Вечером он долго лежал поверх одеяла. Данута, Рогнеда, арийские и древнеславянские слова, старинный орнамент… У русского языка четкие родственники в санскрите, но здесь столько абсолютно одинаковых лексических единиц! Или часть племени еще во время великого похода с Днепра, или, как пишут в энциклопедиях, арийского завоевания Индии, откололась по дороге и забрела в Уссурийскую тайгу, и с той поры живет изолированно, общаясь с внешним миром лишь изредка?

Послышались шаги, открылась дверь. Данута, на ходу расплетая косу, прошла через комнату, покосилась на него. Глаза ее и губы улыбались.

– Покойной ночи, мож!.. Легких снов тебе.

Она открыла дверь в соседнюю комнату, оглянулась, помедлила. В ее глазах вспыхнул странный огонек. С той же таинственной полуулыбкой она медленно притворила за собой дверь.

Кварк сбросил одеяло, но сердце барабанило так, что остыть не удавалось. В окна катили пряные запахи трав, хвои, горячей смолы. На дальнем конце деревни лениво тявкнули собаки. В угловое окно падал узкий лучик луны.

Уже не в силах остановиться, он слез и пошел к двери, что тянула как магнитом.

Солнце било в окна, прыгало яркими зайчиками. Он лежал в ее комнате, утопал в мехах. Медвежья шкура в ногах, медвежьи – на полу, на стенах.

Данута ласково перебирала ему волосы, журчала на ухо:

– Ты добрый. Отдыхай. Так жалко тебя, что сердце рвется. Не в болести дело, душа у тебя ранетая, чуткости в ней богато, ну вот и ранится. Ее надо выхаживать.

– Уже, – сказал он счастливо, – уже заживает. Поверь, Дана, никогда мне так спокойно и счастливо не было. Странно, но это так.

Она погладила его по голове, поднялась.

– Отдыхай! Я сготовлю снидаты, ты пока лежи.

Он пропустил мимо ушей еще одно индоевропейское словцо, означавшее завтрак, и только наблюдал, как она ловко управляется с посудой. Пышущая здоровьем, румяная и белокожая, с темными соболиными бровями и четкими классическими чертами лица, огромными всепонимающими глазами, она вызывала щемяще знакомое чувство. Фрески на стенах Софийского собора, древнерусские иконы, что-то еще полузабытое, древнее.

Но впервые не было нервного напряжения при столкновениях с непонятным. Впервые никуда не спешил, ничто не висело над ним, никто не требовал бросить все срочное и делать сверхсрочное. Неужели, чтобы обрести спокойствие души, необходимо попасть в самую глубину Уссурийской тайги?

С улицы несся мальчишеский крик. Мимо окон промчалась целая ватага.

– И не надоест им, – заметил он.

Она коротко взглянула в окно, и он удивился печали на ее лице.

– У тебя детей не было? – вырвалось у него, и тут же пожалел.

Она ответила, помедлив:

– Были.

Ее руки, как поршни, размеренно месили тесто.

– Прости меня, пожалуйста.

– Не за что, – ответила она грустно. – Такова уж наша суть, хочется детей ще и ще. Для них жием.

Он поднялся, достал воды из колодца, умылся. Прибежала соседка, бойкая, смешливая, вежливо поздоровалась и затараторила, кося любопытным глазом на Кварка:

– Дануточка, сказывают, что Иваш, Савкин сын, к Рогнеде думает итить! На яблочный спас сватов зашлет, заручины справит! А младший Савкин на лесоразработки хочет податься, а то, грит, ни баб свободных, ни кина, одна тоска зеленая!.. А еще бабка Маланья нашептала, что у Гиды дочка родится. Там уже все бабы собрались, воды накипятили, ждут…

Чмокнула Дануту в щеку и унеслась, подвижная, как ртутная капелька. Данута поставила на стол рыбу, жареное мясо, зелень. Кварк уже глотал голодную слюну. Данута перехватила его взгляд, сказала:

– Йиж, теперь поправишься за день-два.

Они заканчивали трапезу, Кварк с наслаждением пил парное молоко из глиняной чашки, и в это время на улице раздался радостный крик. Данута прислушалась, охнула и бросилась к дверям.

– Случилось что? – спросил Кварк встревоженно.

Она ответила уже с порога:

– У Гиды родилась девочка!

И такая жгучая зависть была в ее голосе, что он так и остался в комнате с раскрытым ртом.

Прогремела под окном частая дробь шагов, мелькнул ее красный платок. Вдалеке запиликала гармошка, отчаянно взвизгнула свинья и умолкла на высокой ноте.

Кварк задумчиво походил по комнате взад-вперед. Почему такой восторг? Хоть девочки и рождаются реже, зато потом по числу сравниваются с мальчиками, их даже становится больше – ведь мальчики чаще гибнут от болезней, аварий…

Калитка стукнула только через час. Данута вбежала раскрасневшаяся, схватила ребенку на зубок, умчалась снова. Кварк шагнул к окну, проводил ее взглядом. Она не шла, а летела.

Ночью, когда воздух посвежел и звезды уже засеяли весь чернозем неба, Данута вернулась, тихонько прошла на цыпочках по горнице, остановилась нерешительно у постели Кварка.

Кварк протянул руку, привлек к себе. В темноте не видел ее лица, только ощущение родного, бесконечно дорогого пришло разом, наполнило счастьем. Данута легла, положив голову ему на грудь и обхватив шею руками. Он уловил в темноте, что она улыбнулась, пощекотала его ресницами.

– Трудно тебе с хозяйством? – спросил он.

– Ничо, – ответила она неопределенно. – Пока сын допомагал, легче было… Да я управляюсь. Богато ли мне надобно?

«Сын уже взрослый, – понял он. – Гм, думал, она помоложе…»

Спросил, не сдержавшись:

– А что же сын перестал помогать? Уехал?

– Погиб, – ответила она просто. – На лесосплаве. Пока молодой был, все получалось, потом оступаться почал… Попал меж бревен.

– Не понимаю, – вырвалось у Кларка. – Постарел? А сколько ж тебе?

Дыхание ее стало скованным. Он легонько тряхнул ее, она нехотя разлепила губы:

– Ты пришлый, не зразумеешь.

Кварк попробовал с другого конца:

– А еще дети у тебя были?

– Были, – ответила она неохотно. – Одни мальчики. А так бы девочку хотелось! Вон как у Гиды…

Ее голос был тих, как нежнейшее дуновение ветерка. Кварк ощутил, что Данута из той породы, есть такая ветвь человечества, что по самому характеру ли, рождению или воспитанию, на ложь не способны, пусть даже во спасение, счастье или благополучие.

– А как же другие твои дети?

– Кто где… – Ее рука ушла с его шеи. Она чуть отстранилась. – Кто умер, кто погиб… Вон сколько воен было! Мужские забавы те войны…

– Войны? Какие… войны?

– Да все, будь они неладны. С ерманцами, хранцузами, турками, куманами…

Она полежала мгновение, затем он ощутил в темноте движение воздуха. Скрипнула постель. В темноте шелестнули шаги, негромко хлопнула дверь. Кварк лежал как пораженный громом. Нелепо! Войны с куманами… когда это было? Князь Игорь едва ли не последний с ними воевал. Потом они ушли на территорию нынешней Венгрии… Невероятно, но теперь нелепая мысль, что пришла в голову, разом объяснила и вкрапления языка священных Вед, и праславянизмы, и орнамент, характерный для племени ариев, и языческие имена…

Но как же это могло случиться? Травы, намного более мощные, чем женьшень? Эндемичные условия существования? Мутации? Тогда поблизости радиоактивные руды… Нет, это заговорил геолог. Они ведь из Приднепровья, центра мировой цивилизации древности, там подобных руд нет…

Возбужденно крутился в постели до утра. Голова горела, сердце стучало, как молот по наковальне ребер. Под утро забылся коротким неспокойным сном, а когда открыл глаза – солнце уже заполнило комнату, нагрело на нем одеяло.

Выйдя на крыльцо, увидел Дануту. Она шла к дому с ведром молока, изогнулась красиво, как лоза, придерживала левой рукой подол платья.

Он молчал, сраженный. Ночью уже воображал невесть что, а она переполнена обильной красотой, молодостью, здоровьем, только глаза тревожные, да тени под ними.

– Я спешил тебе помочь, – сказал он хрипло, – а ты вот уже…

Она перевела дыхание, поднялась на крыльцо. Зубы у нее были один к одному: ровные, снежно-белые, красиво посаженные.

– У нас зранку встают. Пойдем снидаты, уже готово.

За столом он натужно шутил, держался весело, старательно отводил глаза, а Данута помалкивала, только подкладывала ему на тарелку ломти ржаного хлеба, красиво накрывала ровными пластинками жареного мяса.

Он вытерпел до полудня, потом не удержался, обнял за плечи и взмолился:

– Дана, а как же другие? Тоже как ты или…

– Женщины – да, – ответила она просто, – а можи – нет. У них и так не всякий доживает до старости, а то и до мужалости. То с ведмедем или тигром не совладает, то под лед попадет или в буран дерево придавит… Жизнь в тайге чижолая. Грят: жить в лесу – видеть смерть на носу. Но можи даже гордятся, что не умирают в постели, как мы, женщины…

– Да-да, – согласился он торопливо, – да! Дорога мужчин, понятно… Потому их и рождается больше, чтобы как-то компенсировать убыль. Ведь потомство оставляет не каждый. Данута, я свинья, лезу с расспросами, но… Пусть не все, дай хоть краешек вашей тайны пощупать? Расскажи.

Она села на постели, поджала ноги. Взгляд ее стал отрешенным.

– Что рассказывать… Просто жили… Можи лесовали, а мы по укрытиям, потом по городищам… До-о-олго так жили. Потом стали держать скот дома, так надежнее. Можи часто воевали. Из-за чего? Да из-за всего. Из-за скота, пастбищ, жинок, верховенства… Когда мы перемогали, то брали их земли, если они – то мы утекали на плохие… В пустелях были, у моря, в лесах. Дуже богато скитались з усем народом, пока Яросвет не повернул все племя на прародину, где жили остальные наши… Потом мы именовались антами, неврами, жили в лесах. Лесовали, скот держали, рыбу ловили. Как и сейчас. Памьятаю греков, что наши капища рушили да под защитой княжей дружины на тех местах церкви рубили. С той поры народ молится нашим древним богам уже под чужими именами, но к этому не привыкать – сколько раз так было! Еще при Таргитае, помню… Татарва потом, тевтоны… Князья хотели нас у рабов перетворить, так мы услед за Ермаком Тимофеевичем на вольные земли. Они ж не совсем вольные, так мы еще дальше, пока сюда не забрели… Вот и уся наша жизнь.

«Действительно вся, – подумал он потрясенно. – Историю десяти тысячелетий вложила в десять минут!»

– Скажи, – он выхватил вопрос из миллиона, – была на Руси докириллица?

– А что это?

– Письменность такая… До Кирилла и Мефодия!

– Да кто ее ведает. Я грамоте недавно обучалась.

– А каков был Яросвет? Или нет, Владимир, что Русь крестил… А царевича Дмитрия убили по приказу Годунова или?.. Таргитай – это скифский вождь или ваш? Правда ли, что Геракл и Ахилл – древнеславянские герои, потом попавшие в греческий пантеон?

Она сидела, обхватив колени руками. На вопросы только пожала плечами, сказала неохотно:

– Откуда я ведаю? Мы простые люди, от князей вдалеке. Нам бы на хлеб добыть, а кто кого убил – это их справа.

Кварк разозлился, волна горячей крови ударила в голову.

– Эх ты! Могла бы… Могла стать таким человеком, который поисследовал бы целые эпохи.

Он встал, с грохотом отшвырнул стул. Злость душила, он сел за стол, чтобы удержать себя, не броситься крушить в комнате мебель.

Данута выпрямилась, медленно встала с постели. Она словно бы прислушивалась к себе, так же замедленно двигаясь, прошла к двери, сказала мягко:

– Кажному свое… А такой человек, как ты кажешь, будет.

– Какой еще такой человек? – сказал он тоскливо, ощущая горечь потери. Прожить такую жизнь и ничего не узнать! – Эх, Данута.

– Какой… Такой же, как и ты. Для исследований. Для действий. Вылитый ты!

Он замер. Повернулся всем телом. Данута стояла, прислонившись спиной к дверному косяку, руки скрестила на груди.

– Что? Откуда ты знаешь?

– Уж это я знаю.

– А почему вылитый я? – глупо спросил он. Мысли, как рой разъяренных пчел, метались, сшибали друг друга, гудели.

– А как же инакше? – ответила она тихо. – Семечко растет в земле, но похоже не на землю, а на родительское дерево. Я лишь земля для твоего семени. Это ему узнавать и перероблять свет. А от меня не требуй… Мое дело – растить, а их справа – итить за виднокрай.

Он молчал, медленно осознавая непривычную логику. Данута покачала головой, сказала горько, тяжело роняя слова. Голос ее окреп:

– Думаешь, зря жила… Ни, не зря. Мои сыны орали землю, строили города, защищали народ, они ходили походами в Опаленный Стан и на Царьград, они находили земли в окияне… Мои сыны брали на щит Рим, Сидон, Сиян-гору, били тевтов, ходили на земли Винланда… Мало? Они придумывали машины, строили корабли, пироскафы, литаки… Моя сила в сынах!

Она открыла дверь, сказала с порога холодно:

– Передали, что вертолет за тобой придет через час.

Он тупо смотрел на толстые доски, которые скрыли эту удивительную женщину. Голова гудела, но слабости не осталось, в теле собралась лихорадочная энергия.

Машинально вышел на крыльцо. Во дворе попалась огромная розовая свинья с выводком поросят. У каждого на спине темнели полоски, делая их похожими на растолстевших бурундуков. Завидев человека, поросята порскнули в стороны. Мордочки у них были длинные, вытянутые. Дикие, явно чушка порезвилась в лесу с лесными собратьями…

Кварк прошел через двор, огородами выбрался на околицу. Повеяло прохладой. Он шел до тех пор, пока ноги не погрузились в ручей. Вода приятно обожгла, он опустился на валежину, подставив спину жгучим лучам солнца, ступни касались воды.

Шагах в трех ручей прыгал через валун, искрился, шел тонкой серебряной пленкой, над камнями поднялась прозрачная разноцветная радуга.

Удивления нет, вот что странно. Все правильно, все так и должно быть. Будь бессмертными все, остановилась бы эволюция вида, здесь же она идет через смену поколений мужчин. Они всегда во всем мире первыми суют носы в неизвестное, принимают удары эпидемий и открытий, воюют, изобретают, строят, придумывают машины и социальные системы, стремительно изменяют мир и так же стремительно меняются сами… Если и гибнут, то для вида выгодно: потомство дадут лучшие, уцелевшие. А вот потеря женщины невосполнима, бессмертна она или смертна.

Войны сюда не докатывались, вот бессмертные женщины и уцелели. В древних хрониках о бессмертии не упоминалось, кто его заметил бы, когда большинство гибло в раннем возрасте? От насильственной смерти и бессмертный не застрахован, к тому же бессмертны только женщины, а их роль в истории была невелика… Зато теперь, в век эмансипации, могут развернуться… Могут? Нет, природу не обманешь, от прежнего бессмертия остались лишь те восемь-двенадцать лет, на которые женщина пока что живет дольше мужчины…

Кварк оглянулся через плечо. Домики стояли тихие, мирные, зеленели полоски огородов, вдали виднелись просторные поля и крыши сараев. Обычнейшая деревушка. Ни ископаемых, ни других природных богатств тут вроде бы нет. И люди обычнейшие. Живут, скот разводят, хлеба выращивают…

Проходя на обратном пути через двор, впервые заглянул в сарай, бросил сена буренке. Подумал, что надо бы крышу перекрыть. Странно, никакой зависти… Если бы мужчины – другое дело, а женщины и должны жить всегда. Здесь все правильно, даже правильнее, чем в остальном суматошном мире.

Данута сидела у окна, ткала. Вполголоса напевала что-то протяжное, и было видно, что слова незнакомы ей самой, просто запомнились еще в детстве или достались в наследство от еще более дальних времен, от незнакомых бабушек и прабабушек.

Услышав шаги, подняла голову. В глазах были тревога и ожидание. Несмело улыбнулась. Он подошел, заглянул ей в глаза. Пламя отражалось в темных зрачках, отсветы багрового огня падали на стены, потолок, пол.

– А что? – сказала она тихо. – Мы так и живем.

Он взял ее за плечи, притянул к себе.

– К черту вертолет. Огонь в очаге! Это мой очаг и мой огонь.