5

Неделя, угробленная на ремонт оборудования, пролетела для Кирилла незаметно. Крупных заначек в семье не держали с тех пор, когда часть накоплений в одночасье слямзил ненасытный Гайдар, другую – тихоня Кириенко своим дефолтом-торнадо. Тогда Кирилл плюнул на всё и стал жить сегодняшним днём, надеясь, что тревожное «завтра», как теперь уже и обещанный коммунизм, в который он когда-то верил, – никогда не наступит. Но пришло утро, да ещё с похмелья, и куча проблем сфокусировались в одну точку.

Кирилл лежал на кровати, не открывая глаз, и притворялся, что делает это только потому, что мешает солнечный луч, упавший на лицо.

Наталья стояла перед ним уже долго, молчала, наконец, не вытерпела:

– Как вы себя чувствуете, сэр?

– Я себя чувствую, но плохо, – отшутился он чужыми словами.

– Не стыдно?

«Снова всегда не так, – сложилась корявая фраза в похмельной голове Кирилла. Он с трудом открыл глаза. Наташа стояла перед ним в лёгком ситцевом халате и совестила взглядом. – Значит, лето, – эрудированно заключил он и попытался вытащить из-под себя отлежалую за ночь руку. – Или зима?» – он тревожно засомневался, вспомнив, что тёплый халат Наташа отдала старшей дочери давно, когда та вышла из роддома. Поняв, что Кирилл жив, Наташа молча удалилась на кухню.

«Пиво не надо пить!» – оправдал себя дежурной фразой Кирилл, начиная определяться во времени и пространстве. Он нехотя поднял себя и, растирая появившуюся вдруг руку, побрёл в трусах на лоджию. Там окончательно понял, что в окружавшей его жизни – зима: пусть мартовская, не настоящая, но пока – зима. И холодный кафель заставлял приплясывать, и машины крались за окном по милому для городской администрации, гололёду.

– Она спит? – спросил он Наташу о младшей дочери уже на кухне, подразумевая с некоторых пор под этим вопросом совсем другое: дома ли вообще его младшая ненаглядная дочь?

– Дима там.

– Не понял, – Наташа устало отмахнулась. – Да-а… Так вот приедешь однажды из командировки, а в твоих тапочках и халате Эдуард ходит.

– С моей стороны это тебе не грозит.

– Ладно, – обняв жену за плечи, прошептал Кирилл, – чего мы всё о грустном? Гена не звонил?

– Звонил.

– Во сколько приедет?

– Не приедет. Опять Эдуард в твоих тапочках, – когда жена с утра так шутила – это значило, она не спала ночь. – Он сказал, – тоном исполнительного референта, продолжила Наташа, – что в партии сырья, которое ты ему отправил, присутствуют полиамиды, поэтому всё можно выбросить на свалку. Мыть, гранулировать – бесполезно.

«А три штуки баксов?» – чуть было не вырвалось у Кирилла, но где-то подсознательно он пощадил жену.

Химическое слово «полиамиды» резко испортило настроение Кирилла. Надо сказать, что науку химию он не любил. Знал только, что Валентность – жена Менделеева. Но судьба распорядилась так, что Наташа была химиком по образованию (её он любил по-настоящему, конечно, не за это); производство, которое его кормило, обувало, одевало (в прямом смысле слова), – тоже относилось к химической отрасли.

– «Поздняк метаться», как сказала бы наша дочка, – подвёл итог утреннему моциону Кирилл и поплёлся к себе в комнату.

Там он улёгся на диван и стал ждать, когда после принятых двух таблеток отпустит подвздошная боль. Лежал, пытаясь вспомнить вчерашние события.

«Сколько же денег я вчера пропил?» – он гнал назойливую мысль, а она возвращалась.

Ещё вчера всё было не плохо.

Встреча с другом юности Борей, скорее всего, стала не случайной. Так близко и надолго они не сходились с незапамятных времён, хотя можно назвать и более точную дату: с 13-го марта 1988 г. – со времени выхода статьи Нины Андреевой «Не могу поступаться принципами». Виделись, конечно, но с каждым разом их диалоги становились короче и злее. Как теперь выражаются: статья в «Советской России» явилась знаковым событием. Тогда, давно, статью читали на традиционной встрече в банном номере. Сидели голые: русский коммунист с индусским корнем; русский коммунист с еврейским корнем; просто русский коммунист (естественно, с корнем); и ещё трое русских беспартийных – один из которых никогда не вспоминал, что его корень мордовский, других вообще собственные корни, похоже, не интересовали, функционировали и ладно. До статьи, ни у кого в роду репрессированных не наблюдалось.

Боря, с пеной на толстых губах, первый тогда заорал: «Не отступим!!!» Беспартийные молча потянулись в парилку. Просто русский коммунист недавно оттуда вышел, сидел, закутавшись в простыню, потягивал пиво и молчал. Работая в госаппарате, он не имел пока собственного мнения. А Кирилл с Борей сцепились. Кирилл поддерживал Андрееву. Словно кто-то крикнул: «В ата-ку!!» Почему они вдруг оказались в противоположных окопах?! Теперь-то, через много лет – понятно: учения шли. Но тогда всё казалось по-настоящему.

Конечно, на единственную и монопольную партиюу Бори зуб имелся. То ли потому, что в роду у него рабочей закваски не обнаружили, то ли собственный трудовой путь (школа – ВУЗ – инженер НИИ), как говорится, оставлял желать, но не принимали его в ряды долго. Вступив, Боря по давней своей привычке резко отбежал в сторону и принялся критиковать всё подряд. Эта Борина манера «со стороны» – замечалась за ним давно. Пробегая стометровку за 11,1 секунды (эта «десятая» не давала ему покоя), он в любой заварушке имел свой резерв: бил первым, зная, что, паче чаяния, ноги его вынесут. Правда, подвело однажды незнание чужой местности. Заезжего губошлёпа Борю загнали в тупик одесские граждане с глазами навыкат и крепко побили, несмотря на общую корневую систему. С тех пор Боря к спорту охладел и переключился на политику, здесь, даже в ранге районного депутата, тоже имелась возможность иногда отбежать в сторону: пьёшь вместе, но показал «корочки» и – свободен; а друга в кутузку заметут на трое суток: сутки – за себя, двое за «того парня», депутата Борю.

О чём они тогда спорили? Разве теперь вспомнишь. Вчерашнее и то восстанавливалось с трудом. Через много лет пытались сомкнуть кривую, нарисовать круг, найти согласие.

– Шойгу надо клонировать, – сделал первую уступку Боре, представителю модного общественного движения, крепкий коммунист Кирилл. – Издать, как Пушкина, в различном формате. Для Приморья или там землетрясения – энциклопедический вариант. На случай крупных, но локальных аварий – переплёт твёрдый, формат 70×90, бумага № 1. Для утряски районных конфликтов – кассетный вариант, можно без выходных данных, но, обязательно, гарнитура «Тайме» – для солидности. Для презентаций – набор.

– Хороший он мужик, – то ли от взаимопонимания, наконец, то ли от уважения к Шойгу, повлажнели глаза Бори.

– Я разве спорю, – поддержал Кирилл. – У тебя-то как?

– Тут чуть было не разошёлся.

– В пятьдесят-то пять лет? И чего?

– Сказал: «Забирайте всё: квартиру, гараж, машину…»

– «Запорожец» жив ещё?

– Стоит.

– А они чего? – Кирилл понимал, что Боря с его «заработками» и политическими метаниями, надоел не только жене, но, наверное, и детям.

– Сказали, что бомж им не нужен.

– Помирились, значит?

– Куда деваться-то?

– А мне президента жалко, – сделал вторую уступку, крепкий коммунист Кирилл. – Я его понимаю.

Боря недоверчиво потянулся за бутылкой. Выпили.

– Страна-то какая… – посочувствовал президенту Боря.

– Вот и я думаю. Приехал он тогда из Брунея и сокрушался, наверное: «Почему мне, за никчемную зарплату, такой страной приходится управлять. Народу… проблем… А Брунею и на карте-то всего цифра досталась, а живёт, в ус не дует».

– У президента, конечно, душа болит, – подхватил тему Боря и неожиданно протрезвел. – А вот на местах… Иногда кажется в головах у некоторых руководителей теория вымирания народа и собственной свободы. Летят они над своей территорией, ухмыляются: «Теперь-то это всё моё, меньше народу – меньше затрат и хлопот на выборах».

Кривую они почти сомкнули. Расплачивался весь день Кирилл: во-первых, денег не было жалко, поскольку предвкушалась крупная сделка с Геной; во-вторых, хотелось показать, что стабильная вера в коммунистов его не подвела; в-третьих, денег у Бори, как всегда не оказалось.

На прощанье Боря полез целоваться.

– Пока ещё рано, – отложил удовольствие окончательного примирения двух бывших коммунистов, Кирилл.

Как ни хотелось Кириллу ещё побаловать себя рассуждениями, но несколько часов безделья даже для сегодняшнего, наполненного новостями утра, были, уже, вроде, лишними. Он принял душ, побрился, уложил феном волосы, и, как результат, подкреплённый элегантно проявившейся сединой, стал вполне солидным человеком.

– Ну ладно тебе, – постарался успокоить он Наташу. – В кои веки… Встретились с Борей, посидели.

– Помирились хоть?

– Бог его знает. Ладно, не делили ничего.

Он выглянул в окно. Подтаивало. «Пойду за машиной, – окончательно решился Кирилл, – на производство надо съездить, посмотреть, что там делается», – он вспомнил ещё несколько дел, которые решались быстрее, если сесть за руль самому. Служебной машины с тех пор, как его «ушли» с солидного завода, у него не было.

– Денег на еду оставь, – напомнила о себе Наташа.

«А есть они у меня? – ещё не знал ответа Кирилл. Пошёл, облазил карманы, нашёл „стольник“, выделил жене. – Значит, прогулял вчера две штуки, – зафиксировал он результат. – Попарились…» – оставалось молча и быстро удалиться.

Старенькая «пятёрка» капризами не страдала, но надо сказать, что и Кирилл её не обижал: любой непонятный ему шумок, устранял в автосервисе. Он любил машину, и она его не подводила, так они и жили: душа в душу. Наташа, машина, да ещё лопата (лёгкая, титановая), без которой он на строящейся даче, как без рук себя чувствовал – эти три существа, были для него незаменимыми и самыми родными. Выехал осторожно, километра не проехал, парень голосует, ну прямо на дорогу выпрыгивает. Кирилл, никогда пассажиров не подбиравший, тут взял и остановился.

– Шеф, до автовокзала подбрось.

– Садись, – открыл дверцу Кирилл. – Не по пути немного.

– Договоримся, – успокоил пассажир. – Кури, – протянул «Marlboro».

Кирилл отказался, с некоторых пор он перешёл на «Winston». Доехали молча.

– Сколько с меня? – благодарно приготовился расплатиться пассажир.

– Сколько не жалко.

Не пожалел «стольника». «Сколько же таксисты зашибают, если за двадцать минут езды мне столько отвалили? – опешил Кирилл, и попытался произвести некоторые расчёты. Они впечатляли. Пересчитал на месяц, стало грустно – А я тут со своим производством мудохаюсь! Налоги задолбали! Одних платёжек по пятнадцать штук в месяц печатаешь». Он сидел и тупо смотрел на сторублёвую купюру.

Теперь он поехал домой к тёще, вернее и к старшей дочери, где Наташа сидела с внучкой. Уже перевалило за полдень, хотелось уюта, элементарных тёщиных блинов с капустной или грибной начинкой, и – полежать.

Но Кирилла опять тормознули. Вернее, на очередном светофоре, когда пробка из машин вытянулась метров на пятьдесят, дверцу справа открыл мужик, попросил:

– До пивзавода подбрось.

Пивзавод виднелся чуть левее по курсу, где-то в километре. «Рублей двадцать даст и ладно, – подумал Кирилл. – Всё равно по пути почти».

Через несколько метров, на очередном светофоре, к машине подошли ещё двое.

– О, друганы! Подбросим?

Кирилл не возражал, друганы сели сзади. Ёжась и прячась друг за друга, от ветра, переходили дорогу люди. Мужик, сидевший справа, с непонятной неприязнью глядел на пешеходов, затем повернулся, взял двумя пальцами конец шарфа Кирилла, потрепал легонько.

– У вас тут каждая сука в шарфе ходит!

Кирилл даже отреагировать не успел: загорелся зелёный свет.

– Поехали, – подсказал сзади один из друганов. Сзади уже сигналили. Кирилл поглядел на клиентов – шарфов на них не было.

Под виадуком, на полпути, сзади спросили:

– У тебя с «пятисотки» сдача есть?

– Откуда? – искренне пожалел Кирилл. – Разменяем.

– Руки видишь? – пассажир справа вытащил из-под куртки руки и показал Кириллу. Костяшки пальцев свеже кровоточили. – Чурок на рынке мочили. Заелись, падлы!

К смуглым торговцам на рынке и у Кирилла отношение не сложилось, хотя не к каждому конкретно, а ко всей массе, что заполонила не только привокзальный рынок, но и традиционно славянские рынки, в его районе, например. Сформулировать причины неприязни не мог, скорее чеченские сполохи пробуждали в нём неясную тревогу.

Тем временем почти подъехали к пивзаводу, он включил левый поворотник, но поступила команда: «Направо!»; – он перестроился и повернул. Покрутились ещё немного, дальше виднелся пустырь, переходящий в берег реки. Она взблёскивала кое-где, взломанным ледоколом, льдом.

– Где вы здесь деньги менять будете? – удивился Кирилл.

– Машину останови, – вновь вынул руки из-под куртки правый пассажир.