Я позвонил на завод и вызвал к себе Куприянова. Через несколько минут его машина затормозила под окнами отделения милиции.
– Здравствуйте, – сказал Куприянов вежливо и остановился у порога кабинета.
– Здравствуйте, Николай Васильевич. Побеспокоил я вас. Проходите, присаживайтесь, что же вы стоите? Есть интересная новость. Вообще-то нельзя никому рассказывать, но вы же не посторонний человек. И я надеюсь, что вы меня не подведете. Строго между нами.
– Конечно, – заверил меня он. – А в чем дело?
– Власов наконец признался, – сказал я, доверительно склонившись к нему через стол.
– В чем признался? – переспросил он.
– Как в чем? В убийстве, – сказал я, удивляясь его непонятливости.
Некоторое время он молчал, потом отрицательно покачал головой.
– Этого не может, быть, – произнес он раздельно и отчетливо.
Мне показалось, что голос у него дрогнул, мне даже почудился вздох облегчения.
– Этого не может быть, – повторил Куприянов, – произошла какая-то ошибка. Не мог Егор убить. – Теперь его голос звучал свободно, как-то раскованно.
– Какая может быть ошибка, – обиженно сказал я, – как-то нехорошо вы говорите, Николай Васильевич. Вот у нас есть протоколы с его подписью. – Я похлопал по стопке бумаг у себя на столе, где никаких протоколов не было.
– Как же это так? – Куприянов недоуменно развел руками. – Знал его всю жизнь. Никогда бы не подумал… Вы меня совсем огорошили. Как же он его?
– Да очень просто: подстерег около дома и выстрелил из ружья.
– Невероятно…
– А вы еще своей головой ручались…
– Да кто же знал?
– А я вас по делу вызвал, – сказал я.
– Всегда готов, – оживленно ответил Куприянов, – что за дело?
– Собственно говоря, дела целых два. Начнем по порядку. Первое. Мы с вами в прошлый раз разговаривали, так сказать, неофициально. Протокола ваших показаний у нас нет. Конечно, вы очень помогли следствию, но нужно соблюсти все формальности, Повторите, пожалуйста, как вы видели Власова в день убийства.
– Я приехал в клуб на машине и оставил ее сзади у черного хода, – начал рассказывать он.
Я автоматически записывал его слова и думал о том, что его опять никто не просил рассказывать все с самого начала. Я его спросил только о Власове. Он мне слово в слово повторил историю со свечой. Но перебивать его я не стал.
– …Я и гляжу, он поднимается на крыльцо, – рассказывал Куприянов, – ну и сказал об этом Афонину. Мы с ним вместе шли в Овражный.
– Вы не могли ошибиться? – спросил я и внимательно посмотрел на него.
– Нет, – не задумываясь, ответил Куприянов, – это был он, я же видел, как он хромал по лестнице. А так, конечно, разве впотьмах разглядишь? Я тогда и не знал, что он после такого дела идет. Я бы сразу к вам пришел, а то еще защищал его… Бывает же… Голову прозакладывал. – Он невесело усмехнулся.
– Вот здесь подпишите, – сказал я, протягивая ему протокол.
Он внимательно прочитал и подписался. Вычертил свою фамилию полностью, аккуратным почерком.
– А второе дело к вам как к члену месткома. Вы не можете вспомнить, кто ездил на открытие охоты к озеру? На какой машине?
– Да я же их и отвозил, – сказал Куприянов. – А охотников всех, конечно, не припомню сейчас. Но можно у них же и спросить. Покойный Владимир Павлович ездил с нами, Агеев, Исаков Игорь Алексеевич – главный инженер завода, еще кто-то… Если очень нужно, я могу порасспросить и список сделать.
– Пожалуйста, Николай Васильевич, очень нужно.
– А для чего? Тоже по этому делу? – осторожно спросил Куприянов.
Я ожидал этот вопрос, я его очень ожидал.
– Да нет, это совсем по другому поводу. Там что-то с лицензиями напутали; из охотничьего общества просили разобраться. У нас ведь не одно это дело. Скучать не приходится. – Я поднялся и протянул Куприянову руку. – Теперь все. Спасибо за помощь, не буду вас больше задерживать. До свидания.
Я сходил в дежурку, привел Славу Дыбенко к себе в кабинет и усадил за свой стол. Дыбенко взглянул на показания Куприянова.
– Это только что ты написал?
– Да. Прочти внимательно.
– Ты смотри, – сказал Дыбенко немного погодя, – все-таки он видел Власова. Даже разглядел, что он хромает по ступенькам.
– Он, брат, все разглядел, – сказал я и затянулся сигаретой. – Крыльцо-то выходит в переулок, и, чтобы увидеть человека на нем, нужно находиться как раз посередине переулка. Афонин оглянулся, как он мне сам показал, уже почти пройдя переулок. А ширина его, сам знаешь, метров двенадцать. Вот и получается, что, пока они быстрым шагом прошли эти шесть метров, Егор успел взойти на крыльцо, отпереть дверь, да черт с ней, с дверью, предположим, что она уже была отперта, и войти в дом. Да он дверную ручку спьяну ищет полминуты. И к тому же никогда не оставляет дом незапертым. А знаешь, как он быстро от Егора отрекся? Говорит, знал бы, откуда идет, сразу к вам явился. Он даже не спросил, за что убит Никитин. Как говорится, слона-то я и не приметил. Самое главное не спросил. То, что должно в первую очередь интересовать нормального человека. Зато как он насторожился, когда я заговорил об охоте! Ты бы видел, даже побледнел.
Тем же вечером мы проверили Афонина. Я, беседуя с ним о Никитине, провел его по Первомайской мимо Керосинного переулка. Дыбенко в это время поднялся на крыльцо Власова и вошел в дом, хлопнув дверью. Афонин и ухом не повел, да и мне-то было не очень слышно. Когда мы прошли некоторое расстояние, я спросил у него:
– Вы сейчас что-нибудь слышали?
– Да вроде бы ничего особенного, – сказал Афонин и пожал плечами. – А что было-то?
Мы совершенно не знали, что делать с Егором Власовым. Он стоял на своем. На допросы я его больше не вызывал. Каждый день заходил к нему в камеру. Егор отмалчивался. Был непривычно трезв и угрюм. Только однажды спросил о племяннице. Не произошло ли с ней чего. Я успокоил его и в тот же день разрешил ей навестить Егорыча. Он заплакал, когда она вошла в камеру.
Куприянова мы с тех пор ни разу не вызывали. Он сам забеспокоился и позвонил мне. Сообщил, что составил список охотников. Я поблагодарил его и сказал, что все уже обошлось. Он поинтересовался, когда суд и вызовут ли его как свидетеля.
– А как же, – ответил я.
– Жалко, – сказал он, – а я уж в отпуск собрался. Путевку мне дали на Черное море.
– Ничего не поделаешь, – сказал я, – это не от меня зависит. Я бы с доброй душой.
Я съездил к озеру, где последний раз в жизни охотился Никитин. В стволе, как я ожидал, было всего три пули и след от четвертой, которую Никитин вынул из дерева. Агеев указал мне место, с какого стрелял Никитин. Расстояние было метров пятнадцать. Промахнуться трудно.
Потом мы долго ползали на четвереньках и искали стреляные гильзы. Нашли четыре штуки. Они были точно такими, как и та, найденная в колодце. Мы собрали их. Как только вернулся в город, я послал все пять гильз с нарочным в областное управление для более тщательной экспертизы в кабинетных условиях. Результаты оправдали мои надежды. На той самой гильзе были обнаружены следы бензина и машинного масла. На других, разбухших от росы и дождя, ничего, кроме птичьего помета, обнаружить не удалось. Эксперты еще раз подтвердили, что эти гильзы, все пять, из одной партии.
Стало ясно, что Куприянов украл патрон с пулей в ту поездку на озеро. И все-таки против него не было ни одной прямой улики.
Я стал внимательно изучать биографию самого Никитина. Сначала по личному делу, изъятому из отдела кадров завода. Долго вчитывался в его автобиографию. Но ничего заслуживающего особого внимания я из этих бумаг не почерпнул. Только общие факты, даты. Родился он в нашем городе в тысяча девятьсот двадцать первом году. Закончил школу. Поступил в Московский пищевой институт. С третьего курса пошел на войну. Призывался в нашем городе, как раз только что приехал на каникулы. Воевал до последнего дня. Закончил войну в Берлине. Вернулся в институт. После диплома некоторое время работал в Москве, сразу продвинулся по службе, был переведен в областной город, потом по личной просьбе сюда. Словом, ничего особенного. Только одно меня немного насторожило. Почему он так стремился в наш маленький городок? Что это? Тяга к родным местам? Почему он бросил хорошую должность в областном центре и приехал сюда? Почему он и в дальнейшем наотрез отказался от повышения? Ответить на все эти вопросы могла только Никитина. Я направился к ней.
О проекте
О подписке