– И я решила немедленно уйти от Лапузина. Оставалось дождаться и окончательно объясниться. Он вернулся загорелый, подтянутый – ни за что не дашь шестидесяти! Разрыв случился за ужином. Я ласково спросила, понравилась ли кругосветка Алсу и не слишком ли он в своем возрасте увлекается виагрой? Федя усмехнулся и заметил, что я и сама, вместо того чтобы глупо ревновать, могла бы давно завести кого-нибудь – тихо, без упреков, по-интеллигентному. Он, видите ли, не против. Я голосом примерной ученицы ответила, что беспокоиться не надо – уже завела и жду от роскошного мужчины ребенка, который конечно уж не утратится во мне, как ненадежное лапузинское потомство. О, что тут с ним случилось! Федя позеленел и заорал, что ни я, ни мой ублюдок не получат ни копейки. Плевать, кротко улыбнулась я, мой избранник настолько богат, что вся эта подлая собственность мне по барабану, зато теперь я наконец избавлюсь от классической борьбы в постели вместо полноценного секса. Федя в ответ самодовольно усмехнулся, заметив, что Алсу совсем другого мнения о его мужской мощи. Я расхохоталась: скорее всего, девушка на досуге восполняет с ровесниками недополученное в пенсионных объятиях.
«Ты судишь по себе, сука! – заорал он. – Ты такая же б…ь, как твоя мамаша-сводница!» – И чтобы успокоиться, стал шумно пить чай.
«Знаешь, – тихо спросила я, – что меня больше всего бесило все эти годы нашего бездарного брака?»
«Что?»
«Ты хлебаешь чай, как старый слон с дырявым хоботом! И знаешь, что я мечтала сделать с самого первого дня?»
«Что-о-о?»
«А вот что!» – крикнула я и плеснула ему кипятком в лицо.
Пока Лапузин, воя, ощупывал глаза, я выбежала в чем была, прыгнула в такси и помчалась в Царицыно, к Гоше, но попала на пепелище…
– Как?! – вздрогнул Кокотов, задетый ее насмешками над постельной незначительностью мужа.
– А вот так, мой герой! Гошу давно уговаривали продать дачу под снос. Хотели построить там супермаркет. Предлагали хорошие деньги, но он со своим Дюрером только смеялся им в лицо. Я знаю этот бизнес и предупреждала: если кто-то всерьез нацелился на землю, то пойдет на крайние меры. Но он считал, что жалкая охранная бумажка от Минкульта его защитит. Дача-музей! Ха-ха! Пожар начался ночью в мастерской. Гоша хотел по галерее прорваться сквозь огонь и спасти Дюрера, но не смог. Попал в больницу с ожогами и отравлением угарным газом. Погибло все: дом, полководцы, «Женская баня»…
– Погодите, но это же почти «Скотинская мадонна»! – воскликнул писодей.
– Конечно! Сволочь Карлукович так и норовит из любого человеческого горя слепить сценарий. Его третья жена в юности была любимой натурщицей Павла Ивановича, многoe знала… Этот жуткий пожар обсуждала вся интеллигентная Москва. Карлукович сразу сообразил: отличный сюжет! Слепил, продал Гарабурде-младшему, а «Женскую баню» для общедоступности поменял на «Сикстинскую мадонну». Гад! Теперь, Андрюша, войдите в мое положение! Я ушла от мужа к погорельцу, у которого не осталось ничего, кроме степени кандидата искусствоведения и диссертации «Метафизика натюрморта». Даже пепелище нельзя было продать – участок оказался арендованным. И вот я сижу у себя на Плющихе, в дедушкиной квартире – без денег, без помощи, жду ребенка… Лапузин подал на развод, и на все имущество наложили арест. Гоша вышел из больницы, с горя запил и сознался, что у него уже есть две жены и дети: одна, разведенная, но венчаная, живет в Чикаго, вторая, не венчаная, но и не разведенная, уехала к родне во Владикавказ и скоро вернется. Что делать? Я побежала за советом к отцу Владимиру, он меня выбранил, велел непременно рожать и растить дитя, ибо «будет день – будет пища».
– И вы родили? – тихо спросил Кокотов.
Писодей представил себя гуляющим по набережной с коляской, в которой лежит крошечная девочка, примерно такая же, какой была Настя перед его бегством из военизированного семейства Обиходов.
– Вы опять торопитесь, – нежно упрекнула Наталья Павловна. – Я пошла к отцу Якову. Батюшка успокоил меня, объяснив, что в небесной иерархии непременно найдется место не только чадам, умершим в младенчестве, но и абортированным зародышам, они же не виноваты в искусственном прерывании беременности. В своей крови покрестятся! Однако сначала он решил поговорить с моим мужем: Федя тоже был прихожанином храма Косьмы и Дамиана. Но Лапузин ничего слушать не захотел, обозвал отца Якова штопаным экуменистом, а мне велел передать, что я не получу ни копейки.
– Почему? – заинтересовался Андрей Львович. – Вы ведь… э-э-э… совместно наживали…
– Увы, мой спаситель, вся наша собственность, включая мою галерею и коллекцию советских ню, давно была записана на его бывшую жену, детей, тетю из Калининграда и даже Ахмеда, сторожа нашего дома в Рубляндии.
– Но… – удивился автор «Жадной нежности».
– Вы хотите спросить, как же я, Мата Хари, бизнес-леди и прочая, и прочая, и прочая, – так оплошала? Отвечу: вся беда в воспитании. У нас в роду женщины всегда были небожительницами и о своей земной природе вспоминали, лишь снисходя в супружескую постель. Бабушка ушла из семьи к актеру МХАТа Тархунову. Дедушка оставил ей квартиру, удалился на дачу и аккуратно посылал половину профессорской зарплаты, пока она не одумалась и не вернулась. А мама! Ее мужьям после разрыва даже в голову не приходило делить имущество: чемоданчик с личными вещами – вот и все, что они забирали с собой. Правда, в конце концов после ее смерти все досталось Борику, но это – другое, это безумие стареющей женщины, нашедшей последнюю любовь! И я вообразить не могла, что Лапузин такой неандерталец! Все-таки доктор наук, директор академического института… Конечно, не надо было давать ему генеральную доверенность, но он объяснил: так проще уйти от налогов. Правильно американцы за неуплату налогов сажают, как за изнасилование! В общем, я сдала квартиру на Плющихе, перебралась сюда, в «Ипокренино», и взяла адвоката… Эдуарда Олеговича. Вы его видели… Он вчинил иск о разделе имущества, но Федя, пока мы занимались бизнесом, так научился заносить взятки, что передо мной буквально выросла стена… А что я могла? Во-первых, у меня почти не было денег, а во‐вторых, мне никогда никому не приходилось давать на лапу, в нашей семье я отвечала за «скифский взгляд»… И вот оказалась в чудовищном положении: беременная, без мужа, без денег, без надежды. Сначала мне закатила скандал, подкараулив, жена Гоши, вернувшаяся из Владикавказа с детьми. Потом был суд, скорый, бессовестный и неправый. О, с каким торжеством Лапузин глядел на меня, униженную, проигравшую, обобранную! Наверное, именно так смотрел бы крепостной, по-скотски отымев барыню, вчера еще казавшуюся недосягаемой. Через два дня у меня случился выкидыш… И я поклялась отомстить!
Наталья Павловна замолчала, сделала несколько судорожных глотков из бокала, ее глаза переполнились слезами, которые, глубоко вздохнув, она смахнула со щек. Кокотов почувствовал острую жалость и ту особую неловкость, какую ощущает мужчина, если женщина с ним откровенничает на внутриутробные темы.
– М-да… Суд – это такое место, где можно купить справедливости ровно столько, на сколько хватит денег, – сказал он, чтобы скрыть смущение.
– Сен-Жон Перс? – уточнила, успокаиваясь, Обоярова.
– Конечно.
– Умнейший был человек! А Лапузину я отомстила, ох как отомстила! Наверное, не стоит это вам рассказывать… – Она сделала движение, чтобы снова усесться Кокотову на колени.
– Расскажите! – взмолился он, страшась, что горячая пионерка сразу нащупает его слабое место.
– А-а-а – до кучи! – Она вернулась в кресло и обреченно махнула рукой. – Слушайте! Федя уехал в турне по университетам Америки и Канады с циклом лекций «Генетика под пятой тоталитаризма». Я позвонила Алсу и попросила о встрече. Поверьте, у меня и в мыслях ничего такого не было! Просто хотела понарассказать ей всяких гадостей про Федю, а главное – попасть в наш пентхаус, чтобы забрать кое-какую одежду и достать из укромного местечка безделушки: кольца, брошки, бусы… Адвокат подал кассацию – и нужны были деньги. К моему удивлению, девушка согласилась. Я нарочно оделась очень строго, почти траурно, и стояла на пороге с таким зверским лицом, точно в кулаке у меня зажат пузырек с серной кислотой. Бедняжка жутко побледнела, попятилась, но я улыбнулась и вручила ей спрятанные за спиной розовые лилии – мои любимые цветы. Алсу обрадовалась и пригласила меня войти.
Боже, что этот неандерталец сделал с квартирой! Все, буквально все, к чему прикасалась моя рука, было уничтожено и разгромлено. Выложенная по моему рисунку плитка в ванной зверски сбита молотком, бра в стиле ар-нуво, купленные в Праге, вырваны с корнем, картины исполосованы бритвой… Наряды, которые я любовно выискивала по бутикам Европы и Америки, искромсанные ножницами, вперемешку с мусором были свалены в черные пластиковые мешки. Бедная девушка страшно смутилась и огорчилась за меня: женщины знают, что найти в магазине подходящее платье не легче, чем новый элемент в таблицу Менделеева. Но я лишь пожала плечами, делая вид, будто утрата гардероба, собиравшегося годами, меня не беспокоит, и предложила выпить за ее счастливую семейную жизнь. Она тяжело вздохнула и согласилась. К счастью, мерзавец не догадался опустошить бар и вылить в раковину мои любимые вина. Мы пили розовое французское шампанское, и я убеждала растерянную девушку, что не держу на нее зла, что наш брак с Федором себя исчерпал, что я с чистым сердцем уступаю ей свое место у семейного очага, только умоляю не повторять моих ошибок, слишком доверяясь Лапузину.
После второй бутылки милая дурочка призналась, что всегда издалека восхищалась мной и, когда я изредка заезжала в институт, старалась запомнить, как я одета. Поначалу она избегала ухаживаний Феди и собиралась замуж за аспиранта Пекарева, но хитроумный Лапузин предложил ему двухлетнюю стажировку в Бразилии, и тот, забыв о браке, уехал. Опытный соблазнитель действовал системно: устроил ее, одинокую, в университет, платил за обучение, потом снял квартиру и купил машину…
– Я не хотела, но… – пыталась объяснить Алсу.
– Узнаю борцовскую хватку моего бывшего! – расхохоталась я.
Мы встретились глазами, и она покраснела. Я посоветовала лаской отучить Федю от виагры, так как смерть пожилых мачо в объятиях юных подруг стала банальностью и не попадает даже в сводки пикантных новостей. Девушка проговорилась, что его в постели уже прихватывало и он пил валокордин. Когда открыли третью бутылку, Алсу, всхлипывая, призналась: до Лапузина у нее был только аспирант Пекарев. Но он был слишком озабочен геномом бразильских обезьян и не сумел разбудить в ней женщину. А Федю она просто боится, не испытывая от его захватов, заломов и партеров ничего, кроме боли и стыда. Бедняжка заплакала, я, конечно, стала успокаивать, вытирая слезинки с ее раскосых черных глазок. И вдруг она мне так остро, так нежно напомнила убитую горем Флер, что защемило сердце… Не смотрите же на меня так! Я сама не ожидала…
Утром, когда нежная азиаточка, измученная бурно обретенной чувственностью, еще спала в нашей широкой семейной кровати, я достала из-за образа Казанской Божьей Матери шкатулку с моими безделушками и перед уходом поцеловала девочку в ее чистый лобик. Нет, я не жалела ни о чем, но и продолжения не желала. Я же не знала, что мои обидные слова про молодых дружков Алсу запали в подозрительный Федин мозжечок и он перед отъездом на всякий случай поставил в спальне скрытую камеру! Не знала я и того, что отец Яков уговорил своего прихожанина – вице-президента Академии наук Полумесяца пристыдить Лапузина, и тот, испугавшись огласки в научных кругах, пообещал выбросить мне десять процентов от общего имущества. Алсу позвонила в тот же вечер и умоляла о новой встрече. Я сказалась больной, нам нельзя было видеться, я чувствовала, как во мне медленно распускается смертельная орхидея запретной неги. Отцу Владимиру о случившемся я рассказывать не стала. Зато отец Яков, выслушав, долго хохотал и признался, что в его исповедальной практике такого случая еще не было. Да, брошенные жены мстили в сердцах с сантехниками и лучшими друзьями, но чтобы затащить в постель любовницу мужа! Ха-ха! Он посерьезнел и наложил на меня епитимью: покаянный канон и десять земных поклонов перед сном…
– И все? – удивился Кокотов.
– А чего вы хотели? Не отлучать же меня от церкви! Мой друг, не будьте гомофобом!
– А Алсу?
– О, она звонила снова и снова, говорила, что не может без меня жить. Я пошла к психоаналитику. Он отнесся к случившемуся очень серьезно, предупредил: связь надо немедленно прекратить, посоветовал поскорее найти мужчину, который по-настоящему взволновал бы меня, а также рекомендовал самокодирование по нейролингвистическому методу. Видите: эти плакатики напоминают мне каждый миг, что я люблю мужчин и только мужчин. Нет, я не хочу назад, в страну заблудившихся женщин. Но это так трудно, Андрюша, так мучительно! Мне жаль Алсу. Девочка сошла с ума. Вот, смотрите!
Наталья Павловна взяла со столика свой красный мобильник, нашла непринятые вызовы и показала автору «Заблудившихся в алькове»:
Алсу
Алсу
Алсу
Алсу
Алсу…
И так до бесконечности…
– А вот еще, – она вскрыла эсэмэску. – Читайте!
Кокотов прочел:
Всю меня обвил воспоминаний хмель,
Говорю, от счастия слабея:
«Лесбос! Песнопенья колыбель
На последней пристани Орфея!»
Дивной жадностью душа была жадна,
Музам не давали мы досуга.
В том краю была я не одна,
О, великолепная подруга!
– Она не без способностей, – заметил писодей.
– Это Софья Парнок. Я дала Алсу почитать…
– Кто?
– Возлюбленная Марины Цветаевой. Неужели не знаете?
– Я не расслышал… А вы разве еще встречались? – ревниво удивился Андрей Львович.
– Всего один или два раза. Не помню. Какая разница? – нахмурилась Обоярова. – А потом вернулся Лапузин и увидел то, что подглядела скрытая камера. Сказать, что он пришел в ярость, – не сказать ничего. Алсу в одной ночной рубашке выгнал на улицу, и ее тут же отчислили из университета. Пришлось снять девочке квартиру. Запись он показал Полумесяцу, и тот согласился, что мне не следует давать ни копейки! За мной стали ходить какие-то уголовники. Я испугалась, продала побрякушки, заплатила Эдуарду Олеговичу, спряталась в «Ипокренине», старалась реже бывать в Москве… И вдруг, вообразите, встречаю здесь вас! Ну разве ж это не Господь навел? Теперь ты знаешь все. Хватит слов! Иди ко мне!
Наталья Павловна выскочила из кресла, сорвала, отбросила прочь кофточку, навсегда вышагнула из плиссированной юбочки и осталась в одном алом галстуке, делавшем ее невообразимо голой. Нагота бывшей пионерки, правда, на миг озадачила Кокотова. Стройный девичий торс с задорно вздернутыми сосками был словно ошибочно приставлен к мясистым бедрам матроны, а могучее поросшее лоно внезапно напомнило писодею сон про «коитус леталис». Справа он заметил шрам, похожий на большую белесую сороконожку – такие водятся в пещерах, куда не проникает свет.
– Это после аварии, – перехватив его взгляд, объяснила она. – Я еще не рассказывала? Потом… Все потом! У меня шейка титановая…
– Что? – насторожился Андрей Львович.
– Шейка бедра. Разденься! Скорей! Иди ко мне!
– Иду!
Автор дилогии «Отдаться и умереть» почувствовал наконец готовность к вторжению, стремительно выскочил из одежды и пошел на Наталью Павловну…
– Нет, погоди! – вдруг вскрикнула Обярова. – Что-то не так…
– Что не так?! – обомлел Андрей Львович, ощутив в паху тянущий холод, как при спуске в скоростном лифте.
– Без него нельзя…
– Без кого? – растерялся писодей, опуская глаза.
– Где же он?
– Кто-о-о?
– Наш трубач! Ах, вот ты где, малыш! – Она нашла на столе фаянсовую фигурку и поставила ее на тумбочке рядом с кроватью. – Теперь хорошо! Теперь правильно! Ну, иди же ко мне! Скорей! Я больше не могу!
О проекте
О подписке