Тут дело пошло гораздо быстрее, мы понемногу становились записными матросами.

С двумя парусами «Ра» имел вовсе неплохой ход, но штурмана и эта скорость не устраивала, аппетит приходит во время еды.

– Сто миль за два с половиной дня! – ворчал Норман. – Разве это паруса? Парусята!

И вот, обмирая от собственного нахальства, экипаж «Ра» приступил к операции «Грот».

Тур долго совещался с Абдуллой, чем заменить сломанный рей. Разворошили весь запас дерева, нашли подходящую палку, привязали к ней дополнительный усиливающий брус.

На следующий день укрепили шпор мачты слева, еще через день – справа.

Никто не хотел торопиться, все понимали, что любую случайность следует исключить заранее.

С рассвета до темноты возились, прикрепляя парус к рею, и оснащали рей.

Еще раз проверили узлы и крепления брасов – канатов, идущих от ноков рея к обоим бортам.

Начали подъем. Мы с Норманом тянули с бортов, Карло и Жорж – посередине, Тур наблюдал за компасом и удерживал «Ра» на курсе, Абдулла и Сантьяго следили за брасами.

Не боги горшки обжигают – наш большой парус наполнился ветром, крен резко уменьшился, корабль побежал весело и Норман заулыбался:

– Для моряка самое неприятное – штиль и дрейф.

После плавания «Ра-1», слушая мои рассказы, дотошные собеседники иногда спрашивали, почему мы редко работали с парусом, почему на ходу не брали рифы.

Дело в том, что его просто очень трудно, физически тяжело ворочать, поднимать и опускать.

Он огромный, восемь метров в высоту и около того в поперечнике, из натурального хлопка, причем прочности необычайной, в прошлом году за два месяца – ни одного разрыва, и это при колоссальной нагрузке, особенно когда нас разворачивало, – он метался так, что казалось – разлетится в клочья!

А весил он верных полсотни килограммов, сухой, а мокрый – воображаете, сколько? Ставили мы его не меньше сорока минут, а, убирали иногда и полтора часа – смотря какая погода и какое время суток. Ночью, да еще в бурю, парус кружил над нами, как чудовище, мы боролись с ним отчаянно, по трое и четверо повисая на канатах. Однажды Сантьяго, пытаясь взять парус не мытьем, так катаньем, уцепился за нижнюю шкаторину, она предательски провисла, но ударил порыв ветра и Сантьяго взмыл, как Икар. К счастью, его опустило туда же, откуда подняло. А если бы за борт?!

У Сантьяго с парусом вообще были натянутые отношения. Как-то грот заполоскал, а Сантьяго в это время шел на нос. Парус сбил его с ног, Сантьяго вскочил и вновь был сбит, и тут он принял стойку и начал боксировать с парусом. И вышел победителем, поскольку «Ра-1» в ту же минуту лег на курс.

Итак, первый подъем паруса на «Ра-2» был неудачен, но бодрого настроения мы не теряли, убрали парус, закрепили шкоты намертво и снова подняли, он надулся и расцвел над нами, гигантский, с оранжевым диском в центре, похожий на диковинный праздничный флаг.

Как это всегда бывает, праздник длился недолго.

Сразу по выходе из бухты нас качнуло, для пробы, баллов под пять, это было как бы дружеское приветствие нашим новичкам, и они отреагировали моментально: Кей укрылся в хижине, а Мадани прилег на корме с полиэтиленовым мешочком. А затем уже океан принялся и за ветеранов, всерьез, явно желая побыстрее вернуть им форму.

Мы попали в штормовую зону. Нас бешено несло и бешено швыряло. Вновь навалилась усталость, не та, бестолковая, сухопутная, – о ней впору было вспомнить со смехом, – там по крайней мере руки слушались, а здесь давишь на рукоять рулевого весла и не чуешь собственных пальцев, ни согнуть их, ни разогнуть.

Сантьяго попробовал сменить меня у кормила, постоял чуть-чуть, я сказал: «Брось, ладно», – он и без того валился с ног. Минул еще час вахты, четвертый, и мое место занял Жорж, а я спустился с мостика. Тур сидел у входа в хижину, усталый и осунувшийся.

– Спасибо, Юрий.

– Не за что.

– Я доволен, что ты вновь со мной. Сегодня я лишь наполовину человек, думать могу, а работать не получается.

– Ты бы поспал.

– Сейчас никак, сам понимаешь – первый день.

– Ладно, тогда распределим ночную вахту на четверых. Карло, Норман, Жорж и я, а остальные пусть отдыхают.

– О’кей, потом отдохнете вы.

Я вздремнул и был разбужен Карло в два ночи. Ярко светила луна, океан бурлил и пенился, ветер срывал гребешки волн и плескал ими в лицо.

Мы шли неподалеку от берега, временами виднелись огни маяков, держать следовало примерно 225–230°, между западом и юго-западом, как раз на луну – огромная, рыжая, она горела точно по курсу, и я старался подпереть ее носом лодки, однако скоро тучи сомкнулись, и нас окутал полнейший мрак.

Когда не видишь волн, вначале встречать их боязно, но быстро привыкаешь, чувствуешь их приближение всем телом, и ноги сами начинают подгибаться и выпрямляться, следуя движениям палубы.

Я совершенно замерз, еле-еле отстоял свое, разбудил Нормана и завалился спать, даже не потрудившись раздеться и снять тапочки.

Зачем, зачем мы опять ввязались в это дело? Ну, Тур – понятно, у него гипотеза, а мы-то, остальные, зачем?..

Написал это и подумал: нет, не так. На борту «Ра» нет деления на вдохновителей и исполнителей. Взять хоть меня самого: что мне, казалось бы, до древних мореходов? А вот вспомню о них – и радуюсь, и горжусь, что повторяю их маршрут…

Рассуждение первое, о диффузионизме и изоляционизме и проблемах древних трансокеанских связей

Плывем из Северной Африки в Южную Америку, без мотора, без гирокомпаса, без локатора, на небольшом судне, сделанном из эфиопского папируса. Плавание не совсем обычное и, естественно, вызывает к себе интерес.

Вопросы, вопросы… Вероятно, из одного их перечня можно было бы составить отдельную книгу: умные, коварные, заботливые, снисходительные, жалостливые, высокомерные, восторженные, – их задавали корреспонденты, родственники, знакомые, друзья, – в первые дни путешествия мы забавлялись тем, что вспоминали свои интервью перед стартом, и хохотали, выяснив, что каждого из нас хоть по разу да спросили:

– А вы когда-нибудь участвовали в подобной экспедиции?

Жорж так отвечал на это:

– Да, конечно, – примерно пять тысяч лет назад.

В этом шутливом ответе гораздо больше смысла, чем кажется.

Я не антрополог, не археолог, не этнограф, и проблемы, которых собираюсь касаться, лежат вне области моих профессиональных знаний. Поэтому пусть всюду, где только можно, мне приходит на помощь Тур Хейердал.

Вот что он пишет в одной из своих последних статей:

«Споры, касающиеся контактов между Старым Светом и Новым, имевших место до походов Колумба, не прекращаются до сих пор. Со временем в науке сложились два противоположных направления: изоляционизм и диффузионизм.

Изоляционисты считают, что два основных океана, омывающие Северную и Южную Америку, абсолютно изолировали Новый Свет от контактов со Старым до 1492 года. Эта школа допускает, что первобытные охотники проникали из азиатской тундры на Аляску в зоне арктического севера – и только.

Диффузионисты, напротив, считают, что существовала единая общая колыбель всех цивилизаций. Они допускают различные варианты плаваний в древнюю Америку из Азии, Европы или Африки в доколумбову эпоху».

Такова суть полемики, возникшей еще в прошлом веке и разгоравшейся все жарче по мере того, как между древними культурами по ту и эту сторону океанов обнаруживались новые и новые черты сходства.

Сходство оказывалось несомненным и необычайным.

«…Пирамидальные постройки, поклонение Солнцу, браки между братьями и сестрами в царских семьях, накладные бороды у первосвященников, трепанация черепа, письменность, система календаря, употребление нуля, ирригация и террасное земледелие, возделывание хлопчатника, прядение и ткачество, гончарное дело, кладка из подгоняемых друг к другу огромных блоков, праща, птицеголовые божества, музыкальные духовые инструменты, камышовые лодки, рыболовные крючки, гробницы, настенная роспись и барельефы»…

Прерываю перечисление, чтобы не утомить вас. В статье Хейердала оно занимает еще чуть не десяток строк. Здесь мумии и там мумии, здесь бумага и там бумага, здесь игрушки на колесах и там игрушки на колесах, – а посредине пучина. Пучина, которую в этих широтах никто не пересекал до Колумба.

Или, может, пересекал?

Изоляционисты – устами самых ярых своих представителей – отвечают безапелляционно и однозначно: «Нет, нет, никогда. Параллели и совпадения случайны. Цивилизации развивались независимо».

Столь же безапелляционны ярые диффузионисты: «Да, да, сколько угодно и кто угодно! Океаны – не помеха! У всех цивилизаций – общая колыбель!»

Стороны неистовствуют, упрекают друг друга в беспочвенности позиций, в отсутствии прямых доказательств, – однако полярность их взглядов лишь кажущаяся. Отправная точка у спорщиков едина, и это подмечено Туром Хейердалом весьма точно:

«И те, и другие рассматривают океаны как мертвые, неподвижные бассейны. Только экстремисты-изоляционисты считают, что эти мертвые водные пространства являются барьерами для перемещения людей в любом направлении, а экстремисты-диффузионисты рассматривают океаны как открытые глади, по которым мореходы-аборигены могли путешествовать в любом угодном им направлении».

Сам Хейердал относится к океанам иначе. Всей своей творческой жизнью, всеми гипотезами и теориями своими он, возможно, обязан тому, что однажды, в молодости, взглянул на Океан иными глазами, чем остальные:

«В тот памятный вечер мы, как обычно, сидели в лунном свете на берегу… Завороженные сказочным зрелищем, мы чутко воспринимали все, что происходило вокруг. Наши ноздри вдыхали аромат тропических цветов и соленого моря, слух улавливал шорох ветра, перебиравшего листья деревьев и пальмовые кроны. Через правильные промежутки времени все звуки тонули в гуле прибоя, – мощные океанские валы несли свои пенящиеся гребни вверх по отмели, чтобы разбить их вдребезги о прибрежную гальку. Воздух наполнялся стуком, звоном и шуршанием миллионов блестящих камешков, затем волна отступала, и все стихало, пока океан набирал силы для нового натиска на упорный берег.

– Странно, – заметила Лив, – на той стороне острова никогда не бывает такого прибоя.

– Верно, – ответил я. – Здесь – наветренная сторона, поэтому волнение никогда не прекращается».

Дело происходило в 1938 году, в Полинезии.

В том давнем январе к берегам острова Таити причалил корабль. На его борту среди других пассажиров был двадцатичетырехлетний студент-зоолог Тур Хейердал с женой. Пассажиры громко пели старинный таитянский гимн: «Э мауруру а вау!» – «Я счастлив».

На Таити Хейердалы сделали пересадку, и парусная шхуна «Тереора» перевезла их на Фату-Хиву, уединенный скалистый островок Маркизского архипелага. Здесь им предстояло испытать счастье во всей его полноте.

Тур хотел сделать прыжок на тысячи лет назад. Последовать на практике призыву «Вернись в дебри», довольно модному в те годы у какой-то части европейской интеллигенции, и посмотреть, что из этого получится. Редко посещаемый, начисто лишенный цивилизации, остров Фату-Хива весьма подходил для такого эксперимента.

Обратим внимание: Хейердал уже тогда был верен себе – отвлеченные рассуждения «на тему о…» его не устраивали. Облюбовав тезис, он тут же стремился взвесить его на руке, опробовать на вкус, запах и цвет.

Хейердалы прожили на острове год. Тех, кто хочет знать подробности, отсылаю к книге «В поисках рая», увлекательной, пронизанной юмором и чуть-чуть печальной. Рай не был найден, и полного счастья не вышло. Бананы не заменили бифштексов, а экзотические «младшие братья» оказались полунищими и полуголодными людьми, которым, увы, не в новинку и религиозные распри, и ложь, и воровство.

И все же Тур нашел на Фату-Хиве гораздо большее, чем то, что искал:

«…Мы продолжали любоваться валами, которые, казалось, упорно твердили, что идут с самого востока, все время с востока. Извечный восточный ветер, пассат, – вот кто теребил поверхность воды, вспахивал ее и гнал борозды впереди себя, через линию горизонта вон там на востоке и прямо на эти острова, где неугомонный бег волны, наконец, разбивался о рифы и скалы. А ветер легко взмывал ввысь через лес и горы и продолжал беспрепятственно свой полет от острова к острову, вдогонку заходящему солнцу. И так с незапамятных времен… Волны и легкие тучки с неуклонным постоянством переваливали через далекую линию горизонта на востоке. Это было отлично известно первым людям, достигшим этих островов. Об этом знали здешние птицы и насекомые; наконец, этот факт определял здесь все развитие растительного мира. А там, далеко-далеко за горизонтом, к востоку, лежал берег Южной Америки. Восемь тысяч километров отсюда, и все время вода, вода…

Мы смотрели на летящие облака и волнующийся в лунном свете океан и прислушивались к рассказу старого полуголого человека, который присел на корточки перед затухающим костром, глядя на тлеющие угольки.

– Тики, – произнес старик задумчиво. – Он был и бог, и вождь. Это он привел моих предков на острова, где мы живем теперь. Раньше мы жили в большой стране далеко за морем.

Он сгреб угли прутиком, чтобы не дать им окончательно погаснуть. Старый человек, весь погруженный в свои мысли, он жил теперь в прошлом, только в прошлом. Его предки и их подвиги с самых древних времен, когда на земле жили боги, были озарены в его глазах божественным ореолом. Теперь он готовился к встрече с ними. Старый Теи Тетуа был последним оставшимся в живых представителем вымерших племен, которые когда-то населяли восточное побережье Фату-Хивы. Он и сам не знал, сколько ему лет, но его морщинистая коричневая кожа выглядела так, словно ветер и солнце сушили ее вот уже сто лет. Он был одним из тех немногих среди жителей архипелага, кто еще помнил предания отцов и дедов о великом полинезийском вожде и боге Тики, сыне солнца, – помнил и верил им.

Когда мы в ту ночь легли спать в нашей маленькой клетушке, мои мысли все еще были заняты рассказом старого Теи Тетуа о Тики и о далекой заморской родине островитян. Приглушенный гул прибоя аккомпанировал моим размышлениям, как будто голос самой седой старины хотел поведать что-то ночному мраку. Я не мог уснуть. Казалось, время перестало существовать и Тики во главе своей морской дружины именно в эту минуту впервые высаживается на сотрясаемый прибоем берег. И вдруг меня словно осенило:

– Лив, тебе не кажется, что огромные каменные изваяния Тики, стоящие здесь в джунглях, очень напоминают таких же гигантов, которые остались стоять до наших дней в местах распространения древних культур Южной Америки?

Мне отчетливо послышались одобрительные нотки в гуле прибоя. Затем он постепенно затих, – я уснул».

Вернувшись в Норвегию, Тур Хейердал сдал в университетский зоологический музей коллекцию жуков и рыб с Фату-Хивы и заявил, что зоология его больше не привлекает и что отныне он решил посвятить себя исследованию жизни древних народов.

Пройдет два с половиной десятка лет, и на заседании Королевского географического общества он поднимет бокал за «сочетание одобрения и противодействия» и назовет это сочетание «главным двигателем научного прогресса»:

«Противодействие, возражения, а иногда и поражение необходимы, чтобы идти к научной истине, расширять пределы человеческого познания. Конечно, не так-то легко воздать должное этому, особенно когда в лицо дует свирепый штормовой ветер. Но когда ветер попутный, как сегодня, мы вполне можем это признать…»

Таким образом, он великодушно позволит недоброжелателям быть причастными к его славе. Но сперва не будет ни славы, ни почестей, ни побед, – одни шквалы, безжалостные, многолетние шквалы в лицо.

Догадка Хейердала о том, что Полинезия заселялась, возможно, не только с запада, со стороны Азии, но и с востока, с американских берегов, вызвала у специалистов сильнейшее неодобрение. Ученые мужи смеялись и издевались над недоучившимся студентом, над мальчишкой без степеней и званий, пожелавшим критически оценить общепринятые взгляды.

Его обзывали авантюристом, выскочкой, фальсификатором. Что он там болтает о легендарном вожде Кон-Тики, о бальсовых плотах, о маршруте Перу – Таити? Еще со времен капитана Кука признано, что предки полинезийцев явились из Малайской области, это не подлежит сомнению, об этом говорят многочисленные факты: в языке островитян-полинезийцев и малайских племен есть общие слова и корни, там и здесь разводят кур, свиней, выращивают хлебное дерево, сахарный тростник, – все это бесспорные элементы азиатской культуры, неизвестные в древней Америке. А если полинезийцы резко отличаются от малайцев ростом, телосложением, формой черепа и т. д., так это особый вопрос, им надо заниматься отдельно, во всяком случае, не призывая на выручку мифические флотилии Кон-Тики.

Почти никто из оппонентов не замечал, что Тур Хейердал ведь и не оспаривает вероятности миграции из Азии. Напротив, он даже определил возможный путь этой миграции – через северную часть Тихого океана; он лишь предположил, что заселение Полинезии проходило в два этапа, что раньше малайцев на острова явились перуанцы, а потом те и другие смешались, – и исходил при этом именно из Океана, реального, конкретного, живого Океана с ветрами и течениями, словно нарочно созданными для того, чтобы любую щепку, брошенную в воду у подножия Анд, донесло через сотню дней прямехонько до архипелага Туамоту.

Ему снисходительно объясняли: южноамериканские суда непригодны для мореходства. Его рукопись «Полинезия и Америка; проблема взаимосвязи» никто не соглашался даже перелистать.

Обескураженный и удрученный, но не разуверившийся, он отправился к основному своему оппоненту и спросил:

– Что бы вы сделали на моем месте?

– Сам бы сплавал на плоту, – ответил маститый профессор, видимо, радуясь про себя столь удачной шутке. Но Хейердалу в тот момент было не до шуток, он тут же ухватился за эту безумную, казалось, идею, собрал друзей, построил плот и пошел.

Американское военно-морское ведомство снабдило его запасом армейских рационов, калорийность которых требовалось экспериментально уточнить, и снаряжением, которое требовалось экспериментально же проверить. Среди подлежащих испытанию изделий имелся порошок, якобы отпугивающий акул. Тур поинтересовался, эффективен порошок или нет. Ему объяснили, что как раз это тоже предстоит ему выяснить.