15

Сердце у нее пело.

Она давно не чувствовала себя такой счастливой.

Простое предположение о том, что симптомы ее болезни связаны с психологической травмой, а не с физическими нарушениями, вернуло Анне надежду. Во всяком случае, это позволяло предполагать, что ее мозг не поврежден, что некроз не разъедает, как ржавчина, нервные клетки.

На обратном пути, в такси, она похвалила себя за столь неожиданное решение – забыть о якобы существующем поражении мозга, обо всей этой страшной медицинской аппаратуре и биопсиях. Он раскроет объятия пониманию, словам, вкрадчивому голосу Матильды Вилькро… Ей уже не хватало странного тембра этого голоса.

Когда она добралась до улицы Фобур-Сент-Оноре, было около часа. Все вокруг казалось ей таким живым, таким ясным. Она наслаждалась каждой деталью жизни своего квартала. Вдоль по улице тянулись островки, архипелаги особых магазинчиков.

На пересечении улицы Фобур-Сент-Оноре и авеню Ош царила музыка: с танцовщицами зала Плейель соперничали в блеске рояли, украшавшие витрину находившегося напротив магазина «Гамм». Чуть дальше, между улицей Невы и улицей Дарю, начиналась парижская Россия с ее московскими ресторанами и православным собором. Россию сменял мир пряностей и сластей: чаи в «Братьях Марьяж», лакомства в «Доме Шоколада». Фасады цвета темного красного дерева, полированные зеркала, похожие на дорогие музейные рамы.

Войдя в магазин, Анна застала Клотильду за уборкой полок. Она протирала керамические вазы, деревянные чаши и фарфоровые блюда, чей темно-коричневый, с красноватым оттенком, цвет так хорошо гармонировал с шоколадом, создавая ощущение благополучия и счастья. Уютная, сладкая, теплая жизнь…

Стоявшая на табурете Клотильда обернулась.

– Вот и ты! Отпустишь меня на часок? Мне нужно сходить в «Монопри».

Они понимали друг друга без слов. Анны не было все утро, так что она вполне могла «постоять на вахте» после обеда. Смена состава произошла безмолвно, но с улыбкой. Анна вооружилась тряпкой и принялась за работу. Она стирала пыль, чистила, убиралась с удвоенной энергией человека, к которому вернулось наконец хорошее настроение.

Внезапно силы оставили ее, словно она получила удар под ложечку. За несколько секунд она осознала всю искусственность своей радости. Чем уж так утешило ее утреннее свидание с врачом? Физическое поражение или психологический шок – что это меняет в ее состоянии тревожности? Как ей поможет Матильда Вилькро? И станет ли она от этого менее сумасшедшей?

Она без сил опустилась на стул за центральным прилавком. Возможно, предположение психиатра гораздо страшнее диагноза Акерманна. Почему-то теперь мысль о происшествии, о психологическом шоке, спровоцировавшем потерю памяти, только усиливала ужас в душе Анны.

Несколько фраз назойливо крутились в голове, особенно один ответ Матильды Вилькро: «Лица и ваш муж». Как Лоран может быть связан со всем этим кошмаром?

– Добрый день.

Голос прозвучал одновременно со звонком колокольчика: ей не нужно было поднимать глаза – она и так знала, что это он.

Человек в потертой куртке медленно подходил к прилавку. В это мгновение она совершенно точно поняла, что знает его. Впечатление было мимолетным, но она ощутила свое «знание», как жестокий удар в грудь наконечника стрелы. А память между тем наотрез отказывала ей в помощи.

Господин Бархатный подошел еще ближе. В его повадке не чувствовалось ни малейшего смущения, он не проявлял к Анне какого-то особого внимания. Взгляд его лилово-золотистых глаз рассеянно блуждал по полкам. Почему он ее не узнает? Он что, играет какую-то роль? Безумная идея скользнула по поверхности сознания: а что, если этот человек – друг или сообщник Лорана и ему поручено следить за ней, испытывать ее? Но зачем?

Он улыбнулся и объявил небрежным тоном, не обращая внимания на молчание Анны:

– Пожалуй, я возьму то же, что всегда.

– Конечно, конечно, я немедленно обслужу вас.

Анна пошла к прилавку, чувствуя, как дрожат бессильно висящие вдоль тела руки. Ей понадобилось несколько попыток, чтобы расправить прозрачный шуршащий пакетик и уложить в него конфеты. Наконец она положила шоколад на весы:

– Двести граммов. Десять с половиной евро, пожалуйста.

Анна снова бросила взгляд на мужчину. Она была уже не так уверена… Но отзвук неясной тревоги не покидал ее. Почему-то в голову пришла мысль, что этот человек, как и Лоран, изменил внешность, прибегнув к услугам пластического хирурга. Его лицо было лицом из ее воспоминаний, но оно было другим…

Покупатель снова улыбнулся, одарил ее задумчиво-внимательным взглядом, расплатился и исчез, едва слышно пробормотав «до свиданья».

Анна долго стояла неподвижно, потрясенная, не понимающая. Никогда еще приступ не был таким сильным. Словно все надежды, порожденные утренним свиданием с Матильдой Вилькро, бежали от нее прочь. Как будто, решив, что выздоравливает, она вдруг осознала, что умирает. Так бывает с заключенными, которых за попытку побега сажают в подземный карцер.

Колокольчик у двери снова звякнул.

– Привет.

Вымокшая под дождем Клотильда с пакетами в руках прошла через зал, исчезла в подсобке и тут же появилась снова, принеся с собой ощущение свежести.

– Что с тобой? Можно подумать, ты увидела зомби.

Анна ничего не ответила. Ее тошнило, к глазам подступали слезы.

– Тебе нехорошо? – настаивала Клотильда.

Анна посмотрела на нее, не понимая и не слыша, встала и произнесла:

– Мне нужно пройтись.

16

Ливень усиливался. Анна нырнула в самую гущу бури, и ветер понес ее вперед, заливая потоками воды. Не в силах преодолеть внутреннее оцепенение, она смотрела на оплывающий под серыми струями Париж. Тучи как волны накатывались на крыши домов, вдоль фасадов бежали ручьи, лепнина балконов и окон напоминала сине-зеленые лица утопленников, поглощенных разгневавшейся стихией.

Она поднялась вверх по улице Фобур-Сент-Оноре, миновала авеню Ош и свернула налево, к парку Монсо. Пройдя вдоль черных с золотом решеток сада, попала на улицу Мурильо.

Мимо нее в плеске воды и проблесках молний неслись машины. Мотоциклисты в капюшонах напоминали маленьких резиновых Зорро. Пешеходы боролись с порывами ветра, намокшая одежда облепляла тела, как простыня, прикрывающая неоконченную скульптуру в мастерской художника.

Все вокруг было залито коричнево-черным, маслянисто-серебряным болезненным светом.

Анна шла по улице Мессины мимо домов со светлыми фасадами и могучих деревьев. Она и сама не знала, куда направляется, но это не имело никакого значения. Она пробиралась по улицам наугад, на ощупь, вслепую, путаясь, как путались и сбивались мысли у нее в голове.

И тут она увидела его.

На противоположной стороне, в витрине, был выставлен живописный портрет. Анна перешла через улицу. Это была репродукция картины. Смазанное, искореженное, разбитое лицо, написанное кричаще яркими красками. Она подошла еще ближе, словно загипнотизированная: лицо в мельчайших деталях воспроизводило ее галлюцинации.

Она поискала фамилию художника. Фрэнсис Бэкон. Автопортрет, датирующийся 1956 годом. Выставка художника проходила на втором этаже этой галереи. Она нашла вход – через несколько дверей справа, на Тегеранской улице – и начала подниматься по лестнице.

Красные драпри, разделявшие анфиладу белых залов, придавали выставке торжественный, почти сакральный характер. Перед картинами толпились посетители. Повсюду царила полная тишина. Ледяное почтение витало в воздухе, казалось, что выставленные картины заполняют собой все пространство помещений.

В первом зале Анна обнаружила двухметровые полотна с одним и тем же сюжетом: священник в красной сутане на троне, разинувший рот в вопле ужаса и боли, словно его поджаривают на электрическом стуле. На одной из картин одеяние было красным, на другой – черным, на третьей – лиловым, но некоторые детали оставались неизменными: руки, вцепившиеся в подлокотники, горели, превращаясь в обугленные обрубки; рот, разверстый в крике и похожий на зияющую рану; языки пламени вокруг трона…

Анна миновала первый занавес.

В следующем зале голые мужчины на картинах Бэкона стояли на четвереньках в лужах разных цветов или были заключены в обычные клетки. Своими гладкими уродливыми телами они почему-то смахивали на диких животных. Этакие зооморфные существа, застрявшие на полпути от одного вида к другому. Их лица напоминали пунцовые кляксы, окровавленные рыла, изуродованные жестокой рукой. На заднем плане изображался интерьер то ли мясной лавки, то ли бойни. Место жертвоприношения, где тела заживо обдирают, низводя их до состояния остова и груды окровавленного мяса. Изображение было слегка смазанным и походило на картинку документального фильма, снятого оператором «с плеча» ручной камерой.

Анна чувствовала себя все хуже, но она пока не находила того, за чем пришла сюда: ликов страдания. Они ждали ее в последнем зале.

Двенадцать полотен небольшого размера, огороженных красным бархатным канатом. Изуродованные, разорванные, разбитые лица: мешанина из губ, носов и костей, через которую безнадежно пытались пробиться к зрителю глаза.

Картины были соединены в триптихи. Первый, названный «Три этюда человеческой головы», датировался 1953 годом. Иссиня-бледные, почти мертвые лица со следами первых ран. Второй триптих выглядел естественным продолжением первого, с той лишь разницей, что изображение переходило на следующую ступень жестокости. «Этюд к трем головам», 1962. Лица были белыми, они словно прятались в первое мгновение от взглядов зрителей, чтобы тут же напугать их жуткими шрамами, выступающими из-под клоунских белил. Анне они напомнили лица несчастных детей, которых в Средние века безвозвратно уродовали, делая из них шутов на потеху публике.

Анна прошла дальше. Она не узнавала своих галлюцинаций. Ее просто окружали маски воплощенного ужаса. Рты, скулы, взгляды вращались вокруг нее, сплетаясь в немыслимые жгуты, выставляя напоказ собственное уродство. Казалось, что художник излил на эти лица всю свою ярость. Он словно кромсал их, открывая раны, срывая корки, разрывая щеки кистями, щетками, шпателем, ножом…

Анна шла, втянув голову в плечи, сгорбившись от страха, и время от времени украдкой бросала взгляд на картины. Серия этюдов, посвященная некоей «Изабель Росторн», была апофеозом жестокости. Черты лица женщины в прямом смысле слова разлетались в клочья. Анна отошла подальше, отчаянно ища человеческое выражение в обезумевшем нагромождении плоти, но видела только разрозненные фрагменты: рты-раны, глаза, вылезающие из окровавленных глазниц.

Внезапно ее охватила паника. Круто развернувшись, она кинулась к выходу. Пробегая по галерее, она заметила на белом столике каталог выставки и остановилась.

Она должна увидеть – увидеть его собственное лицо.

Анна лихорадочно листала буклет: не задержавшись на фотографиях мастерской художника и его творений, она наконец нашла снимок самого Фрэнсиса Бэкона. Напряженный взгляд художника на черно-белой фотографии блестел ярче глянцевой бумаги.

Анна разгладила ладонями страницы, чтобы лучше рассмотреть фотографию.

Она жадно вглядывалась в широкое, почти лунообразное лицо с крепкими челюстями. Короткий нос, непокорные волосы и крутой лоб дополняли лицо человека, способного каждое утро противостоять заживо ободранным маскам на картинах.

Странная деталь привлекла внимание Анны.

Одна из надбровных дуг на лице художника располагалась намного выше другой, круглый акулий глаз удивленно и хищно смотрел в одну точку. Анна осознала невероятную истину: внешне Фрэнсис Бэкон был похож на изображения на своих полотнах. В его лице было то же безумие, тот же хаос. Неужели асимметрично расположенный глаз навеял художнику эти искореженные видения или же картины в конце концов изменили его внешность?

В любом случае творения художника сливались воедино с его личностью…

Этот простой вывод спровоцировал неожиданное открытие.