– Все у вас неправильно! – Это он к нам четверым обращался. – Раз уже ночь, то дочки должны спать и не подсматривать. А муж с женой должны не просто ругаться, а быть голыми и время от времени целоваться.

Машка, играющая роль жены, возмущенно взмахнула своими ресницами:

– Целоваться – глупости! И все об этом знают.

Понятно, что я тоже ей поддакнул и головой утвердительно кивнул вдобавок. Хотя как исполняющему роль мужа, мне страшно хотелось ее поцеловать. В ответ на наши возражения Димочка насупился и стал сердиться:

– В дочки-матери надо только так играть! Так что раздевайтесь и целуйтесь!

Кажется, сам факт раздевания нас тогда вообще никак не коснулся. Смущаться никто и не подумал, нас частенько купали в одной ванне или корыте. Но Машка переживала о другом моменте и сделала последнюю попытку избегнуть неминуемого действа в виде поцелуя:

– Но это же противно!

Знаток уложившихся в его голове хаотичных правил озабоченно почесал свой рыжий чуб и неожиданно согласился:

– Знаю, что противно, даже в кино видел, как после поцелуя пощечину дают.

– Да? – с недоверием протянули мы в четыре голоса. – И больно?

– Да нет, наверное. – После чего он перешел на заговорщицкий шепот: – Но я и сам подсматривал, как папка с мамкой то целуются, то ругаются. А потом она на него уселась, как на лошадку, и долго мучила. Он даже стонал, бедный. Потом и она от жалости застонала. А потом опять целовались.

Такие откровения нас мало сказать что огорошили. Они нас ошарашили! Наверное, впервые мы серьезно задумались: насколько это тяжкий труд быть взрослым и иметь семью, если приходится идти на такие жертвы и лишения. Мне сразу расхотелось играть роль мужа, но мое мнение как-то всех уже больше не интересовало. Зато Машке вдруг перестало быть противно, и она с легкостью согласилась на продолжение игры. Разделись мы моментально, как и «детки» за компанию. Их уложили спать чуть в сторонке, и они нагло делали вид, что спят с открытыми глазами. А наш эрудированный Димочка стал изображать из себя режиссера голливудского блокбастера. То есть руководил всеми нашими действиями и давал ценнейшие рекомендации по улучшению нашей правдивой игры:

– Борька, ты чего так боишься? И не отскакивай сразу. А ты чего сразу бить спешишь? Губами надо долго прикасаться. Ну! Еще больше! Хорошо. Теперь… Машка! Ты дура? Зачем так сильно бить? Муж не должен падать и плакать от боли. Легонько так надо, легонько. Ну! Повторяем!

– Теперь твоя очередь! – возмутился я, языком ощупывая опухающую губу. – Пусть она на тебе тренируется!

– Ну нет, если не хотите играть, то я вообще ухожу! – демонстрировал Димочка свое недовольство. – И сами тут хоть лопатами деритесь!

Кажется, Машке что-то понравилось: не то поцелуи, не то пощечины.

– Нет, нет! Играем дальше. Борька, не бойся, я буду тебе давать пощечины только понарошку.

– Ну, если понарошку…

Чего мне еще оставалось делать? Разве что и в самом деле изображать рассерженного папашу: «Дети, почему не спите? Вот я вас сейчас по попе!»

Дальше стало смешнее и совсем весело: «детки» подставили попки, я их хорошенько отшлепал, а потом со своей «женой» долго репетировал поцелуи с пощечинами и «катание на лошадке». Затем мы менялись ролями, побывав в шкуре каждого игрового варианта, и нам все это жутко понравилось.

Понятно, занятые по хозяйству дед Назар и бабушка Марфа и не поинтересовались, чем там внучки́ занимаются. Тихо – да и ладно.

А мы в своих играх пошли дальше. Появились новые развлечения и сериалы: «Доктор и пациенты», «Короли и рыцари», «Королева мучает попавших в рабство рыцарей», «Короли мучают и заставляют делать всякие глупости плененных принцесс». Ну и так далее. И наоборот. И еще раз по-иному. И совершенно иначе. Детские фантазии безграничны.

Но при всем этом могу смело утверждать: мы ни разу не перешли каких-то определенных барьеров, за которые мне было бы смертельно стыдно. Да и Димочка как-то вполне логично и естественно умел не только сам различить, но и нам подсказать, что правильно, а что нет.

Так прошло три года. А так как мы ходили в один класс одной и той же школы, жили все почти рядом, то и свободное от школы время мы полностью посвящали своим романтическим играм и забавам. От самого обеда и до возвращения родителей с работы мы вытворяли, что нам вздумается, а уже вечером, уставшие и успокоенные, занимались каждый у себя уроками. Правда, для всех взрослых, наши сборища у кого-нибудь из нас дома маскировались набившей оскомину фразой: совместные домашние занятия. Усомниться в этом мы никогда повода не давали: учились только на «хорошо» и «отлично».

Скорее всего, мы бы так весьма культурно, с детским романтизмом, неослабным интересом, подспудной тягой к запретному, лет через пять и до первых сексуальных взаимоотношений добрались, если бы не случилась нелепая трагедия. Наш Димочка погиб. Причем вместе со своими родителями. И случилось это при невероятном стечении обстоятельств. Первого марта Димкин отец принес к ним в дом три путевки и похвастался:

– На твой день рождения я купил тур для нас троих в Египет! Горящие! Почти даром!

Мы все как раз уже стояли в коридоре, собираясь расходиться после очередной ролевой игры «Гонки голых принцесс на своих голых рабах», но от такой новости нашли в себе силы прыгать от радости до потолка. О древних пирамидах мы уже знали, поэтому даже не слишком завидовали Димочке, что он их скоро увидит собственными глазами. Действительно восторгались такому счастливому случаю.

Через неделю они уехали.

А еще через десять дней из Египта привезли три запаянных гроба. Туристический автобус перевернулся, завалился в какую-то расщелину, и половина путешественников погибла. И наш товарищ, лидер компании, брат – тоже умер. Вот так наш любимый Димочка и остался в нашей памяти ребенком. Вот так он и не стал Дмитрием.

Трагедия опять-таки сильно коснулась и нас четверых. В том плане, что теперь наши родители о каких-то дальних туристических поездках и не заикались. Только в командировку! А детей – только в Лаповку!

Так что впервые в нашей жизни мы остались вчетвером. Дело пришлось как раз на весенние каникулы нашего второго класса, и начались они под аккомпанемент частого плача бабушки Марфы и причитания впервые хмурого деда Назара. Да и мы один день ходили потерянные, словно пришибленные. Горе утраты лишило нас обычной веселости и непоседливости.

Увы, долгая грусть претит детской натуре. И уже на второй день мы забрались на теплый чердак, закрылись, чтобы никто случайно не помешал, и занялись очередными развлечениями. Кажется, играли спектакль «Королева хозяйничает в своих владениях». Причем впервые это проходило без нашего главного режиссера и главного постановщика в лице Димочки. Но вот именно в тот самый раз Машка и заявила свои права на лидерство в полный голос. Да так заявила, что и мне, и близняшкам здорово и совсем не понарошку досталось «физических наказаний». Сказалась, видимо, ее долго скрываемая склонность к некоторому садизму и отсутствие основного сдерживающего элемента в лице нашего прежнего лидера Димочки. Мы тоже оказались не правы. Все трое. Потому что не стали обострять обстановку, оказывать явное сопротивление и доводить Машку до истерики. Как-то думалось, что это у нее от горя и очень скоро пройдет.

Не прошло. А со временем еще и усилилось. Менее чем за год наша королева, как она требовала к себе обращаться при наших играх, превратилась в маленькую стервозную сучку, буквально затерроризировавшую всех троих. Причем Верочка с Катенькой сдались первыми на милость рабовладелицы и стали ей даже во всем подыгрывать. Похоже, им такой вульгаризм и необычность отношений даже нравились. И уже все втроем они дружно набрасывались на меня. Понятно, что справиться с тремя подругами у меня практически уже не было шансов. Но я боролся, от всей души боролся. И за них, и в первую очередь за себя. Даже кое-какое ко мне уважение появилось, некий страх, что я могу рассердиться и так им порой надавать! Мальчик все-таки.

Увы! Судьба в тот момент мне подставила жестокую подножку. Дело было после Нового года, когда мы в третьем классе на зимних каникулах опять все вчетвером собрались в нашей Лапе. Снега хватало, мороза тоже, да и сопутствующего детского инвентаря для зимних развлечений родители нам покупали с излишком. Так что мы не только забавлялись на чердаке, но еще и на санках катались, на лыжах порой по окрестностям бегали и даже на коньках в центр деревни добирались, где старшие ребята себе нечто вроде хоккейной площадки оборудовали.

Я мечтал стать или моряком, или знаменитым хоккеистом, поэтому иногда хватал коньки и сбегал от своих подружек, лишь бы хоть немного потренироваться с клюшкой и шайбой. В тот злополучный день я тоже оказался на площадке.

Вот там я и упал. Несуразно перескакивал небольшой намерзший бугорок, коньки пошли вперед, и в момент падения я ни на бок вывернуться, ни попой смягчить удар, ни локтями подстраховаться не сумел. Так и грохнулся спиной на тот злополучный бугорок. Боль в районе поясницы меня на короткое время лишила сознания. Но очнулся опять-таки от боли: деревенские пацаны пытались меня поднять, намереваясь сделать несколько насильственных приседаний. Им втемяшилось в голову, что у меня дыхалка сбилась.

Уже и не знаю, каким чудом, но с жуткой мимикой и мольбой в голосе мне удалось их остановить от подобного безрассудства. Просто упросил поставить меня возле дерева и оставить в покое. Сам, мол, отдышусь. Больше часа стоял. Замерз настолько, что и боль чувствоваться перестала. Тогда я двинулся домой. Шел медленно, ибо каждый резкий толчок вызывал пронзающую от позвоночника боль, и я боялся опять потерять сознание. Но дошел, проявив редкую для меня настойчивость и целеустремленность.

Бабушка Марфа меня встретила, как всегда, с причитаниями, девчонки – с недоверием и ехидными улыбками. Но в постель уложили, дали меда и горячего чая с блинами. А добрейший дед Назар укутал мою поясницу компрессом с какими-то травами и спиртом.

Вот как раз в первый вечер и произошло в моем мозгу какое-то затмение-прозрение. Потому что иными словами я до сих пор не могу охарактеризовать то событие. Немного отлежав один бок, я попытался завалиться на спину и перевернуться на другой, как у меня в тот момент в позвоночнике взорвалась такая пульсирующая точка боли, что я громко застонал и на какой-то момент потерял сознание. А когда очнулся от боли, бьющейся в висках, сначала не мог ничего рассмотреть из-за красных кругов перед глазами и прочих радужных разводов. И только чуть позже различил две совершенно одинаковые, склонившиеся надо мной головки наших лисичек. Они тоже показались словно сотканные из тумана, на странных, полупрозрачных шейках и с белыми от переживаний щечками.

– Кать, ему и в самом деле так больно? – спросила та, что находилась правее.

– Ага! Ты ведь слышала, как он стонал.

– Значит, он не притворяется? Тогда мне его так жалко.

– Глупая ты, Верка! Мне его тоже жалко.

И в тот самый момент я четко, до какого-то судорожного всплеска радости в сознании, осмыслил всю разницу между этими идеально похожими девчонками. И навсегда запомнил те чувственные модуляции их голосков, которые позволили бы мне различать подружек даже с завязанными глазами. Это знание так естественно и гармонично влилось в мое тело, что боль оттуда исчезла, я вздохнул свободнее и даже попытался улыбнуться:

– Так в спине кольнуло, думал, умру.

– Так не вертись! – стала распоряжаться Катенька.

– Мы сейчас бабушку позовем! – решила Верочка, и они обе умчались.

Но с тех пор мне одного взгляда на них или единого слова с их уст хватало для стопроцентного опознания. Причем сам себе я никогда и не пытался объяснить, что и почему такое случилось. Просто все списал на сильную боль и невероятно обострившееся в момент осознания восприятие. А уж на память я никогда не жаловался.

То есть хоть что-то от злосчастного падения осталось положительное. Опять-таки – иногда и отрицательное «что-то» из-за моих знаний на меня валилось.

Так я вылеживался три дня. И так я стал инвалидом.

Это уже потом врачи долго и витиевато рассказывали о какой-то декомпрессии, защемлении нервов и обязательном, прямо-таки кардинальном лечении с первого часа после травмы. А в Лаповке об этом никто не подумал. Да и я не стремился попадать в больницу. Тоже поверив, что покой, блины и компрессы меня быстро поставят на ноги.

Да так в принципе и получилось: на четвертый день я уже вставал, на пятый бегал, а на шестой подружки затащили меня на чердак, где я принял полноценное участие в очередной ролевой игре. Разве что верхом на мне тогда не ездили, и мне приходилось изображать раненого рыцаря, которого непобедимые воительницы захватили в плен и доставили для пыток пред светлы очи своей королевы. Понятно, кто была королева и что она со своими воительницами со мной вытворяла. Но тогда все наши забавы еще носили эдакий налет детских шалостей и умещались в рамках здравого смысла.

Основные проблемы начались через год.

Опять-таки к новогоднему празднику выяснилось, что я перестал расти. Располнел, набрал лишний вес, лицо стало округляться, но в высоту я не подрос ни на сантиметр. Доктора уже вынесли свой вердикт: отсутствие должного лечения. Но пытались и утешить: мол, ничего страшного, со временем организм сам начнет восстанавливаться и рост возобновится. По большому счету меня тогда это не сильно волновало, потому что разница со сверстниками в росте еще настолько сильно в глаза не бросалась.

Тем более что отвлечься было на что: мы в нашей компании впервые узнали, что такое секс. Здесь уже вся инициатива принадлежала Машке. Она выискала у своих родителей порнографические фильмы, и мы впервые, сдерживая прерывистое дыхание, просматривали самые откровенные постельные сцены на нашем оборудованном на вполне надлежащем техническом уровне чердаке. Благо что и я к тому времени умел не просто собрать компьютер, но и настроить его для любой работы.

Просматривали. Обменивались мнениями. А потом и пробовать стали. Конечно, не все и не сразу, но уже к весенним каникулам, когда нам исполнилось по одиннадцать лет, я с полной уверенностью мог называть себя взрослым мужчиной. Потому что определенное вещество, которое изначально требуется для зачатия детей, из меня уже било фонтанами. А шесть шаловливых ручек и три розовых язычка готовы были заставлять меня извергать эти фонтаны круглосуточно.

Такая интенсивная половая деятельность в моем возрасте даже привела к тому, что я опять похудел и к лету стал напоминать тощего заморыша. Вот тогда я и сделал последнюю попытку вырваться из ручек моих распоясавшихся подружек, потому что уже на полном серьезе начинал Машку бояться. Я попросил, вернее, даже умолял своих родителей, чтобы они меня оставили дома, а еще лучше отправили на лечение в какой-либо санаторий. Мои просьбы привели к противоположному результату.

– Да ты посмотри на свою худобу! – ругались отец с матерью, перекрикивая друг друга.

– На молоко и сметану! В Лаповку!

– И творог твоим костям нужен в первую очередь!

– Ни в каком санатории нормального питания не обеспечат!

– Да и пора тебе как мужику побольше мяса есть. В том числе и куриного!

Жареную курочку я обожал, поэтому задумался на короткий момент, что было воспринято моей мамочкой как полное смирение:

– Вот и отлично! И я с тобой отправлю пяток «баночек» со сгущенным молоком.

Она работала завскладом на фабрике мороженого, поэтому в нашем холодильнике всегда как минимум стояла одна трехлитровая «баночка» со сгущенкой, а вся морозилка была забита мороженым разного сорта. При этом моя родительница любила повторять:

– Только в анекдотах сапожник бывает без сапог.

Судя по тому, как и с каким усердием мой отец таскал со своего завода списанные и совсем еще не списанные детали, а то и целые устройства, он тоже целиком поддерживал свою супругу в подобном мировоззрении. Я тогда еще не понимал всей подноготной вышеназванного мировоззрения, поэтому относился к таким делам полностью флегматично и индифферентно. Обожал ящики с детальками, многочисленные блоки и целые устройства, с удовольствием ел сгущенку с хлебом, а мои подружки деловито поедали скапливающееся в морозилке мороженое.

Но именно ту самую погрузку в машину пяти огромных банок со сгущенкой я и запомнил как переломный этап, как некую черту, отделившую мое детство от юности. Потому что детство для меня закончилось в тот момент, как только я летним вечером оказался в Лаповке.