– А что, ты ещё по базе меня не проверил? – не сдержавшись, усмехнулся я.

– Проверил, – не стал скрывать охранник, улыбнувшись в ответ. – Но порядок есть порядок.

Я показал удостоверение и вскоре уже проехал внутрь, на территорию.

У завода было несколько корпусов, объединённых друг с другом крытыми переходами на уровне второго этажа. В администрацию вела длинная и прямая, как стрела, дорога шириной с проспект. По бокам производственные цеха – серые, рыжие и бурые; ангары из нержавейки, возле которых сидели группками курившие рабочие в синих комбезах. Повсюду стояли красные тяжёлые многотонные «Уралы», чадившие дымом из двойных труб. Что-то грузилось или разгружалось, люди суетились, бегали туда-сюда. Работяги в ржавых экзоскелетах вдвоём куда-то тащили огромный оранжевый контейнер размером с фуру. Сразу видно – предприятие союзного значения, не какая-нибудь шарашкина контора. Все при деле, жизнь кипит.

Администрация представляла собой исполинский параллелепипед, облицованный мрамором, который, вкупе с формой, придавал ей сходство с надгробием.

Здание смотрело на мир высокими узкими зеркальными окнами, между которыми кто-то безвкусный поналепил одинаковых гранитных гербов Союза. Иногда на несколько мгновений на стены проецировалась яркая цветная реклама продукции завода – и эти исполинские картинки нешуточно подавляли. Чего стоил один лишь солдат в боевом экзоскелете: складывалось впечатление, что сейчас этот бронированный монстр с выгравированным гербом НСССР на грудной пластине либо наступит на тебя огромным сапогом, либо расстреляет из автомата, калибр которого, в силу пропорций, был как у главного орудия линкора.

Внутри, в светлом, стерильно-чистом просторном холле тоже обнаружился охранник. Он кивнул, увидев меня, и указал на стойку администратора, где сидела смазливая русая девушка в сером костюме.

– Подождите, пожалуйста, десять минут, – прощебетала она, когда я спросил, как пройти к главному конструктору. – Можете подождать на диване.

Я тяжело плюхнулся на мягчайший диван, обтянутый белоснежной искусственной кожей, и сразу же захотел спать – очень уж на нём было уютно.

– Иванов Иван Иванович! – позвала, наконец, секретарь, и я, нехотя вынырнув из мягких объятий, снова подошёл к стойке.

– Да?

– Проходите, вас ждут, – на столешницу легла белая пластиковая карточка – потёртая и исцарапанная. Фамилию, инициалы и фотографию там заменяла крупная надпись «ГОСТЬ». – Двадцатый этаж, из лифта налево. Далее до конца, двойная дверь с надписью «Приёмная». Не ошибётесь, – она улыбнулась, и я заметил, что кожа на её лице, так же как зубы и волосы, – полностью искусственная. Нет, выглядела она безупречно, но всё-таки что-то такое было в пластических имплантах.

Я сцапал карточку и отошёл от стойки, гадая, сколько на самом деле лет этой «девушке». Или может, это даже не человек, а какой-нибудь робот. «Лебедевцы» вполне могли заменить львиную долю сотрудников на собственную продукцию, убив этим двух зайцев – и сократить расходы, и прорекламировать товар.

Я выполнил инструкции администратора и через пару минут стоял у окна приёмной, любуясь видом. Девушка за столом секретаря была точной копией той, что сидела внизу, и я понял, что догадка насчёт роботов оказалась верна.

Завод находился в одном из многочисленных производственных районов юга Москвы, поэтому и пейзаж был исключительно серый и индустриальный. Однако яркое солнце и безоблачное небо преображали его: совсем как мою запущенную квартиру не так давно. Серые коробки домов тонули в лёгкой белёсой дымке, над которой возвышались трубы цехов и башни офисов. Если бы не погода, моё настроение было бы совсем отвратительным.

Приёмная была увешана яркими рекламными плакатами, изображавшими счастливых трудящихся с теми или иными протезами. Слоганы гласили: «Кибернетика – светлое будущее всего человечества» и «Новосоветский человек – больше, чем человек». Я бродил, с интересом рассматривая рисунки. На них были запечатлены усатый рабочий с искусственными руками, учёный-лаборант, из головы которого в районе уха высовывалась короткая антенна, и солдат, изменённый настолько, что человеческого в нём осталось всего-ничего – одна фуражка с красной звёздочкой. «Броненосец» яростно топтал массивным стальным ботинком что-то худое, чёрное и скрюченное и отстреливался от полчищ аналогичных созданий из двух наплечных пулемётов, смахивающих на ДШК. Выглядела картинка эпично, что ни говори.

– Екатерина Павловна ждёт вас. Проходите.

Я не удостоил робота ответом и потянул на себя массивную деревянную дверь.

Главный конструктор сидела за огромным деревянным столом, тщательно замаскированным под старину. Столешница представляла собой экран и голографический проектор одновременно: я как раз застал момент, когда над головой и по сторонам от Платоновой кружился хоровод из чертежей, отчётов и диаграмм приятного янтарного цвета. В кабинете было просторно, пол покрывал мягкий зелёный ковёр, на который было стыдно становиться в уличной обуви. Длинный стол для совещаний, резные стулья, шкаф с имитацией книг, на стенах, обшитых тёмным деревом, висят портреты каких-то партийных бонз. В углу возле окна – кадка с экзотическим растением, в противоположном – флаг Союза.

Увидев меня, Екатерина Павловна хлопнула в ладоши – и голограммы, следуя за её движением, словно скрылись в столе. Главный конструктор не была красивой женщиной, но что-то в ней притягивало взгляд. На вид лет сорок – сорок пять, крупные черты лица и слегка раскосые глаза, выгодно подчёркнуты косметикой, серый костюм идеально сидит на фигуре. Длинные багровые ногти на тёмных широких ладонях, яркие красные губы.

Было в ней нечто монументальное. Не женщина – памятник.

– Здравствуйте, – начала она без улыбки. – Проходите, присаживайтесь. Чем обязана?

Я отодвинул стул и сел, закинув ногу на ногу. Платонова молча достала из ящика стола пачку сигарет, пепельницу и закурила.

– Я тоже, если не возражаете?

– Не возражаю, – конструктор глубоко затянулась. Почему-то это простое действие в исполнении немолодой и некрасивой женщины со стальными глазами и ярко-красными губами выглядело чертовски порочно и возбуждающе.

– Мне нужно узнать о некоторых особенностях вашей продукции, – сказал я, усилием воли возвращая себя в деловое русло. – Конкретно о комплекте снайперских имплантатов. Модель «Зайцев-79-У».

Она кивнула.

– Что конкретно вас интересует?

– Для начала поясню, что весь этот разговор совершенно секретен и разглашение подпадает под статью о государственной измене со всей вытекающей ответственностью, – отчеканил я, но Платонову это не впечатлило. Лишь очередной кивок, затяжка и облачко дыма. А курит она явно не какую-нибудь дрянь. Даже завидно. – Недавно произошёл один инцидент. Его главный фигурант – бывший снайпер, у которого был как раз «Зайцев» производства вашего завода.

– Мы говорим об убийстве Золотарёва, верно? – спросила конструктор.

– Возможно, – нейтрально отозвался я. – Вернёмся к делу. Мне нужны сведения.

– Дайте конкретику, – пожала плечами Платонова. За окнами вспыхнула реклама, заполнившая комнату багровым светом. Губы главного конструктора пугающе почернели, а черты лица заострились. Полное ощущение, что я пришёл продавать душу дьяволу.

– Меня интересует, возможно ли снова включить блокированные имплантаты?

– Разумеется, – свет за окном погас, и ощущение разговора с демоном исчезло. – Мы предусматривали такую возможность.

– Как это можно сделать?

– Только при помощи прямого хирургического вмешательства.

Я задумался, покопался в документах и быстро пролистал протокол медицинского освидетельствования Вьюнова – стандартная процедура перед заключением под стражу. Но, к сожалению, там было чисто: лишь в разделе «заболевания» нашёлся стандартный фронтовой набор – алкоголизм, посттравматический синдром и депрессия. Ни единого намёка, что снайперу кто-то лазил в голову. «Не сходится».

– А удалённо? – спросил я. В начале карьеры я мог бы предположить, что это армейская медслужба недоглядела и демобилизовала из рядов Новосоветской Армии человека с активным боевым железом. Но сейчас, зная драконовские порядки в армии и искреннее нежелание связываться с Конторой, которую хлебом не корми, а дай кого-нибудь посадить, такая мысль мне в голову не приходила. Имплантаты Вьюнова явно кто-то воскресил.

– Нет, это исключено, – уверенно сказала Платонова. Она затушила сигарету в массивной стеклянной пепельнице, которой можно было пробивать головы.

– И всё-таки, – я не собирался просто так сдаваться. Из слова «нет» пространный отчёт составить нельзя даже при всём моём литературном таланте. – Я хочу, чтобы вы подумали и рассказали, как это можно сделать.

– Я же сказала – никак, – конструктор раздражённо дёрнула плечами. – Вся конструкция, вплоть до регулятора мочеиспускания и скобы указательного пальца, завязана на одном чипе, включить который можно, только основательно покопавшись в мозгах.

Она явно пыталась от меня отделаться и давила.

– Я не прошу говорить мне, что это невозможно, – мне снова пришлось добавить в голос металла. – Мне нужны соображения на тему того, что можно сделать. Подумайте об этом, мне нужны догадки, а не отговорки! У единственного подозреваемого по делу был имплантат вашего производства. По документам – отключенный. На деле – активный. И никаких следов хирургического вмешательства. Если не знаете, как это сделать – тем хуже для вас! Потому что кто-то другой знает. И это значит, что в Москве почти тысяча потенциально опасных снайперов. Этого более чем достаточно для того, чтобы обезглавить весь Союз, вы понимаете?!

Я говорил и с удовлетворением наблюдал, как лицо Платоновой бледнело, а алые губищи на нём становились всё заметнее. Меня самого проняло. О подобном варианте развития событий я не думал. Действительно, можно было бы проявить бдительность, копнуть поглубже, разоблачить очередной империалистический заговор и потом лежать, как раджа из «Золотой антилопы», – отмахиваться от сыплющихся мне на голову наград, крича «Хватит, довольно!»

– Так что будьте так добры, уделите время надоедливому следователю и помогите разрешить вопрос государственной важности. Если вас не затруднит, – я изобразил хорошо отрепетированную «улыбку гэбиста номер три» – устрашающую.

Конструктор кивнула и парой движений вызвала в воздухе оранжевую голограмму – чертёж «Зайцева».

По его очертаниям можно было понять, в какой части тела располагались те или иные детали.

Сверху – мозговой имплантат, центр всего. Он напоминал сосновую шишку, обвитую проводами. От него, через шею, толстый шлейф шёл к позвоночнику, в районе плеч расходясь кабелями к локтям, запястьям и указательным пальцам: их специально усиливали для того, чтобы руки не дрожали.

Основной же шлейф опускался ещё ниже – провода вели к небольшим металлическим пластинкам-обогревателям на груди и животе, овальному, похожему на яйцо, регулятору мочеиспускания, пищеварительному ограничителю и далее – к искусственным коленям и ступням, которые никогда не затекали, сколько не сиди в одной позе.

Платонова вращала голограмму так и эдак, увеличивала мозг и некоторые узлы, возле которых появлялись поясняющие надписи, какие-то цифры и куски кода. Я снова закурил, наблюдая за её работой. Сейчас она была почти красива, и я понял, как она смогла добиться столь высокого поста – целеустремлённость и искренняя любовь к своему делу.

– Простите, ничего не могу сказать, – она увеличила мозг и извиняющимся жестом указала на него. – Всё сходится к этой детали.

Судя по масштабу, её нельзя было даже разглядеть невооружённым взглядом. Маленькая такая микросхемка, запрятанная очень глубоко.

– К ней нет доступа извне, только на аппаратном уровне.

Я вполголоса выругался.

– Так что простите, но помочь и правда ничем не могу.

Я поднялся с кресла.

– Что ж, в любом случае спасибо за помощь, – «улыбка номер пять, добрая, чуть усталая». – Опровержение версии – тоже информация.

– Не за что, – красные губы испуганно и фальшиво растянулись, а руки скользнули к пачке сигарет. – Обращайтесь.

Я выехал с территории завода, рассеянно кивнул охраннику и скомандовал навигатору двигаться обратно в сторону конторы. Настроение упало ниже некуда, поскольку моя единственная догадка не оправдалась: снайпера никак не могли активировать извне, следовательно… Следовательно, тупик. Если уж даже главный конструктор не смогла понять, что с «Зайцевым» что-то не так, значит, в этом направлении копать точно не стоило.

Однако, несмотря на недвусмысленный ответ Платоновой, у меня оставалось стойкое чувство, будто я что-то упускаю. Что-то раздражающе близкое, лежащее прямо перед носом. Это плохо: дело начинало меня заинтересовывать, хороня надежду на полноценный воскресный отдых. Когда во мне просыпалась ищейка, я мог работать без сна и отдыха сутками.

Что ж, если Пал Палыч хотел имитацию бурной деятельности, он её получит.

– Навигатор! – приказал я через несколько минут. – Давай-ка на Горбушку.

4

Я припарковал машину там, где заканчивался асфальт и жилые районы.

Передо мной лежал дикий ландшафт, не тронутый строителями. Граница Хаоса и Упорядоченного была очень чёткой: одно от другого отделял высокий забор, украшенный унылой наглядной агитацией, поверх которой уличные художники рисовали свои полотна. Они были яркими, как сбрендившая радуга, и в половине случаев откровенно похабными.

Мне особенно приглянулся один арт: роскошные голые женщины окружали плюгавого тощего мужичка, у которого осталась всего одна конечность: та, что болталась между ног и размером превосходила самого инвалида. Он пускал из кривого беззубого рта нарисованную серебрянкой слюну и смотрел на мир слепыми глазами, а рядом в облачке-комиксе неведомый художник написал «Спасибо Партии и Правительству». Я усмехнулся: советский Бэнкси очень верно уловил самую суть явления и передал её с потрясающим цинизмом.

Здоровенный пролом, из которого торчала оборванная стальная проволока, вёл из одного мира в другой. Дыра в заборе была такой, что можно было пройти, не нагибаясь и не поворачиваясь боком.

За моей спиной оставались ровные ряды новых районов, где торжествовал порядок и урбанизм, а впереди…

Я вышел с другой стороны и окинул взглядом ландшафт.

Передо мной простиралась, насколько хватало взгляда, перековерканная взрывами пустыня. Долины древних площадей, узкие ущелья разрушенных улиц и высоченные горные хребты изуродованного железобетона. В трещинах уже давно росла высокая трава, а на горных пиках, что несколько десятков лет назад были многоэтажными домами – корявые деревца, в основном берёзки.

Они отчаянно цеплялись за серые валуны и тянулись к солнцу с упорством обречённых. Повсюду валялись перевёрнутые остовы машин. Счётчик Гейгера сходил с ума рядом с ними, поэтому я сразу же, не откладывая в долгий ящик, вытащил из небольшого футляра пару больших коричневых таблеток и проглотил, не запивая. Завтра будет плохо. Очень плохо.

Я бывал тут – давно, ещё в прошлой жизни, когда за фразу о возрождении Советского Союза меня подняли бы на смех, и сейчас, двигаясь по отдалённо знакомым улицам, старался отыскать взглядом детали погибшего мира.

Вот лежит наполовину засыпанная обломками, здоровенная оранжевая вывеска, заставившая вспомнить, что тут был торговый центр, в который я никогда не заходил, но несколько раз проезжал мимо.

Ощущение, что за мной присматривают, появилось с того самого момента, как я шагнул за забор, но это было нормально. Я даже не пытался высмотреть следящих, лишь брёл вперёд, перепрыгивая ямы и проломы в земле, обходя радиоактивные корпуса автомобилей и автобусов и стараясь держать направление в этом железобетонном хаосе.

Очень сильно пахло пылью и чем-то горьким. Ветер свистел в развалинах, и поэтому я не сразу уловил нарастающий гул голосов и тарахтенье древнего дизельного генератора.

Моё внимание привлекли какие-то яркие пятна на скелете многоэтажки впереди. Я увеличил изображение и понял, что уже почти на месте: на уцелевшей стене висел грубо сколоченный деревянный щит с прибитыми к нему разноцветными буквами от разных вывесок. Они складывались в надпись «Горбушка».

Добравшись до здания с вывеской, я взглянул вниз, где в исполинской, нескольких километров в диаметре, чашеобразной долине с чёрным обугленным дном располагался тот самый знаменитый на всю страну рынок. Во время первой бомбардировки высоко над этим местом взорвалась одна из самых мощных боеголовок – вот и получилось идеально очищенное от цивилизации пространство.

Воронка, земля в которой спеклась в стекло от ужасающего жара, была усеяна драными брезентовыми тентами, сараями из подручных материалов и самодельными кривыми лотками.

В нескольких десятках метров от меня начиналось движение – возле входа в подвал разрушенного дома копошились тощие немытые бородатые мужики.

Блуждать по Горбушке можно было вечно. Рынок-город был настоящим лабиринтом, застроенным как мусорными лачугами, что рушились от ветра, так и настоящими каменными крепостями – из старых панелей, битого кирпича и железных листов.

И везде торговали всем, что душе угодно: от сомнительной, но многочисленной еды до новейшей электроники, от батрака-работяги до высококлассного специалиста, не прижившегося в большом городе. Рынок уже много лет сохранял статус одного из немногих царств свободы, которые Контора предпочитала не трогать. Старинная тактика «стравливания пара», – ничто не ново под Луной.

Именно поэтому Горбушка оставалась, хоть и нелегальным, но широко известным и популярным местом. Какое-то время сюда даже автобусы ходили, как в крупные гипермаркеты несколько десятилетий назад.

Узкие улочки-проходы завалены и заставлены всяким хламом и мусором разной ценности. Кроме того, здесь функционировала куча мастерских – в основном ремонтники, но встречались и ателье, парикмахерские, подпольные кинотеатры и даже бордели, куда пускали лишь своих и лишь по пригласительным билетам.

Здешним торговым рядам можно было давать названия. Прямой стрелой через всю Горбушку проходил широчайший проспект ношеной одежды. Параллельно пролегал проезд довоенных артефактов, а перпендикулярно им – улица книг, улица компьютерного железа, улица технических самоделок, автомобильный бульвар и наркопереулок (очень маленький и непостоянный, ибо в Союзе с дрянью боролись безо всякой жалости). Особенно отличалась площадь порнографии, где возле горы картонных коробок с самопальными дисками сидел монополист: постоянно прикладывающийся к бутылке толстый мужик с красным лицом.

Успех той или иной лавочки легко определялся по вывеске: те, у кого дела шли плохо, довольствовались самодельной, нарисованной на доске масляной краской. Торгаши посолиднее украшали свои лавочки чем-то поинтересней и поярче. Те же, кто добился успеха в своём деле, устраивали возле своих магазинов настоящее световое шоу – сплошной неон, диодные ленты и мигание, способное вызвать приступ эпилепсии. Изгалялись кто во что горазд.

Рынок полон народу – как-никак выходной день. Рабочие в синих комбинезонах, принесшие на продажу вынесенные с заводов инструменты и материалы, мелкие клерки, пенсионеры, даже мальчишки-школьники в красных галстуках. Взгляд зацепился за стройную женщину, гулявшую в рядах, где торговали копаным довоенным барахлом, – приталенный чёрный костюмчик с короткой юбкой, «мушка» над верхней губой, яркий макияж и малюсенькая шляпка с чёрной вуалью. Такое ощущение, что она прилетела сюда из двадцатых годов двадцатого века. Лицо показалось мне знакомым, но я никак не мог вспомнить, где именно её видел, поэтому поддался искушению залезть в базу Конторы.

Перед глазами всплыло личное дело. «Ну конечно», – усмехнулся я. Актриса из МХАТа, часто игравшая в кино. Неудивительно, что я её узнал.