Первым шагом Константина после того, как войска его отца провозгласили его Августом в присутствии Галерия, было обращение к Галерию с просьбой подтвердить действия солдат в его пользу. Для этого он, согласно установленному тогда церемониалу, отправил ему свой портрет, увенчанный лаврами. Галерий вовсе не был расположен принять это. Его планы и намерения были совершенно иными, как я уже говорил, и он не мог ожидать особой преданности и покорности со стороны Константина, которого жестоко оскорбил; поэтому в первом порыве гнева он едва не велел сжечь и портрет, и того, кто его принес.

Однако, с другой стороны, он понимал, что отказ даст повод к войне, исход которой был бы крайне неопределенным. Молодой принц был признан и любим во всех землях, подвластных его отцу; и, если верить Лактанцию, даже войска, окружавшие Галерия, симпатизировали ему. Таким образом, правитель империи не мог рассчитывать на их верность, если бы попытался направить их против Константина. Поэтому ему пришлось подчиниться обстоятельствам и согласиться с тем, чего он не мог предотвратить. Тем не менее он хотел хотя бы отчасти отстоять свои властные полномочия, которые не были должным образом соблюдены. Он даровал Северу титул Августа, освободившийся после смерти Констанция Хлора, а Константину, посылая ему пурпур, велел довольствоваться именем и почестями Цезаря. Константин, проявив достойную похвалы умеренность, принял это решение и безропотно опустился со второго места на четвертое.

Галерий не был полностью недоволен сложившимся положением: если он и не извлек из смерти своего соправителя той выгоды, на которую рассчитывал, то, по крайней мере, не потерял ничего из того, что ранее принадлежало ему. Константин не объявлял себя его врагом и даже в какой-то мере подчинялся его приказам. Однако новые волнения вызвали у Галерия новые тревоги и стали бедствием, с которым он не смог справиться.

Причину этого он должен был видеть в себе. Я уже говорил, что этот правитель приказал провести перепись имущества и населения во всех подвластных ему провинциях и что эта операция проводилась с такой суровостью, что превратилась в тиранию. Он вознамерился распространить ее даже на Рим и уже назначил чиновников, которые под предлогом переписи должны были разорить эту столицу империи и всего мира. Таким образом, он не только встревожил и ожесточил граждан, но и восстановил против себя солдат; продолжая начатое Диоклетианом, он ослабил преторианцев новыми сокращениями. Максенций, сын Максимиана Геркула и зять Галерия, видя такое брожение умов, воспользовался неосмотрительностью правителя, чтобы окончательно поднять мятеж и самому возвыситься до императорской власти. Ему было крайне тяжело видеть, как Север и Максимин, обойдя его, сына и зятя императоров, были назначены Цезарями в ущерб ему. Возвышение Константина, который оправился от подобной несправедливости, пережитой им ранее, стало для Максенция новым стимулом. Поддержанный своим отцом [1], тосковавшим по величию, от которого его вынудили отказаться, и заручившись поддержкой нескольких видных военных и городских чиновников, он встал во главе оставшихся преторианцев; провозглашенный ими Августом, он без труда овладел Римом, приказал казнить наместника Галерия и нескольких других должностных лиц и был встречен народом как освободитель. По данным Тиллемона, эта революция произошла 28 октября того же 306 года от Р. Х., с которого мы начинаем правление Константина.

Наши авторы не указывают, где в тот момент находился Север, в чьем ведении была Италия. Будь то по его небрежности или из-за дел, занимавших его в другом месте, его отсутствие в Риме, несомненно, способствовало успеху предприятия Максенция. Узнав о случившемся, он поспешил остановить развитие событий, грозивших лишить его власти; вооруженный полномочиями Галерия, который не желал вторично подчиняться чужой воле и всегда ненавидел своего зятя, он собрал все войска, какие только были в Италии, и двинулся на Рим. Но эти войска были крайне не расположены служить ему: они привыкли подчиняться Максимиану Геркулу и потому должны были сохранять привязанность к сыну этого принца. Кроме того, прелести столицы, которыми они долго наслаждались, побуждали их скорее желать спокойной жизни в ней, нежели штурмовать ее как враги. Чтобы укрепить их в этих настроениях, Максимиан вновь появился на сцене.

Этот беспокойный старик, снедаемый страстным желанием вернуться на трон, вероятно, хотел испытать судьбу через своего сына, и, увидев его успех, решил извлечь из этого выгоду для себя и довести дело до крайних пределов. Поэтому он прибыл в Рим под предлогом поддержки Максенция и объединения всех умов в пользу нового принца, который его вызвал. Едва он появился, его сын, ни о чем не подозревавший, предложил ему – а сенат и римский народ умоляли его – вновь принять пурпур. Не нужно было принуждать его, и Максимиан с радостью вновь обрел звание, от которого отказался лишь с сожалением.

Таким образом, в империи одновременно оказалось шесть правителей, Августов или Цезарей: Галерий, Север, Максимин, Константин, Максимиан Геркул и Максенций. Говорят, что Максимиан Геркул даже пытался увеличить это число до семи, написав Диоклетиану и призвав его последовать его примеру. Но он не смог поколебать эту твердую душу, не склонную к поспешным решениям и всегда учитывавшую последствия.

Сначала Максимиану и Максенцию все удавалось. Когда Север приблизился к Риму, его ненадежные солдаты, подкупленные деньгами его врагов, покинули его, так что ему не оставалось ничего иного, как бежать в Равенну. Максимиан преследовал его и осадил город. Но поскольку крепость была сильна и хорошо снабжена, он опасался, что, если осада затянется, Галерий успеет прийти на помощь своему верному и покорному соправителю. Тогда он прибег к вероломству: поскольку имел дело с доверчивым и робким человеком, он убедил его, что не покушается на его жизнь и что, как только тот перестанет быть его соперником, станет его защитником. Север поверил ему, отдался в его руки и вернул ему пурпур, полученный от него двумя годами ранее. Максимиан, как человек религиозный, не хотел нарушать клятву, но предоставил действовать своему сыну. Едва несчастный Север покинул Равенну и отправился к месту своего уединения, как попал в засаду, устроенную Максенцием. Его доставили в Три Таверны на Аппиевой дороге, и там единственное, чего он смог добиться, – это легкой смерти: ему позволили вскрыть себе вены. Он оставил сына по имени Севериан, которого постигла не лучшая участь: несколько лет спустя он был убит Лицинием, как мы расскажем в свое время. Смерть Севера, вероятно, произошла в первые месяцы 307 года от Р. Х.

Максимиан, избавившись от Севера, опасался Галерия. Поэтому он решил заручиться поддержкой против него, вступив в тесный союз с Константином. У этого молодого принца, как и у Максимиана, не было причин любить Галерия; кроме того, он начинал свое правление весьма блистательно: любимый внутри страны, грозный для внешних врагов. Первым проявлением его власти стало дарование христианам свободы вероисповедания путем прямого отмены [2] эдикта о гонениях, который его отец лишь отказался исполнять. Он обращался со всеми подданными с той добротой и мягкостью, пример которых оставил ему отец и которые он считал самой драгоценной частью своего наследия. В то же время он отражал набеги франков, которых ничто не могло удержать от опустошения Галлии и попыток закрепиться там.

Эти народы, едва лишь увидев, что Констанций переправился в Британию, воспользовались его отсутствием, нарушили мир и возобновили свои опустошительные набеги. Константин, наследовавший отцу, выступил против них, разгромил их в Галлии, взял в плен двух их царей – Аскарика и Гайзу – и, желая устрашить весь народ жестокой расправой над их правителями, приказал бросить их на растерзание зверям во время великолепного зрелища, устроенного после победы.

Не удовлетворившись этим, Константин перешёл Рейн и вторгся во владения бруктеров [3], предав их огню и мечу. Ничто не было пощажено: деревни сожжены, скот захвачен и перебит, мужчины и женщины вырезаны, а те, кто избежал меча и были взяты в плен, ожидала ещё более жестокая участь. Поскольку он считал их неспособными принести какую-либо пользу из-за их неукротимой гордости и вероломства, они были приговорены к той же казни, что и их цари, – их отдали на растерзание зверям, чью свирепость они сами уподобляли.

Этой беспощадной жестокостью он намеревался принудить германские племена к вынужденному миру. Предвидя, что обстоятельства могут потребовать его присутствия в других местах, он хотел обеспечить безопасность своей страны, прежде чем будет вынужден её покинуть. Он принял все возможные меры для укрепления естественного барьера, которым Рейн отделял Германию. На реке содержался флот, берег был усеян фортами, расположенными на расстоянии друг от друга, хорошо снабжёнными и охраняемыми. В Кёльне он начал строительство моста, чтобы обеспечить себе удобный переход на тот берег в случае необходимости. Ужас, внушённый этими приготовлениями, был так велик среди германских племён, что многие из них явились к Константину с мольбами о пощаде, предлагая заложников и заверения в нерушимой верности.

Таково было положение дел у Константина, когда Максимиан прибыл в Галлию в начале 307 года от Р. Х., чтобы заручиться его дружбой.

Между ними уже существовали тесные связи. Констанций Хлор был приёмным сыном Максимиана и женат на его падчерице, Феодоре, которая родила Константину нескольких братьев и сестёр. Максимиан ещё более укрепил этот союз, выдав за Константина свою дочь Фаусту. Судя по свидетельству панегириста, этот брак планировался давно, и у нас нет оснований сомневаться в этом, поскольку император Юлиан подтверждает, что это было согласованное решение между Констанцем Хлором и Максимианом.

Впрочем, Константин ранее был женат на Минервине, о которой больше ничего не известно, и имел от неё сына по имени Крисп, которому на тот момент могло быть около семи лет. Его трагическая кончина впоследствии стала главным пятном на репутации отца. Возможно, Минервина к тому времени уже умерла, а может, была отвергнута, чтобы освободить место Фаусте. Достоверно известно, что она была не наложницей, а законной супругой. Языческие авторы согласны с христианскими в том, что Константин отличался целомудрием и избегал запретных удовольствий.

Максимиан, сделав Константина своим зятем, также даровал ему титул и ранг Августа. Константин принял его, считая, что назначение от Максимиана – более весомый и бесспорный титул, чем провозглашение его императором солдатами после смерти отца. Однако Галерий признал его в этом статусе лишь год спустя.

Пока всё это происходило в Галлии, Галерий вторгся в Италию, чтобы отомстить за Севера и свергнуть Максенция. Согласно Лактанцию, чья ненависть к этому правителю неизменно сильна, его замыслы простирались не далее, чем истребить сенат и перебить народ Рима. Но задумать такое было легче, чем исполнить. Галерий вёл многочисленное войско, но не сумел привязать его к себе уважением и любовью. К тому же он плохо представлял себе то, на что отважился.

Он никогда не видел Рима и, подобно Титиру у Вергилия [4], воображал его похожим на знакомые ему города, с небольшими отличиями. Когда же он приблизился к нему, то был поражён его огромными размерами и начал сомневаться в успехе. Вскоре Максенций, искусный в совращении солдат противника, сумел подкупить войска Галерия. Соблазнённые деньгами и обещаниями, они стали возмущаться «недостойной войной между тестем и зятем», лицемерно ссылаясь на священные права родины – будучи римлянами, они якобы не могли поднять руку на Рим.

Но дело не ограничилось пустыми криками. Целые легионы переходили на сторону Максенция. Галерий оказался в положении, схожем с тем, в котором был Север, и опасался такого же разгрома. Он смирил свою гордыню: бросился к ногам оставшихся солдат и мольбами, слезами, обещаниями щедрых наград добился того, что те не покинули его и сопроводили при отступлении. Так он бежал, даже не обнажив меча и не испытав судьбу в бою.

Лактанций утверждает, что его можно было легко добить, если бы пустились в погоню. Но Максенций, столь же беззаботный и беспечный, сколь коварный и лживый, счёл себя счастливым, избежав опасности, и позволил Галерию беспрепятственно уйти. Тот, не ожидавший такой нелепой снисходительности, принял меры, соответствующие его натуре, чтобы обеспечить отступление. Он разрешил, даже приказал своим войскам грабить и опустошать все земли на пути. Этот приказ привёл к разорению большей части Италии. Солдаты, получившие полную свободу действий, творили любые зверства. Галерий извлёк из этого двойную выгоду: обогатил армию и оставил потенциальным преследователям лишь разорённую землю, где невозможно было найти пропитания. Так он вернулся в свои провинции, покрытый позором неудачи и с сильно поредевшим войском.

Максенций, избавленный от всяких страхов и опьянённый успехом, предался всем порокам тирании. Он считал своей добычей имущество граждан и честь женщин, творя насилие без всяких опасений. Он не знал, что новый враг угрожает ему со стороны собственного отца.

Максимиан, император без владений, не был из тех, кто довольствуется пустым титулом. Его зять правил в Галлии, сын – в Италии, но их власть не была его властью, и он жил в зависимости от них. Он попытался настроить Константина против Максенция, но, потерпев неудачу, отправился в Рим, полагаясь лишь на себя и решив – раз чужая поддержка ему недоступна – в одиночку осуществить замысел, от которого его необузданное честолюбие не позволяло отказаться.

Он воображал, что войска, некогда ему подчинявшиеся, с радостью вернутся под начало прежнего императора, а дурное правление сына казалось ему наилучшим поводом для мятежа. Он строил козни, вёл интриги и, будучи отчаянно смелым, легко убедил себя, что сил достаточно. Тогда он созвал собрание солдат и народа и там обрушился с обвинениями на правление Максенция, который присутствовал при этом. Он объявил его недостойным власти и попытался лишить её силой, сорвав с плеч пурпурную мантию.

Это странное насилие заставило г-на де Тиллемона усомниться в законности рождения Максенция. Некоторые писатели утверждали, что он не был сыном Максимиана, а подменным ребёнком, которого императрица Евтропия подложила из политических соображений. Подобное предположение само по себе маловероятно, авторы, его подтверждающие, не слишком авторитетны, а в действительности Максенций всегда признавался сыном Максимиана. Если старый император пошёл против него на столь крайние меры, то лишь потому, что его пожирало бешеное честолюбие. Максимиан был вполне способен попрать естественные права, лишь бы вернуть себе власть.

Но он плохо рассчитал свои меры: Максенций нашел поддержку среди солдат, которые открыто встали на его сторону против бесчеловечного отца, против беспокойного старика, который не сумел ни удержать власть, когда обладал ею, ни довольствоваться частной жизнью, на которую сам себя обрек, и теперь хотел вернуть себе путем ужасного преступления то, от чего отказался то ли по непостоянству, то ли по слабости. Максимиан подвергся опасности: он вынужден был спасаться бегством и, по словам Лактанция, был изгнан из Рима, как второй Тарквиний Гордый.

Он удалился в отчаянии и замешательстве, но неизменившимся, и прибыл в Галлию к своему зятю Константину, тщетно пытаясь заразить его своей яростью. Отвергнутый этим государем, который не пожелал ни ввязываться в его распри, ни помогать ему в мести, он обратился к Галерию, непримиримому врагу своего сына. Лактанций приписывает ему замысел, достойный его, но маловероятный в данных обстоятельствах, – убить Галерия и занять его место. Правда, целью всех его действий был трон, и это желание доводило его до безумия, побуждая уничтожать любые препятствия на своем пути. Но власть Галерия была слишком прочна, чтобы ее можно было легко поколебать, и планы Максимиана, по крайней мере напрямую, не были направлены на ее свержение. Он задумал, как мы увидим, другой план, который провалился; и единственным результатом его поездки стало то, что он стал свидетелем возведения Лициния в ранг Августа.

Галерий не признавал Константина Августом. Максенция он считал узурпатором и тираном. Более чем вероятно, что он считал незаконным поступок Максимиана, вновь облачившегося в пурпур, и не признавал за ним никакого другого статуса, кроме как бывшего императора. Таким образом, место Августа, которое занимал Север, по его системе оставалось вакантным, и он предназначал его Лицинию.

Лициний был его земляком и давним другом, оказавшим ему большие услуги в войне против персидского царя Нарсеса. Он слыл искусным в военном деле и умел поддерживать дисциплину в войсках. Но это было его единственным достоинством. В остальном же ничто не может быть отвратительнее того портрета, который рисуют ему даже язычники. Они приписывают ему постыдную скупость, разврат, жестокий и вспыльчивый нрав, невероятную ненависть к наукам, которых он совершенно не знал и потому презирал, называя их ядом и общественной чумой. Особенно он ненавидел юриспруденцию, но вообще любой, кто развивал свой ум благородными знаниями, вызывал у него подозрения; а так как к прочим порокам он добавлял жестокость, то часто философы, единственной виной которых была их профессия, осуждались им на муки, которые законы предусматривали для рабов.

Он был жестоким гонителем христиан, насколько ему позволяли обстоятельства; и если в некоторые периоды он щадил их или даже казалось покровительствовал им, то эта снисходительность объяснялась лишь политическими соображениями, умевшими приспосабливаться к обстановке. Это была свирепая душа, принесшая на трон все пороки деревенского происхождения и грубого воспитания, хотя он и приписывал себе некую знатность, возводя себя к императору Филиппу: выдумка, которая лишь добавляла к низости его происхождения смехотворность тщеславия. Однако от своего прежнего состояния он сохранил образ мыслей, достойный правителя. Родившись в дакийской деревне и с детства привыкнув к сельским трудам, он всегда благоволил к тем, кто занимался земледелием – части государства, слишком часто забываемой, но являющейся его основой и опорой.