В больницу продолжали поступать новые пациенты, хотя сумасшедших среди них больше не было. Вероятно, по ходу развития событий войны тихо пришло понимание: эти пациенты Третьему рейху принести пользу уже не успеют. После краха на Восточном фронте тратить время на какие-то эксперименты было уже невозможно.

В последнее время многим обитателям больницы стало значительно лучше – если бы кто-то после лечения продемонстрировал более скромные результаты, это бросилось бы в глаза. Джеймс перестал напевать и надеялся обойтись без новых сеансов электрошоковой терапии. Больше всего жесткий метод лечения влиял на концентрацию, а потому представлял угрозу самому важному занятию Джеймса. Откинув голову и закрыв глаза, он мысленно смотрел кино.

– Где сержант Каттер? – рявкнул сержант Хиггинботем.

– Он занят, – нехотя ответил с подоконника Виктор Маклаглен.

Он повернулся к Кэри Гранту, исполняющему роль сержанта Каттера, – тот лупил солдат, пытавшихся подняться по лестнице.

– Купить карту, на которой указано, где зарыты сокровища, – ха! Голову сначала проверь, – издевался Дуглас Фейрбакс-младший, демонстративно уперев руки в боки.

Кэри «Каттер» Грант отвешивал один удар за другим – солдаты с задранными килтами скатывались с лестницы.

– Можно было бы уйти из армии и жить припеваючи, а? – с горящими глазами усмехнулся он.

В то же мгновение ему на голову рухнул стул. Над ним стоял шотландец и, разинув рот, пялился на деревяшки, оставшиеся у него в руках. У Каттера выражение лица не изменилось.

– О, – произнес он, показывая пальцем на убегавшего, – вот кто продал мне карту!

Грант предостерегающе поднял руку в тот момент, когда Фейрбакс-младший уже хватал шотландца. Схватив горца за воротник, врезал тому один раз и вытащил в окно, вытянув руки.

– Эй там! – прогремел с низу голос Хиггинботема. – Отпусти его!

В этом месте Джеймс всегда старался вести себя поосторожнее, чтобы не расхохотаться в голос. Озираясь и сдерживая смех, он представлял себе, как шотландец летит вниз, а Кэри Грант с виноватым видом разводит руками.

«Ганга Дин» – один из любимых фильмов Джеймса. Обязательный пункт в расписании его воображаемого кинотеатра.

Когда он «смотрел» какое-нибудь кино, начинал обычно сначала и прокручивал весь фильм сцену за сценой, не упуская ни малейшей детали. События, которые на киноэкране промелькнули бы максимум за час, занимали его на целое утро или вечер. Погружаясь в сюжет, для внешнего мира он пропадал. Когда одолевали грустные мысли или страх, что родных он больше не увидит, подобное времяпровождение служило ему утешением.

Щедрая матушка часто давала ему и сестренкам несколько монет – во время воскресного дневного сеанса они занимали откидные сиденья кинозала. Немалая часть их детства прошла здесь, в мерцающем свете Дины Дурбин, Лорела и Харди, Нельсона Эдди или Тома Микса, – родители в это время прогуливались по городу и обменивались любезностями с другими горожанами.

Джеймс с легкостью вызывал в памяти сестер Элизабет и Джилл, хихикавших и перешептывавшихся, когда герой целовал героиню, и вопящий, горланящий зал.

Он не сошел с ума благодаря воспоминаниям, книгам и фильмам, которые успел проглотить в школьные годы. Но чем больше сеансов шоковой терапии он проходил, чем больше таблеток принимал, тем чаще замирал ход событий у него голове, вдруг остановленный дырой в памяти.

В данный момент он никак не мог вспомнить, как в фильме звали Дугласа Фейрбакса-младшего и Виктора Маклаглена. Но со временем вспомнит.

Как обычно.

Тяжело опустив затылок на подушку, Джеймс дотронулся до платочка Джилл под матрасом.

– Герр штандартенфюрер, может, встанете и хоть немного пройдетесь? Вы все утро дремлете. Вам нехорошо?

Открыв глаза, Джеймс увидел перед собой лицо медсестры. Она улыбалась и чуть привстала на цыпочки, чтобы просунуть руку под его подушку и поставить ее вертикально. На протяжении нескольких месяцев Джеймсу хотелось ответить ей или подать хоть какой-нибудь знак, что он выздоравливает. Однако он лишь отрешенно смотрел на нее – даже бровью не повел.

Звали ее Петра – единственное по-настоящему человечное существо из всех, кого он там видел.

Петру как будто прислало само Провидение. Во-первых, благодаря ей остальные медсестры оставили в покое его соседа напротив, Вернера Фрике, и его календарь.

Во-вторых, она ввязалась в борьбу с парой медсестер: теперь так сильно не наказывали тех, кто мочился в постель или ел неаккуратно.

И наконец, она очень много внимания уделяла Джеймсу.

Он вызвал у нее симпатию еще при первой встрече – это было заметно. Ее заботу ощущали на себе и другие обитатели палаты, но только в изножье постели Джеймса она вставала, нежно и грустно улыбаясь, опустив плечи. Как она могла что-то чувствовать к такому человеку, как Герхарт Пойкерт? Удивленный Джеймс предполагал, что она просто-напросто была наивной, почти лишенной воображения девчонкой и сразу после какой-нибудь монастырской школы выучилась на медсестру в Бад-Кройцнахе.

Очевидно же, что жизненного опыта у нее нет. Когда Петра говорила товарищам о профессоре Сауэрбрухе, своем наставнике и покровителе, глаза у нее светились от восхищения, а руки двигались быстрее и увереннее. А когда один пациент в ярости обругал всех последними словами, она быстро перекрестилась и только потом убежала за помощью.

С точки зрения Джеймса, самое очевидное объяснение расположения Петры – в том, что она юная, застенчивая, романтичная девушка с естественными потребностями, кроме того, она сочла его довольно симпатичным: белые зубы, широкие плечи. Война идет уже почти пять лет. Вряд ли ей было больше шестнадцати-семнадцати, когда буднями для нее стала суровая и тяжелая больничная жизнь. Как ей время от времени давать выход своим мечтам и фантазиям? Была ли у нее вообще возможность любить и быть любимой?

Джеймс ничего не имел против того, что пробудил в ней какие-то фантазии. Девушкой она была довольно милой и красивой. Подметивший это Джеймс пользовался ее заботой. Пока она впихивает в него еду после сеансов электрошоковой терапии и прикрывает окно, когда от сквозняка деревенеют мышцы шеи, тело его не подведет.

– Ну давайте же, герр штандартенфюрер! – продолжила уговоры она, стаскивая ноги Джеймса с кровати. – Так не годится. Вам же поправиться надо, правда? Значит, надо встать и походить!

Джеймс встал между кроватями и начал пробираться к центральному проходу. Петра кивала и улыбалась. Подобного рода особое отношение Джеймс ценил меньше. Из-за него к нему и другие медсестры относились внимательнее, а особое отношение чревато неприятными последствиями.

Однако атаки Джеймс ждал не с этой стороны. Все чаще и чаще в палате повисали настороженность и напряжение. У него это ощущение возникало внезапно, словно укол в плечо. А сегодня снова чувствовалось что-то не то. На проход Джеймс смотрел сквозь склеившиеся ресницы.

В тот день Брайан посмотрел на него уже в третий раз и попытался заговорить.

«Бога ради, Брайан, да хватит на меня так открыто пялиться!» – думал он, в то время как Брайан не сводил с него умоляющего взгляда. Петра взяла Джеймса под руку, как обычно, беседовала с ним о том о сем и тянула в другой конец палаты, к окну рядом с тележками. Джеймс заметил, как за его спиной Брайан с трудом пытается встать. Он не сдавался, хотя с предыдущего сеанса электрошоковой терапии прошли лишь сутки.

У хрупкой медсестры иссяк поток слов, когда Джеймс опять потянул ее к кровати. Не надо ему оказываться в одном углу с Брайаном. Увидев реакцию Джеймса, Брайан бессильно опустил руки. Потерянный, он откинулся на изголовье, пока Джеймс шел мимо с усердной Петрой.

«Брайан, сейчас ты слаб, но завтра утром вновь соберешься с силами, – думал Джеймс. – Не буду я тебя жалеть! Просто оставь меня в покое! Ты же прекрасно знаешь, что это лучший выход! Я нас отсюда вытащу. Поверь! Но не сейчас! За нами наблюдают!» Джеймс услышал, как заскрипела кровать Брайана, и почувствовал отчаянный взгляд, буравящий ему спину.

За ними тихонько прошелся рябой Крёнер и потрепал Брайана по плечу.

– Gut Junge^[5], спляшем польку, – проворчал он и затряс решетку в изножье ближайшей кровати.

Итак, «Ганга Дин». Джеймс вырвался из рук Петры и лег на кровать. «Как же звали тех проклятых сержантов? Вспоминай, Джеймс! Ты же знаешь!»

Крёнер сел и засмотрелся на зад Петры с белым болтающимся бантом – та уже вернулась к работе.

– Славная попка – а, герр штандартенфюрер? – спросил он, обращаясь к Джеймсу.

Каждое слово – как ледяной укол.

Великан согнул ноги и стукнулся о край кровати – затрясся весь железный каркас. Джеймс на его вопросы никогда не реагировал. Когда-то же он наверняка замолчит.

Пациенты по бокам от Крёнера уселись, как грифы, в постелях и уставились на Брайана – тот зарылся в одеяла и обессиленно улегся в неаккуратной куче. «Угомонись, Брайан, – мысленно взмолился Джеймс, – или нас прикончат!»