Вся бытовая составляющая армии находится в руках прапоров хозяйственников, у них всё есть, они рады есть! Старшина раздавал подмену – обноски обмундирования. Из сусеков каптёрки вываливалась груда замусоленных и истасканных в лохмотья хэ-бэ, мы должны были выбрать согласно размерам. Но какой комплект ты не урвал, пусть соразмерный, всё равно выглядишь имбецилом – зеркала демонстративно морщатся и отворачиваются. Камуфляж, ошеломляющий видом, а не от своей незаметности…
Под ритмы: «Ой, при лужку, при лужке, при широком поле…» – наряд выдвигался наряд по столовую как в кандалах на каторгу. Без сопутствующих вооружений и даже печально вспоминаемых резиновых перчаток, но с гладко бритыми лицами. С подшитыми свежей бязью подворотничками, в начищенных ваксой сапогах и с зерцальными бляхами, до ослепления отшлифованными абразивом…
Столовая имела два солдатских и малый зал Школы прапорщиков. Сервировка стола оригинальностью не отличалась: супница из редкоземельного алюминия, именуемая казанком, украшала край стола. Столовые приборы по счёту количества персон складывались возле супницы кучкой. Вилки и ножи во избежание лишнего вооружения на стол не выкладывались. Берегло нас командование от случайных ран, понимая, что в спешке разделывая куски прожаренной плоти, случись пораниться тупым предметом светского этикета, воин выйдет из строя. Интенданты просчитывали веяния со своего уровня и от мяса нас вообще отваживали. Вместо мясных волокон одомашненных животных нам подсовывали заволосенные ошмётки свиной кожи с прослойкой чернушного сала, отбивавшего аппетит даже самым говённым назойливым мухам.
Кирпичик нарезанной размерными слоями ржанухи короновал стопу плошек. С краю стола трёхсотграммовые эмалированные кружки, полагавшие завершение трапезы заварным нектаром из листа грузинского чайного куста, если доедались блюда стряпчего… Ах, искушение!
Клейстер помните? В клейстерные дни каждый трапезный присест обходился исключительно чаем.
«Раздатчики пищи встать! Приступить к раздаче!»
Хавали бойцы насколько можно наспех. В какой миг поступит команда на завершение приёма пищи, никто не знал, поэтому зубы, нередко, хавчика не замечали совсем. Процесс поедания несъедобного мог быть прерван капризом сержанта, непредчувственно даже для себя оравшего: «Отставить приём пищи! Отделение, встать!» Мол, я поел – значит, все успели. После чего неугомонное эхо скакало через табльдоты, проскакивая в соседние залы: «Отделение, встать, отставить! Встать, отставить! Встать! На выход шагом марш, перед столовой становись!»
Один боец с подразделения должен был задержаться сложить бардак на краю стола ровной кучкой. Тут приходилось показать проворство и не опоздать на построение. Выстроившись у столовки, весёлые, потому как с песнями, сытые роты размаршировывались по казармам с тем же напевом: «…при знакомом табуне конь гулял по воле!»
На первом распределении в наряд мне достался выигрыш. Меня внесли в список счастливчиков, отобранных в моечный цех. Собранную со столов утварь нам предстояло отскабливать и вычищать сутки напролёт. Дежурные по залам стаскивали посуду к окну-проёму в моечный цех, передовики принимали и сразу сортировали, чтобы одну функцию не вторить. Остатки пищи стряхивали в бак для отходов. Далее посуду делили на три потока: поварёшки и ложки, кружки и чайники, казанки и миски.
Тарелки в интендантской номенклатуре указывают мисками, соответственно, понимаем так, что и нормативную «еду» в них следовало подменять на скотный корм…
Чайники и кружки ополаскивали в одной из ванн горячей водой и несли в соседний зал на просушку. Затем в чугунную лохань валили половники и ложки, сыпали посудомоечный порошок и замешивали черенками от лопат. Со стороны, солдаты походили на замогильную нежить и лютых дьяволят в аду кромешном, жемыхавших в котлах никем доселе не опробованное зелье и чертыхавшихся на участь. Пар клубится по всей мойке, черти месят кучевые облака, обливаются семью потами, клянут ломоты тела и ненавистью обрекают наряд по столовой, настоль коварно поднёсший поганые тернии воинской службы, разумно подло предусмотренные в писании общевоинского устава… Примерно так мне представлялся каторжный труд…
Набултыхавшись вконец, усталые посудомои вылавливали из котла массы алюминия и в огромном дуршлаге в виде дырявого противня добивали кипятком из душевой лейки. Последующая партия нержавеющего металла повторяла тот же путь. Отмытость выявлалась легко: не просчитывая последствий, дежурный втискивал в глубину пышущей жаром груды железа ладонь, извергался нецензурными глаголами, тут же выдёргивал наружу ошпаренную клешню с нащупанной ложкой. Без умолку поминая нечисть и загробный мир под попустительством знаменитой явойной матери, пальцем тёр углубление лопатки и, не осязая признаков жирности, давал добро на сушку всей партии. Ах… этот дикий техногенный мир!..
Казанки и миски шли потоком. Час за часом мойщики перебирали тысячи посудин, перекладывали с ванны в ванну партию за партией. Вычищая и скобля, меняясь местами, заламываясь в позах, согнутые в три погибели солдаты пыхтели над котлами во всю мочь. Руки раздувались от кипятка, ноги в набухших от сырости сапожищах разъезжались по засаленному полу, тело ломили отупляющие движения, пот хлестал ручьями… но вопреки дьявольскому процессу участи покорные душары ещё подбадривали друг друга россказнями, байками и анекдотами.
Адский конвейер замирал лишь на пять минут в час, пока устраивался перекур. Выйдя на волю, думали отдохнуть, но отсыревшие сигареты совокупляли новые пытки. Раскочегарить сырой табак не хватало лёгких. Пересидев на воздухе, мойщики вертались в душегубку и отдавались телесным истязаним сызнова. Вспоминать страшно!
Говорят, что от работы кони дохнут – если бы кони ходили в наряды в моечный цех, вокруг столовки стопроцентно возвышались бесчисленные отвалы конины…
По завершении чистую посуду собирали в стопки и несли на просушку. При любом раскладе, всегда успевали закончить за час-полтора до следующего приёма пищи. На обед, мечтали, чтобы заботварили что-нибудь вкусное. Не для радования желудка, а общей пользы дела. Больше будет съедено на очередном приёме пищи, значит, проще с мытьём, и соответственно меньше ишачить наряду.
С одной стороны, от несметного количества посуды никуда не деться, казалось бы, но когда курсантам давали наипротивнейший клейстер и бигус с волосатыми шкварками сала – огромное количество мисок возвращались в мойку нетронутыми. Жирный плюс наряду. Впрочем же, и так приходилось полоскать непомерную груду столовых приборов. Если есть на свете ад – это в мойщиках наряд!
После ужина изможденцы собирали оставшуюся волю в кулак и на эмоциях управлялись как можно скорее. И наряд к концу подходил, и мечтали успеть подольше поспать. Получалось два-три желанных часика…
Слов не подберёшь описать, какой жуткий отходняк ловили измученные конечности в сладостную минуту завершения ночного штурма, а доставка измождённых тел в казарму доставляла ублажение. Изнемогший организм с удовольствием вторил натасканные постоянными тренировками движения, шаг чеканился живостью пионерского актива. Скорее бы уйти от проклятой столовки, скинуть сапоги, размотать портянки и… забыть обо всём на свете.
Знают хозяйственные службы Советской армии, как показать наглядно, что муштра на плацу ни в какое сравнение не идёт наряду в моечном цеху! В казарме переоденешься в чистую форму, присядешь с устатку, откинешь ноги, вскинешь голову – житуха клейстером вкусным кажется! Пардон, девчата… конечно же, липовым мёдом!
После сдачи каторжных бастионов рота познакомилась с местной помывочной. Одна и приятностей в армии, когда: «Рота, на помойку, становись!» Рота выстраивалась и нас отправляли с песней в баню «на помойку»…
Основная масса связистов мыла телеса в бане возле СВВАКУ (Самаркандское Высшее Военное Автомобильное Командное Училище) на границе городка, но семнадцатую роту гоняли в таившуюся на окраинной пустоши. Следуя за учебные корпуса и летний кинотеатр, минуя расположение соседней дружины вроде танкистов, мы выходили на песчаный пустырь, от множества торчащих из тла бетонных блоков похожий на танкодром. Возможно, и здесь когда-то рвались гусеницы бронетехники, на рубеже 1986 – 1987 гг. ристалища коротали вечность заброшенными.
Среди танкистов водились недоумки, ловили молодых связистов, поколачивали и низводили, бравируя сроком службы. Сослуживца остановила пара таких придурков, в грудак наметили, но связисту не составляло трудов противоходом ткнуть в поддых и победно драпануть в казарму пока в подмогу не набежали танки. Второй опешил, и не успел осознать, как за связистом след простыл…
Сбоку к учебке примыкала кадрированная дивизия: войсковое соединение со сведённой к минимуму численностью личного состава срочной службы. Формирования такие называли бумажными. Вспоминая прошлое Дальнего лагеря, со временем разросшегося в большой военный городок, развёрнутый на окраинах Самарканда в двадцатые годы минувшего столетия для противодействия басмачеству, получится наоборот – бригада стояла на разлиновке дивизии и практически была придатком. Заборов отгораживающих даже не существовало, но соседи ходили через наши КПП. Зато, бригадные склады по большей части находились в низинке на территории дивизии. Скандально известный склад обмундирования, куда по приезде попадали будущие связисты – стоял в подбрюшье.
За дивизией на отшибе в огромном котловане стояла и наша банька. Частично латанная, обветшавшая, с битым кирпичом, сколотыми углами, подоржавевшей кровлей, в целом же довольно добротная, банька призывающе попыхивала дымком из собственной котельной. Но какой бы ни была неказистой снаружи, пусть «с трубою пониже, и дымила пожиже», в какой бы не пряталась яме, всё одно среди скучнейшых и однообразно серых строений учебки наша банька оставалась самым желанным сооружением.
Помывочная изнутри была как множество городских бань общего пользования: жестяные шайки мято-круглых форм, каменные топчаны в обшарпанной керамике, иной банно-прачечный инвентарь, самоварные буксы на подаче воды, мыло хозяйственное и лыковое мочало. Отличием являлся старшина Соколов, непрерывно визжащий над непомерными тюками застираных вафельных полотенец, портянок и сменного нательного белья.
Мыть телеса давали без суматох, но горьким опытом ожидания сержантских воплей, наученные курсанты поспешали. Вдруг вожжа захлестнёт под хвост сержанта, тот взбрыкнёт, ты останешься недомытый? Постыдно слыть грязнулей в интеллигентных войсках ВС СССР!..
Раз в месяц и чаще парко-хозяйственный день – ПХД. Солдаты чистили казармы. Отмывали стены и шкрябали полы, сушили подушки и проветривали тюфяки. В матрас сворачивали постельное бельё, несли на воздух, раскидывали по кустам и втихую выкуривали сигаретным дымом интимные запахи. Также с койками: разнимали верхнюю от нижней, выносили, шкрябая лестничные перила, и расставляли среди плаца. Сторожили приближённые к сержантам счастливцы, остальных занимали уборкой территорий. В казарме кипела суета по удалению слежавшейся грязи из укромных мест и мойка опустевших залов. Старшина провёл пальцем, где мухи не спаривались – пыль? Тряпьё в руки, лозунг в подспорье: Нам солнца не надо – нам партия светит! Нам хлеба не надо – работу давай!
О проекте
О подписке