Шут довольно вышагивал по улицам королевства, стирая подошвы своих потертых сапог о булыжник мостовой. Свой шутовской наряд он сменил на короткие сапоги, штаны, просторную рубаху и кожаную безрукавку, на которой сверкал королевский герб – знак того, что обладатель оного очень важная персона, приближенная к самому сюзерену. Горожане почтенно уступали ему дорогу и кланялись, будто он был самим королем, а не придворным хохмачом. Проходя мимо жилых домов и торговых лавок, молодой слуга государя насвистывал себе под нос какую-то незатейливую мелодию и кланялся горожанам в ответ, широко улыбаясь. Проходя мимо молодых девиц и женщин, шут не упускал возможности ущипнуть ту или иную красотку за зад или за грудь, а то и вовсе, шутя, тащил в подворотню. Те верезжали и норовили огреть хулигана всем, что попадется под руку: корзинкой, веником, свежестиранным бельем, но тот ловко уворачивался и убегал, громко смеясь и улюлюкая.

Шут направлялся к центральным воротам, которые вели в город. Именно там находился штаб гарнизона, а, следовательно, и сам начальник гвардейцев, что охраняли территорию.

Зайдя по пути в бакалейную лавку, шут купил несколько сдобных булок и почти все отдал ватаге малолетних разбойников, что неотступно следовала за ним. Ребятня хором прокричала слова благодарности и умчалась, горланя на всю улицу. Оставшуюся булку королевский клоун скормил на дворцовой площади вечно голодным голубям. Сизые птицы ворковали, отнимая друг у друга раскрошенную сдобу. Постояв еще немного в тени гончарной лавки и дождавшись, пока стая насытится, шут сунул в рот два пальца и заливисто свистнул. Птицы, громко хлопая крыльями, взвились в воздух и устремились к белым облакам, что плыли по голубому летнему небу. Прикрыв глаза от яркого солнечного света ладонью, рыжеволосый балагур улыбнулся и побрел дальше.

Порывы ветра раскачивали разнообразные вывески всевозможных лавок. Многие хозяева высыпали на улицу и теперь нежились на солнышке, сидя на табуретах, выставив ноги прямо на дорогу. Шут посмотрел на часы, хмыкнул и прибавил шагу. Уже через несколько минут он входил в каменное строение, расположенное по эту сторону крепостной стены.

Ставни были распахнуты настежь. На деревянных лежаках, стоящих вдоль стен, похрапывал сменившийся караул. За круглым столом сидел начальник караула и что-то записывал в книгу. Шут, как и подобает культурному человеку, постучался в приоткрытую дверь. Видимо, человек в форме не являл собой образец культурного человека, поэтому никак не отреагировал на стук. Тогда шут кашлянул в кулак и просто вошел внутрь. Только теперь офицер, одетый в тяжелую кирасу, с не менее тяжелым шлемом на голове, поднялся со стула и козырнул гостю.

– Приветствую самого пригеливи… привигели… Тьфу ты, пропасть! При-ви-ле-ги-ро-ванного дурака королевства! – по слогам произнес начальник стражи звание вошедшего.

– И тебе не хворать! – вполголоса, чтоб не разбудить солдат, ответил шут. – Где эта бабка, у которой муж спятил? Государь велел мне разобраться с ейной проблемой. Еще велено в охранение взять двух воинов, вот распоряжение Государя, с печатью и подписью, все, как положено, – и он помахал бумагой.

Офицер хмыкнул.

– Так она домой побрела. Чего ей тут сидеть, доложила и пошла назад. К завтрему, глядишь, доберется.

– Все понятно, – нахмурился шут, – Да ты садись, в ногах правды нет. Что же вы свидетеля-то отпустили? Протокол опроса хотя бы составили?

Бравый служака хотел уже опуститься на стул, но снова вытянулся в струну.

– Обижаете, ваше ничтожество! У меня все согласно уставу. Кто пришел, кто ушел, кто что видел и слышал. Мимо меня и муха не проскочит, и мышь не пролетит, в смысле, наоборот.

Придворный весельчак вздохнул.

– Значит так, я сейчас отлучусь, и вернусь… – Он посмотрел на наручный механизм. – Через половину часа… – шут заметил, как начальник стражи округлил глаза от непонимания. – Скоро, в общем. Сюда должен подойти еще королевский летописец – пусть ждет, и снарядите двух воинов. Все ясно?

Офицер ударил каблуками тяжелых сапог.

– Яснее некуда, ваше безродие!

– И смотри у меня! – погрозил пальцем рыжеволосый весельчак и вышел на улицу.

Начальник стражи облегченно вздохнул и опустился-таки на стул. Хорошо, что его застали за работой, а ведь он собирался соснуть часок-другой. Вот конфуз бы вышел! С шутом нужно держать ухо востро! Дурак да не простак! С королем на короткой ноге. Доложит – враз со службы вылетишь, и прощай жалование, бесплатное обмундирование и казенное жилье. А солдат ничего другого не умеет, кроме как охранять покой королевства.

Офицер покончил с записями, захлопнул книгу и предался раздумьям о бренности бытия…

Стаптывать сапоги и ноги у шута не было никакого желания, да и путь неблизкий, поэтому он решил направиться в конюшню, чтобы взять телегу, запряженную кобылой. Он, конечно, мог бы потребовать и карету, да только ехать предстояло с парой стражников, вооруженных до зубов, и, скорее всего, с бабкой из Большой пахоты, которую они встретят по пути. Так что ни о какой карете и речи не могло быть. Да так он и лучше, на свежем-то воздухе. Вокруг птички поют, стрекозы жужжат. Запах опять же. Лепота!

Шут выбрал себе самую приличную лошадь, которая только имелась. Конюх сначала пробовал протестовать, пытаясь угрожать жалобой самому королю, но рыжий весельчак пообещал поставить ему бланш под второй глаз, в пару первому. Тот молча согласился, хоть и сильно рисковал. Ведь эта кобыла была любимицей самого государя, чего шут не мог не знать. Ее подарили Августейшему на первый День рождения. Хоть коняга и доживала последние дни, но была многим лучше остальных. К тому же Государь очень дорожил гнедой и питал особые чувства к этому мешку с костями.

Уже в начале двенадцатого, если верить механизму дворцового изобретателя Даниэля-мастера, шут, в сопровождении королевского летописца и двух солдат, колесил по грунтовой дороге, поднимая в воздух клубы пыли, оставив за спиной крепостную стену столицы Королевства серединных земель.

***

Телегу трясло на ухабах. Глупая лошадь то и дело пыталась уйти в поле, чтобы сорвать и сжевать какой-нибудь колокольчик или ромашку. Возницу она совершенно не хотела слушать, от чего шут ругался на чем свет стоит.

– Тупая скотина! Прямо ехай! – но гнедая только шевелила ушами и отгоняла хвостом надоедливых слепней. – Да что ты будешь делать?! Точно мяснику отдам, он из тебя фарш накрутит!

Кобыла словно поняла его слова, дернула телегу и убыстрилась. Стражники в телеге повалились на солому, звякнув доспехами и оружием. Шут улыбнулся и вновь замурлыкал какую-то мелодию. Мимо проплывали цветущие луга, на которых паслись коровы, козы и овцы. Вокруг порхали бабочки, по небу проплывали облака. Весельчак откинулся на спину, оторвал соломинку и засунул ее в рот. Едва он прикрыл глаза, как телега остановилась.

– Какого лешего?! – приоткрыл один глаз шут, а солдаты схватились за алебарды.

Но на опасность не было и намека. Посреди дороги сидела старуха. Она громко причитала и яростно жестикулировала. Гвардейцы переглянулись.

– Ведьма, – прошептал один и крепче сжал древко оружия.

– Сам ты ведьма, – сказал другой, поправляя шлем. – Это та самая, у которой муж с ума сошел. Жена старейшины из Большой пахоты, что за лесом.

Шут сел, покачал головой и отдал распоряжение своим сопровождающим.

– Посадите старуху на телегу, не бросать же ее здесь. Она таким темпом до дома к первому снегу доковыляет.

Гвардейцы зычно заржали. Они спрыгнул на землю, прогремев доспехами, подхватили бабку и усадили на солому. Под ворохом сухой травы кто-то ойкнул. Все уже и думать забыли о королевском летописце, который мирно почивал на дне повозки. Он вылез наружу, кивком поприветствовал бабку и осмотрелся. Та глянула на сухого вида паренька в помятом бархатном берете, коим оказался слуга пера и бумаги, и наградила его проклятьем.

– Мы еще не приехали? – спросил тот.

– Нет, – ответил шут. – К вечеру будем, – и, не глядя, обратился к старухе. – Тебя как величать-то?

– Апполинария, милок. А тебя?

– Милок – самое оно, – стражники усмехнулись. – А что, мать, часто ли такая беда с твоим дедом случается?

Бабка открыла беззубый рот и призадумалась.

Летописец за это время порылся в соломе и извлек оттуда узелок с письменными принадлежностями, где хранилась чернильница и набор гусиных перьев, и огромную потрепанную книгу, в которую заносилось все, что случалось в королевстве, во всех мельчайших подробностях. Стоит заметить, что при нынешнем служителе королевской библиотеке это уже четвертый том, а сколько их пылится на полках – и не сосчитать! Паренек поправил берет, открыл книгу посередине и приготовился записывать очередную историю.

– Мать, очнись! – прикрикнул шут, понукая кобылу.

– Ась? – встрепенулась та, поправляя платок, из-под которого выбивались седые пряди. – Ну да… Не замечалось ним такого ранее. Он уже лет пятьдесят, как не больше, в старостах ходит. Всегда спокойным был, рассудительным. И плуг починит, и борону, если мастер в запой уйдет. Все у него при деле всегда ходили. И чего на него нашло? Не знаю. Выпил вчера, вроде как обычно, три чарки.

Шут присвистнул.

– Ничего себе, как обычно! Да у нас кузнец от такого замертво свалится!

– Ты, милок, не сравнивай хрен с морковью, – усмехнулась бабка, а стражники прыснули в свои железные рукавицы. – Мой муженек от этого даже не захмелеет, а тут на тебе! Я грешу на то, что его отравить хотели!

– И кто же? – удивился шут.

– Знамо кто, мужики. Должность его занять хотят, а это, извини-подвинься, пятьдесят монет сверх того, что наторгуем. А, может, и гость давешний чего в кружку подсыпал… – Она призадумалась. – Мужик же у меня государственный человек!

– Ну да… – согласился весельчак, откинул ладонью рыжие кудри и вновь тряхнул вожжами.

Солнце стояло в зените, и начало греть с такой силой, словно кто-то забыл закрыть заслонку у печки. С бедных гвардейцев пот лил в три ручья, но на всеобщее спасение телега въехала в лес. Тут же налетела мошкара и комары. Шут, бабка и летописец отмахивались от гнуса сорванными ветками орешника, а вот солдатам вновь не повезло. Треклятая мошка забралась под кирасы и шлемы и принялась кусаться. Стражники елозили по телеге, но советы снять доспехи игнорировали, ссылаясь на возможное нападение неожиданного врага. Так и ехали. Вдобавок ко всему прочему в животах у них начало урчать, а захватить в дорогу провизии вояки не удосужились. Хорошо себя чувствовали только привыкшая бабка и неприхотливый шут. Летописец, казалось, с головой ушел в свою книгу и не видел ничего вокруг. Он изредка спорил сам с собой, покусывал кончик пера и что-то писал на пожелтевших страницах. Королевский хохмач пытался определить, чем таким важным этот писака занят, заглянув через плечо, но тот буркнул что-то непонятное и пересел на дальний край телеги. Оставшийся путь до села Большая пахота проделали молча. Единственную фразу произнес один из гвардейцев, увидев изъеденный термитами указатель с названием населенного пункта.

– Наконец-то, уже все сварилось вкрутую!

Лесной массив остался позади, тогда как с фронта надвигались десятки покосившихся строений, обнесенных невысокими заборами.

– Мой дом самый последний, – крякнула старуха. – Туда гони!

– Как скажешь, мать. Держись крепче! – и шут стеганул кобылу веткой. Естественно, что та не попыталась перейти даже на рысь. Она повернула голову и, посмотрев взглядом «ты серьезно?!», продолжила лениво плестись по дороге, еле волоча копыта.

Солнечный диск продолжал плыть по небу, лавируя между редких перистых облаков. По пыльной обочине носились облезлые собаки и десятка два куриц.

– А где люди? – спросил летописец.

– По домам сидят. Деда моего боятся, – ответила старуха. Парень понимающе кивнул, поглубже натянул свой берет и придвинулся к гвардейцам.

Еще через минуту телега замерла напротив двора, где и жил виновник всех бед. На первый взгляд все было тихо и спокойно. Словно ничего и не произошло, за исключением бурых пятен на дороге.

– А это что? – указал на предмет своих наблюдений королевский писарь. Ответ бабки заставил его пойти пятнами и втянуть голову в плечи по самые уши.

– Так кровь, – спокойно ответила та, сползая на землю. – Говорю же, дед с вилами носился. Троих запорол насмерть, двоих подранил шибко. Остальные успели схорониться.

Гвардейцы спрыгнули с телеги, взяли алебарды наперевес и встали спина к спине. Заняли, что называется, оборону. Шут привязал поводья к забору и осмотрелся – нигде сумасшедшего старика не видно. Ставни наглухо закрыты, дверь тоже. Пожав плечами, он вошел через калитку во двор и направился к крыльцу.

– Я его в доме заперла, – крикнула Апполинария, прячась за кустами чертополоха на пару с писарем. – Я бы на твоем месте, милок, не выпускала его, от греха подальше.

Шут потрепал свои вихры.

– Мне же надо во всем разобраться. Меня сюда для этого сам король направил. Дед твой, вроде как, теперь под следствием. Троих укокошил, стало быть – убийца.

В тоже мгновение в доме что-то громыхнуло, раздался топот, и дверь содрогнулась под чьим-то натиском, но сдюжила, благо, что была подперта оглоблей. А через миг по двору разнеслась отборная брань. Со всех сторон к дому стали стягиваться селяне: уж коли этих пришлых не тронули, значит и им ничего не грозит, но близко все равно не подходили, наблюдали шагов с сорока.

Солнце начало медленно, но верно, клониться к горизонту, окрашивая небо в розовые и желтые цвета. Шут для пущей важности посмотрел на часы, сделав это так, чтобы жители Большой пахоты смогли оценить хитроумный механизм, но они не оценили.

– Итак, – королевский балагур обратился к гвардейцам. – Будьте наготове. Старика не кончать, а брать живым.

– Что мы, какого-то сморщенного старика не схомутаем?! – обиделись те.

– Да-да! – крикнула из чепыжей Апполинария. – Не убивайте деда. Он – государственный служащий! А вот второго можете.

– Какого второго?! – удивился шут.

– Того, с кем мой муж пил, ему первому черенком досталось. Сознанье из него вон, и я этого охламона в сарай утащила. Там он связанный и валяется.

– Два дня? Как бы не окочурился. Странно, почему деда никак не отпустит… Ладно, потом разберемся. Приготовьтесь, выпускаю старика! – шут ногой выбил оглоблю и с ловкость циркового гимнаста забрался на крышу, предоставив гвардейцам свободу действий. И тут…

Раскатом грома разлетелся по округе злобный рык, который можно сравнить только, разве что, с ревом раненого быка. Входная дверь слетела с петель и, перевернувшись в воздухе несколько раз, упала в соседнем огороде. Одним прыжком преодолев крыльцо, во двор выскочил так называемый старик, одетый в одни трусы ниже колен и сжимающий в руках вилы. Хотя назвать его дедом язык не поворачивался. Гора мышц, и это не смотря на возраст. Увидев своего противника, гвардейцы пожалели не только о том, что приехали сюда, а что вообще родились на свет! Выстоять против такого здоровяка у них нет ни единого шанса, куда там простым жителям. Не удивительно, что в эту самую секунду завизжали местные бабы и попрятались в своих домах, хлопая дверьми и ставнями.

– Прощай, брат, – прошептал один из солдат, сглотнув комок, застрявший в горле.

– Прощай, для меня было честью служить с тобой!

– Убью, черти! – взревел старейшина, помчавшись на живую преграду, и, спустя мгновение, врезался в гвардейцев.

Те не сдюжили и разлетелись в стороны, словно кегли. Шут, сидя на крыше, уже прочел отходную молитву, но не тут-то было! Солдаты вскочили на ноги и закружились вокруг брызгающего слюной деда, ловко отбивая алебардами удары вилами. Так продолжалось три минуты, шут засек по часам. Несколько раз бугай смог-таки достать бравых воинов: их кирасы основательно измялись, из неглубоких ран на лицах текла кровь. Сам бузотер тоже не остался невредимым: его вздутые мышцы окрасились красным. Он тяжело дышал, стоя на чуть согнутых ногах, и выбирал удобный момент для нападения, от его тела вверх поднимались струйки пара.

С высоты своего укрытия шут видел, что гвардейцы долго не выдержат, и решил им помочь. Достав из-за пазухи рогатку, рыжеволосый посланец короля прицелился и запустил в сумасшедшего старика один из камней, что всегда носил в кармане. Шут никогда не упускал возможность всадить кому-нибудь из придворных вельмож в мягкое место желудь или что-то покрупнее. Вот и пригодилось оружие!

Камень со свистом разрезал горячий воздух и врезался точно в седой затылок грозы села. Несколько секунд ничего не происходило, но потом старик закряхтел, пошатнулся, выронил вилы и со всего маху приложился физиономией о землю.

– Да! – заорали хором солдаты, отбросили в стороны алебарды и кинулись вязать деда по рукам и ногам, пока тот не пришел в себя.

Тут, откуда ни возьмись, появились абсолютно все жители деревни: от мала до велика. Даже собаки с курами. Вылезла из репейника и жена старейшины вместе с королевским летописцем, бледным, как сама смерть. Спустился с крыши и шут, и тут же приступил к своим обязанностям.

– Тащите сюда второго, он в сарае должен быть. Сейчас будем разбираться, кто виноват, – и пока гвардейцы ходили за предполагаемым отравителем, посланник короля присел на корточки возле мирно сопящего старейшины и приподнял ему веки. – С этим все ясно. Зрачки расширены. Его однозначно опоили, но вот чем? Смею предположить, что это дурь-трава. С белены эффект обратный.

Шут с умным видом потер подбородок и снова посмотрел на часы. На этот раз зеваки заинтересовались чудо-механизмом. Слуга государев поиграл еще немного на публику, а после продолжил то, зачем, собственно, сюда и прибыл. По его приказу найденного в сарае мужика обыскали и нашли при нем семена той самой дурь-травы. Да и, к слову сказать, одежка на нем не из дешевых. Качественная, больших денег стоит.

– Прав ты оказался, милок. Выходит, не виноват мой дед! – обрадовалась Апполинария, похлопывая его по плечу.

– Ну, это как сказать… – шут выпрямился. – Три трупа как списать?

– Тоже мне проблема, – заголосили жители наперебой.

– Напиши, что волк задрал, и дело к стороне.

– Оставьте старосту в покое. Отлежится, придет в себя.

– У покойных родных нет, жили бобылями.

Шут покачал головой и подошел к летописцу, который усердно скрипел пером.