивными играми, гимнастикой и прочей подвижной деятельностью на свежем воздухе. Болезнь сильно повлияла на нее в юности, и она выросла угловатой, с выпирающими костями, руками-веточками и слегка сутулой спиной, а также приобрела твердый, неуступчивый характер, Кто меня любит, пусть следует за мной. А еще этот низкий голос и размеренную речь, которой не могли противиться мужчины. Морис Вирель, не отличавшийся сговорчивостью, был вынужден покориться, когда она потребовала, чтобы он не курил при ней дома, даже в курительной комнате, Потому что ваша сигара мерзко пахнет, Морис, и вы отравляете нам воздух, да, именно так, вы воняете сигарами! И в Динаре больше никто не курил. Мадлен поклялась, что никто никогда не будет ее принуждать. Отец и брат смирились с тем, что не могут указывать ей, как себя вести, про мужа и говорить нечего – она вышла за него, потому что он, со своим пронизывающим загадочным взглядом, был чрезвычайно обаятельным, она говорила, что Рембрандт нашел бы в нем идеального двойника, и вышла замуж, как бросаются в воду, уверенная, что долго не проживет, и с желанием родить одного-двух детей. Когда мужа перевели в Суассон и он предложил ей поехать с ним, она расхохоталась, Вы серьезно, Шарль? И теперь жила в Сен-Море. Они писали друг другу, иногда созванивались, надеялись, что капитану удастся получить восьмидневный отпуск до конца сентября.
Мадлен сохранила привычки времен санатория. Едва всходило солнце, она устраивалась лицом к морю на террасе третьего этажа с влажной салфеткой на лице и всю процедуру сидела неподвижно. Каждый день выпивала литр молока с медом, питалась в основном сухофруктами, проснувшись, час занималась гимнастикой и гуляла не менее двух часов – иначе никак, она не может сидеть на месте и болтать, читать или играть в карты. В любую погоду она выходила на воздух и тащила всех за собой. Когда шел такой дождь, что на улицу носа не высунешь, она встряхивала молодняк, Вперед! Для чего у нас есть плащи, спрашивается? И они, как настоящие морские волки, натягивали дождевики, сапоги-скороходы и пускались в захватывающий поход по Тропе таможенника[11], Тома держал за руку Мари, Даниэль – Арлену, они пыхтели, выбивались из сил, но не жаловались, а если кто-то уставал, Мадлен или Жанна брали ее или его на руки, но это случалось редко, для них не отставать было делом чести.
Когда им исполнилось семь лет, Мадлен решила, что дети достаточно выросли для более далеких вылазок, и в девять утра они отправлялись в Сен-Мало, учились держать равновесие на скользких скалах, не оступаться на водорослях, наклонять голову и идти вперед против ветра.
О проекте
О подписке
Другие проекты