Однако самозванцу удалось собрать войско из козаков и местных жителей. В битве под селом Добрыничи оно было разбито, и Лжедмитрий укрылся в Польше. Все, кого схватили правительственные войска, были казнены через повешенье, как изменники.

Две недели войска безрезультатно осаждали деревянную крепость, которую обороняли всего 400 стрельцов, но взять её им не удалось, и они отступили. Дворяне, уберегая свои дружины от разложения, уводили их в поместья.

Весной 1605 года армия практически утратила боеспособность.

В это время, 13 апреля 1605 года, скончался Борис Годунов. Через три дня после его смерти Москва, Великий Новгород, Казань, Астрахань, Поморье и Сибирь присягнули сыну Бориса, шестнадцатилетнему Фёдору. Но он был внуком Малюты Скуратова, и это его погубило. В памяти народной ещё сохранилась ненависть к его деду, пролившему немало крови.

В лагере под Кромами заговорщики во главе с Петром Баскаковым, некоторыми боярами и чернью, подняли бунт, выкрикивая Дмитрия на царство. Верные государю войска ушли из лагеря и за три дня пешком добрались до Москвы. А 1 июня в Москву, сопровождаемые козачьими отрядами, вошли дворяне Гаврила Пушкин и Наум Плещеев. С Лобного места они огласили грамоту «истинного царя», обещавшего всем милость, а кто воевал против него – прощение.

Народ слушал, раскрыв от удивления рты, а к вечеру началось восстание против царя Фёдора Борисовича. Из тюрем выпустили заключённых. В городе воцарился хаос, начались грабежи, убийства, поджоги, погромы винных лавок. На Красной площади начала собираться толпа. Подстрекаемый боярами-изменниками, народ захватил Кремль. Простолюдины кинулись искать по дворцу ценности и уносили всё, что могли. Стража разбежалась. Бояре-изменники схватили царя Фёдора и его мать и заперли их в темнице.

События нарастали как снежный ком. Боярство разделилось. Одни ждали прихода самозванца, часть затаилась, выжидая, и только небольшая группка дворян пыталась организоваться для отпора. Василий Шуйский из ставки изменника в Серпухове слал во все города грамоты о предстоящем восшествии самозванца на престол. Бояре устроили в честь «царевича Дмитрия» пир. А напившись, выволокли из усыпальницы царей – Архангельского собора – гроб с телом Бориса Годунова и выставили останки на поругание. «И каменья в него метали, и начали ногами пхать тело его поверженное и на земле лежащее», – говорит летопись.

Прознав о том, 8 июня самозванец прислал в столицу предписание: уничтожить царскую семью – Фёдора Борисовича и его мать. Приказ сей привёз князь Василий Голицын. Он же привёл убийц к Фёдору и его матери. Фёдор сопротивлялся, как мог, но что мог сделать один подросток против нескольких вооружённых людей? Обоих – и Фёдора и его мать – удушили верёвками.

После расправы князь Голицын вышел к народу и объявил, что царская семья покончила с собой, приняв яд.

Гробы с телами убитых выставили рядом с дворцом на всеобщее обозрение, и тысячи москвичей увидели на шее убиенных следы удавок.

Дочери Бориса, Ксении, жизнь сохранили, но участь её была незавидной. В дальнейшем самозванец надругался над ней и держал при себе в царских покоях как наложницу. Потом, по настоянию Марины Мнишек, под именем Ольги она была сослана в Белозерский монастырь.

Князь Голицын, действуя по воле самозванца, лишил патриарха Иова сана и заточил его в Успенский монастырь в Старице.

На Москву надвигались грозные события, а москвичи радовались смене власти, надеясь на лучшую жизнь. Как они заблуждались! Отребье, выпущенное из тюрем, не боялось грабить, убивать и насиловать даже среди белого дня.

Под колокольный звон всех соборов московских 20 июня 1605 года Лжедмитрий торжественно вступил в Первопрестольную, сопровождаемый многими боярами и людьми знатными. Народ на улицах ликовал. Радостные крики и здравицы звучали громогласно в честь «царевича». Кремлёвскую стражу сразу разогнали, да и кого ей было охранять? Дворец разграблен, царская семья убита.

Самозванец занял престол в Тронном зале, вокруг толпились, выражая верноподданнические чувства, бояре. А под стенами дворца и на всех въездах в Кремль стояли поляки.

На следующий же день самозванец созвал Собор, на котором принудил архиепископов избрать патриархом архиепископа Рязанского Игнатия, киприота по рождению.

К чести Церкви, тела Бориса Годунова, его жены и сына Фёдора были монахами перевезены в церковную столицу – Троице-Сергиеву лавру, где и преданы земле рядом с храмом.

После прихода к власти самозванца у бояр сразу возник вопрос: как так? Царевич ещё в детском возрасте был убит в Угличе. Дело расследовал князь Василий Иванович Шуйский, да не один, а во главе служилых людей Пыточного приказа. Злодейства выявлено не было. Царевич страдал «падучей» – так называлась тогда эпилепсия. Во время игры во дворе с мальчишками в ножички он якобы упал и нанёс себе смертельное ранение в шею. Так это было на самом деле или расследование было сфальсифицировано в угоду государю, теперь одному Богу известно. Но для Шуйского дело оборачивалось плохо. По его докладу царевич убит в детстве, а теперь, оказывается, – вот он, живой? Тем более что Лжедмитрия вроде бы признала мать, привезённая из Углича. Нагая «сына» узнала, обняла и всплакнула. Куда ей было деваться, коли бояре «посоветовали»?

Бояре обвинили Шуйского в измене. Приговор был короток – смертная казнь. Василий Иванович взошёл на эшафот, и палач разодрал на нём рубаху. Шуйский уже прощался с жизнью, как подскакал гонец, привёзший помилование от самозванца. Опоздай он на пару минут, и история сложилась бы по-иному.

Меж тем 21 июля 1605 года Лжедмитрия короновали. Боярскую Думу по западному образцу преобразовали в Сенат. Однако самозванец с боярами не считался, их мнение не учитывал.

Зато поляки вели себя в городе разнузданно. Польские гусары по поводу и без оного затевали драки, задирая москвичей, и без раздумий пускали в ход оружие. Среди черни и бояр зрело недовольство – не такого царя они хотели.

Вот в это лихое, смутное время обоз купца Наума въезжал в Москву. Для купца это был родной город, здесь он жил и торговал. Но его поход в Крым длился слишком долго, и за время его отсутствия Первопрестольная изменилась до неузнаваемости. Нет, улицы, дома, река – всё осталось на своём месте. Изменились порядки. Уже на въезде, на заставе, его остановили поляки. Солдаты Речи Посполитой занимали теперь наиболее важные, стратегические места в городе: в Кремле, вокруг него и на всех въездах в город. Они досматривали выборочно и обирали беззастенчиво. Вот и сейчас обоз Наума остановили. Двое солдат с презрительной ухмылкой на лице завернули рогожи, укрывающие груз, молча забрали по тюку дорогой ткани и махнули рукой – проезжай.

Купец возмутился:

– Да что же это делается? Грабёж среди бела дня! Я ведь не иноземец, чтобы пошлину платить. Тоже мне, мытари нашлись!

Андрей делал купцу знаки, чтобы тот замолчал и, пытаясь как можно скорее покинуть место конфликта, сказал ездовому на первой подводе:

– Трогай от греха подальше.

Обоз тронулся, но возмущение купца не осталось незамеченным. Один из поляков подошёл к Науму и ударил его в ухо. От удара и неожиданности купец упал, а солдат принялся остервенело пинать его ногами. Остальные наёмники смотрели за происходящим с интересом, подбадривая товарища криками.

Слегка устав, поляк плюнул на униженного и избитого купца.

– Проваливай, пся крев!

Наум с трудом поднялся, поднял сбитую шапку и поплёлся за миновавшим уже заставу обозом. Такого прилюдного унижения и наглого отъёма товара он раньше не испытывал.

– Наум, поляки хуже смердящих псов! Зачем ты с ними связался? – спросил Андрей.

– В каком Уложении сказано, что можно купца бить и товар у него отнимать? Я на своей земле, это они пришлые. Я мытарям плачу, законы соблюдаю.

– Скажи спасибо, что вообще живым ушёл. Запросто могли порубить или вовсе товар весь, без остатка забрать.

– Без вины?

– Ох, Наум! Они чужаки, и мы для них – никто, мусор, пыль на сапогах. И привёл их сюда изменник, которому Русь не дорога.

– А ты откуда знаешь? Ты ведь тоже в городе давно не был – как и я.

Один глаз купца заплыл от удара, кафтан был в пыли.

– Видение мне ночью было, Богородица во сне явилась. Не настоящий это царевич Дмитрий. И править, а вернее сказать – терзать страну он будет одиннадцать месяцев.

– Вещий ли сон?

– Да откуда мне знать? Поживём – увидим. А ты впредь осторожнее будь, ежели головы лишиться не хочешь.

– Вот времена настали! В своём городе купца унижают!

Купец едва не заплакал от обиды и унижения. Андрей и сам был возмущён наглым поведением поляков – хозяйничают, как в захваченной стране. Впрочем, поляки всегда и везде отличались заносчивым поведением, гордыней немереной по поводу и без, а также скандалами и драками. Он бы кинулся купцу на помощь, но поляков на заставе два десятка, и одному ему было бы не справиться, только погиб бы не за понюшку табаку. А они, видно, только того и ждали. Но выдержки Андрею было не занимать. Спесивы поляки, да недолго им остаётся выкобениваться. Во время бунта, когда Лжедмитрия убьют, озлобленное население сразу возьмётся за поляков. Из города живыми вырвутся единицы, остальных забьют. Правда, наёмники дорого будут отдавать свои жизни. На четыреста убитых поляков придётся три сотни погибших москвичей и семь сотен раненых.

Андрей довёл обоз до дома купца на Неглинной. Почти центр.

Наум постучал в ворота, предвкушая радостную встречу, но из калитки на шею ему кинулась зарёванная, опухшая от слёз жена.

– Ну чего ревёшь, дура-баба? – растерянно проговорил он, пытаясь разжать кольцо её рук. – Вот он я, живой, и товар доставил.

Купец, да и ездовые тоже решили, что супруга купца на радостях плачет, времена неспокойные. Однако она, хлюпая носом, сразу стала жаловаться:

– Наумушка, голыми и нищими мы остались!

– Как так? – оторопел купец.

– Сначала поляки дом ограбили, все деньги и украшения мои забрали. Хорошо хоть, дочери дома не было, а то ссильничали бы, как у соседей. Через два дня наши тати пришли, всю одежду из сундуков забрали. Это что же такое делается?

Купец от негодования побагровел. Не такой он представлял встречу с женой, не такой. Сам побит, дом ограблен, и жаловаться некому. Поляков сам «царевич Дмитрий» привёл, а он грабитель ещё худший, чем поляки. Страну на части решил порвать и земли полякам да шведам отдать в благодарность за своё воцарение. Земли, которые десятки и сотни лет до него государи русские воедино собирали.

Подводы загнали во двор и стали разгружать товар в амбар.

– Наум, не моё дело, конечно, но совет тебе дать хочу. Не вези товар в лавку, разграбят. Всё потеряешь.

– Сам такожды думаю, – отозвался купец.

Когда товар общими усилиями разгрузили, Наум вытер вспотевший лоб, потом полез в калиту, отсчитал и протянул Андрею деньги.

– Вот что, Андрей. Как я помню, ты говорил, что вроде бы у тебя в Москве нет никого?

– Твоя правда, нет.

– Предлагаю тебе у меня пожить. Место есть, комнату выделю. Платить не буду – за харч и крышу.

– Понял. За охрану?

– Вроде того. А то ведь тати ещё наведаться могут. И если они товар, из Крыма привезённый, унесут, на что тогда жить?

– Темнишь, купец. Небось на чёрный день кубышка со златом-серебром зарыта.

Даже заплывший от удара глаз купца на мгновение приоткрылся.

– Что ты, молчи! Не дай бог, проведают!

– Во мне ты можешь быть уверен, никому не скажу. А предложение твоё принимаю. Мне и в самом деле жить негде, разве только на постоялом дворе.

– Зачем на постоялом? Мы к тебе со всем уважением. Конюшня на заднем дворе. Лошадку-то свою заведи да расседлай, чего ей на виду у всей улицы стоять? Завистников и раньше много было, а сейчас, мыслю, поболе стало.

В доме уже суетились домочадцы, из печной трубы вовсю валил дым. Возничие после разгрузки разъехались по своим домам, и двор сразу опустел.

– Идём, представлю тебя своим домочадцам.

Купец познакомил Андрея с женой, двумя дочерьми-подростками и сыном лет семи. По меркам того времени, семья была небольшой. Комнату ему Наум показал – совсем небольшую, угловую, выходящую окном во двор. Не хоромы, конечно, но зачем ему одному большая? И этой вполне хватит. Кровать деревянная, сундук, скамья, на полу – домотканый половик.

– Располагайся. Сильно устал?

– Не особо.

– Тогда пойдём, баньку затопим. Помыться хочу, аж тело зудит и чешется.

Помыться Андрею и самому хотелось. Дороги пыльные, одежда пропылилась, волосы едва ли не в колтун сбились.

Наум показал баню. Вдвоём они натаскали дров и разожгли печь-каменку. Потом купец ушёл в дом, а Андрей деревянной бадьёй воду из колодца носить стал. В бане надо было наполнить два чана: один для холодной воды и другой – для горячей. И оба огромные, литров на двести-триста. Пока работу закончил, упрел. Рубаха потом провоняла, а сменной нет. Ничего, завтра он на торг сходит и себе новую, сменную купит. Правда, после бани свежую надеть не помешало бы, да где ж её взять?

Часа два топил баню Андрей. Наконец помещение согрелось, вода в котле сделалась горячей, и он позвал купца. Тот пришёл с сынишкой. Топить баню – дело тяжёлое, одной воды сколько натаскать надо, поэтому возможность помыться не упускали.

Купец принёс чистое нательное и рубашку Андрею.

– Переоденься. Мы оба с дороги, смердим, аки псы.

Вот за эту заботу Андрей был Науму искренне благодарен.

Вымывшись, они попарились не спеша, а после них мыться пошли жена и дочери. К тому времени и обед на кухне поспел.