Что это была за красота! Внизу, по обе стороны состава, насколько хватал глаз, мелькали залитые солнцем луга и перелески, зеленели легкой салатовой зеленью молодые березовые рощицы, поблескивали оконца небольших прудов с белыми крапинками гусей. Вдали, из белесого марева горизонта, над которым висел желток юного солнца, медленно наползал на них темно-зеленый ельник. Тепловоз то гудел басом, то веселым свистком выплевывал короткую копченую струю, обдавая колышущимся жаром черную ребристую крышу, и летел, летел вперед через мосты и переезды, плавно поворачивая то влево, то вправо. За тепловозом покорно поворачивал первый вагон, за ним второй, и вскоре доходила очередь до их крыши. Ласковый теплый ветер дул в лицо, снимая все напряжение их непростого отъезда. Беспричинная детская радость охватила Тома. Как он вообще мог – еще совсем недавно – думать о том, что можно остаться дома? Как можно было променять настоящие приключения на унылое и тревожное ожидание? Разве может человек что-то узнать о мире, и конечно же о себе самом, если не покинет свою нору? Если не решится, наконец, бросить все то, что держало его, чтобы остаться только наедине с самим собой?

На время они даже забыли, куда едут и зачем, всецело захваченные скоростью и ветром. Они были рады, и им были рады все, кого они встречали на пути. На переездах им сигналили водители машин. В них тыкали пальцами дети, удившие рыбу в юркой, как змейка, покрытой плитами реке. А за одним из поворотов вдруг открылась широкая поляна. У ее края паслись лошади, а в середине не спеша, с оттяжкой косили траву крепкие, голые по пояс, мужики. Завидев их, косари разом побросали косы, и, что-то крича, долго махали им вслед своими большими соломенными шляпами.

И они тоже, размахивая руками, что-то кричали им в ответ, что-то глупое и пустое, чего все равно не понять, не расслышать от гула и ветра. У Тома сорвало с головы леликову кепку, но он даже не обратил на это внимания. Пьяные от восторга, от внезапного безмятежного счастья, они с криками бегали взад-вперед по крыше состава, то перепрыгивая с вагона на вагон, то таясь в межвагонных проемах у маленьких полустанков с суровыми седыми мужиками и дородными бабами, оцепенело держащими в руках свои свернутые желтые флажки.

В мире нет ни одного транспортного средства, по которому можно было бы бегать, скакать или прогуливаться снаружи на скорости под сто километров в час. Кроме крыши состава, ведомого дизель-электропоездом.

В лесу, на одном из плавных живописных поворотов, поезд остановился. Высокие сосны стояли совсем близко от дороги, а где-то в небесах их кроны почти смыкались величественным зеленым шатром.

– Как-то тут… Нехожено, – заметил Том. Ему все хотелось дотянуться до ближайшей сосновой ветки.

– Ишь! Куда это вы залезли? А если спадете?

Том глянул вниз. На тропинке стояла старуха, до пояса замотанная в теплый платок. В одной руке у нее была сумка-«кравчучка», другой она опиралась на толстую суковатую палку.

– Тебе что? Шла, – вот и иди дальше, – бросил Монгол.

– Ишь. Молодой та глупый еще, – обиделась старуха. – Я вот помру завтра, а тебе потом стыдно будет.

Монгол, не найдя что ответить, отвернулся. Наконец поезд тронулся, покатил дальше, обвевая лица путешественников веселым и теплым ветром свободы.

– Прикинь, ревизоры сейчас встретились, а нас не нашли, – смеялся Монгол. – По купе пойдут.

– Не думаю. Туалет проверят, и… Знаешь, что это? – Том показал на длинный провод, идущий вдоль крыши одного из вагонов. – Это штаб. Радиорубка. Сто пудов, сидят сейчас там и в подкидного режутся. Или уже где-то вышли.

Погода начала портиться. Богодухов встретил их легким дождиком. Когда зазмеились влево и вправо стальные вены рельс, они решили вернуться в вагон. Тут возникла небольшая заминка, потому что все вагоны сверху были одинаковые, но лишь одна из дверей тамбура была не заперта.

– Видимо, здесь лезли: сажа больше всего вытерта, – раздумывая, предположил Том.

Монгол осмотрел ближайшие два вагона и согласился.

Раскрасневшиеся, разгоряченные, они вломились в душный, задраенный вагон, и, забрав свои вещи, перебрались в соседний. В их новой плацкарте сидело всего два человека: пожилой толстый мужик и древняя бабка. Веселый праздник на крыше вдруг резко сменила атмосфера дремлющего, разморенного духотой вагона. Тома так и подмывало крикнуть: эй, вы что тут дрыхнете! А ну, все наверх!

Через полчаса за окном показался большой перрон, медленно втащивший за собой помпезное желтое здание харьковского вокзала.

Дождь усилился. Мелкая морось чертила на пыльных стеклах блестящие косые линии.

– В Харькове всегда дождь, – подала голос бабка. – Как ни приезжаю к дочке, так и дождь.

– А я тут живу, – многозначительно ответил мужик, доставая вещи.

– Здорово долетели! – откликнулся Том.

– Жаль, что поезд дальше не идет, – вздохнул Монгол. – Мне понравилось.

Умывшись в привокзальном туалете от липкой дизельной сажи, они направились в здание вокзала посмотреть расписание поездов. Тома вдруг охватил азарт, который, наверное, можно сравнить с охотничьим. Он улыбался. Он хотел штурмовать, вламываться, прятаться, он уже чувствовал, что впереди – еще далеко, но уже совсем по-другому, уже ощутимо маячит самое сладкое и удивительное место на свете – далекая и теплая страна Крым, место вечного праздника.

– Чего такой веселый? – спросил Монгол.

– Боялся, что не уедем, – сказал Том. – Теперь проще. Дом уже далеко, и назад не вернемся. Сейчас сознание переключится на новый режим. Больше нет закрытых дверей, а в кармане весь земной шар.

– Типа кураж словил?

– Типа того.

Но карта беспощадно сообщала, что они проделали едва ли одну пятую пути. Зато после Харькова дорога шла уже строго на юг, с каждым столбом прямо приближая их к заветной цели.

Поездов на юг было много. Ближайший, Минск – Симферополь, стоял на втором пути.

– Провожаем! – Друзья зашли в вагон, и, перебравшись в соседний, дежурно бросили сумки и ушли в тамбур, покурить.

Вскоре поезд тронулся. Выждав, пока проводница соберет билеты, они вернулись к вещам. В вагоне было чисто и пахло дерматином, пассажиры в приподнятом настроении предвкушали долгожданный отдых.

Забравшись на пустовавшую вторую полку, Том облегченно вытянул ноги. Монгол сел на боковухе, раскрыл кем-то брошенную газету.

Напротив него сидел мужик средних лет. Ему явно хотелось пообщаться.

– Что пишут? – спросил он Монгола.

– Всякое. Японцы изобрели прозрачный металл… Человек провел в аду полтора года и воскрес… Астролог Павел Глоба предсказал, что Третья мировая война начнется в 2001 году. Путешественника Федора Конюхова похитили инопланетяне. А вот про криминал… У харьковчанки Зинаиды Ряшкиной на даче поселились мыши. От мышей помогает кошачий помет, – посоветовала ей ее соседка Петровна, и предложила Ряшкиной забрать содержимое лотка ее кота. Зинаида Ряшкина согласилась. Она положила себе пакетик в сумку, и поехала на дачу, чтобы разбросать там помет по огороду. На даче она обнаружила, что в автобусе карманники вытащили пакет вместе с содержимым… Заявление писать не стала, а сразу позвонила к нам в редакцию… Да, подфартило кому-то, – захохотал Монгол.

– Всю страну разворовали, сволочи! – согласился пассажир, глядя, как хорошенькая молодая проводница понесла мимо чай. – Девушка, а вы куда такая интересная?

– Чайку купите, – скажу! – кокетливо улыбнулась та.

– А, давайте, – вальяжно сказал он тоном миллионера и потянулся к карману.

Проводница ушла.

Мужик повернулся к Монголу и заговорил с той легкой непринужденностью, которая присуща публичным людям.

– Как-то послали нас снимать день ВДВ. Я фотографом работаю, в одной московской газете. Поехали на ВДНХ, снимаем. Вижу – десантник такой колоритный, в тельняшке. С дочкой маленькой, и флаг в руке. Я его снял, потом разговорились. А он и говорит: если мое фото в газету поставишь, – сто баксов дам. Сто баксов! Я – в редакцию и давай главреду втирать: смотри, какой актуальный образ: ребенок на руках отца – символ будущего, отец защищает ребенка! Надо ставить. В общем, продавил. Потом созвонился с десантником тем, захватил пять экземпляров, приехал. Захожу в квартиру, а в ней все увешано фотками… Алисы Селезневой! Ну, «Гостья из будущего», помнишь? А посреди комнаты – ее статуя в полный рост. Оказалось, что это ее муж. Развелись они, а он по ней скучает.

– Баксы-то отдал? – спросил Монгол.

– Отдал, конечно. – Фотограф увидел проводницу и тут же потерял к Монголу интерес. – Сюда, девушка!

– А вы будете? – спросила она Монгола.

– Из ваших рук – хоть яд, – пропел Монгол.

– Яду у нас для пассажиров не положено, – улыбнулась она и снова ушла.

Вернулась проводница уже в совсем другом настроении.

– Так. Чай у меня взяло двадцатое. А кто это наверху? – хмуро спросила она.

Том не отвечал, делая вид, что его это не касается.

– Гражданин! – она толкнула его в спину. – А вы где садились?

– А? Та мы в гости зашли, – протянул Том, будто только проснулся.

– Поспать? А у себя не спится, да? Вагон какой?

– Восьмой! – буркнул Монгол.

– У Любки? А ну, пошли к Любке.

Что только не предлагали ей Том с Монголом. Построить замок, подарить луну, родить сына. Все было тщетно. Поезд остановился на небольшой станции, проводница откинула подножку.

– Приехали, ребята. Добро пожаловать в Павлоград! – сказала она.

Они не спеша побрели вдоль состава, обращаясь к каждому проводнику. Но те, словно сговорившись, не откликались на их просьбы. У первого вагона они остановились. Дальше идти было некуда. Над ними возвышалась проводница. Она, как холодная и неподвижная статуя, молча смотрела поверх их голов в неизвестность, туда, где исчезала вдали блестящая, как будущее, колея.

– Белорусы – это люди, сделанные из особенного, каменного теста, – громко сказал Том, надеясь на то, что его слова растопят лед в сердце проводницы. Но та закрыла дверь.

Тепловоз тяжело и сочувственно вздохнул.

– Теперь понятно, почему немцы так сильно буксовали в Белоруссии, – Том с ненавистью оглянулся на зеленую кишку состава. – Все дело в проводниках. Не пускали врага без билетов.

– А еще у них моря нет, – сказал Монгол.

Том глянул на жаркий, лоснящийся маслом, тепловоз, в окошке которого конопатый машинист протирал тряпкой желтые поручни. – И на крышу теперь не залезешь. Эй, уважаемый! Тут же на крышу нельзя?

– На крышу? Можно, конечно, но ненадолго. Пшик, и в пепел. Контактный провод. – Тот провел пальцем по горлу.

– Я так и знал. – Монгол бросил сумку на землю, сел на нее, перевязывая шнурок.

– Что, на юга едете? – безучастно спросил машинист.

– Ага. В Крым, к другу. Только денег нет. А ваши проводники выгнали.

– Какие они мои? Я местный, – улыбнулся машинист. – Но таких как вы, я уважаю. Я, может, даже сам в душе такой. Путешественник, можно сказать. А то жизнь идет, а мы все работаем, работаем.

– Так может, подбросите?

Машинист мотнул головой, глянул куда-то вдаль, убрал тряпку.

– А, залазьте!

– От спасибочки! – они мигом взобрались по металлической лестнице в тепловоз.

– Чешите в заднюю кабину. Только ничего там не трогайте, а то не доедем, – машинист хлопнул бесцветными, как лен, ресницами. – Да, забыл. Мой участок до Запорожья, там тепловоз меняют. Дальше спросите.

– Спасибо! – Том распахнул внутреннюю дверь и осторожно ступил на вибрирующий, лоснящийся от масла пол. Пройдя друг за другом его вонючее, грохочущее и пышущее жаром чрево, они распахнули дверь задней кабины. Здесь было относительно тихо и просторно. На широком пульте замерли видавшие виды приборы, стрелки, рычаги. Перед креслом машиниста торчал большой круглый руль.

– Прикинь, да. Руль. – Том подергал тяжелое много раз крашеное колесо.

– Руль как руль, – сказал Монгол, – нормально.

– А ты не думал, как ему рулить тяжело?

Тут до Монгола дошло.

– Руль, руль! – захохотал он. – Зачем ему руль?

– Потому что без руля не положено, – ответил Том.

Тепловоз свистнул, задрожал мелко, как огромный зверь, и потащил, наконец, за собой висящий под лобовым стеклом тамбур первого вагона. Всполошились приборы, дернулась в правом углу стрелка большого, как чашка, спидометра.

Монгол развалился на кресле машиниста. Кресло было единственное. К стене было привинчено откидное сиденье, но на нем было совсем тесно, и Том, постелив найденную в Харькове газету, улегся на полу.

– Слушай, нормально катим! Не потеряли ничего, – говорил Монгол, отмечая, как низкий вибрирующий гул срезает все высокие звуки его речи.

…60… 80…

– Ты только посмотри, как мы несемся!

100… 120… 140!!!

– Вот это да!

Летела к дому земля из-под колес, неслись в равнинную даль бескрайние поля склонивших головы, уже посеревших от зноя подсолнухов. Пугаясь гудков тепловоза, взмывали над ними тяжелые тучи воробьев. Тепловоз трясся в мелкой лихорадке, ревел, жадно глотая летящие навстречу столбы. Рессор в нем явно не было, и поэтому стыки рельсов чувствовались всем телом.

Через полчаса, устав стучать зубами, Том поднялся, посмотрел на газету. От мелкой тряски она расползлась под спиной на мелкие кусочки.

– Садись, поменяемся. – Монгол лег на пол, вытянулся во весь рост.

Том развалился в кресле, смакуя глазами обыденную заоконную живопись. Навстречу им надвигался широкий фронт черных облаков. Поезд летел в тревожную грозовую даль, изредка озаряемую бледными сполохами. Вскоре с неба посыпались капли, потянулись от них по стеклам длинные неверные нити. Но уже через полчаса косматые черные тучи стали сдавать позиции, уступая место легким курчавым барашкам, и вскоре вновь засинело умытое дождем, ясное, как будто новорожденное, небо.

– Я вот думаю, не будет ли в Крыму холодно? – размышлял Том. – У меня одни штаны, да и те на колене протерты.

– В Крыму по-любому тепло. Это ж юг, – уверенно отвечал Монгол. – Там дождей, наверное, вообще не бывает. Зато если будет жарко – то всегда можно шорты сделать.

– А может, действительно у Индейца впишемся.

– Я бы хотел, конечно.

– Но кто его знает, что это за перец, – сомневался Том. – Может, он Лелика уважает, а нас на порог не пустит. Видал я всех этих друзей друзей, знакомых знакомых. Они, я так понял, лет сто не виделись. Мало ли, что с ним.

– Ладно, не парься раньше времени. Прикинь, мы на юг едем! На юг! Держи! – Монгол достал сигареты.