3. Охота на соболей и на людей

Известно, что русские шли в северную Сибирь прежде всего за соболем («соболь – это алмаз в короне лесного царя» [АР-2, с. 161]) и что моря Арктики были им нужны прежде всего как дорога к устьям сибирских рек. В начале XVII века устья стали труднодоступны, но современники так и не смогли усвоить причины этого – см. Очерк 1. Столь же известно, что соболей русские добывали тремя путями – либо охотились сами, либо меняли их у местных жителей на европейские товары, либо отбирали у них соболей как ясак.

Менее известно, что соболь – зверёк весьма уязвимый, ибо размножается медленно. Если белку столетиями вывозили из Сибири ежегодно миллионами шкурок, а она как водилась по всему лесному Северу, так и водится, то соболь почти вымер, хотя его вывозили, самое большее, по двести с небольшим тысяч шкурок в год, да и то очень недолго [АР-2, с. 161–162].

И уж совсем редко прочтёшь, что с собою русские принесли и свой приём охоты – посредством западни. Он гораздо более истребителей, нежели приёмы туземные (лук и сетка) [Бахрушин Л., 1928].

Соболь был главным предметом российской внешней торговли, и московские власти требовали его всё больше и больше, тогда как в тайге его становилось всё меньше и меньше. Обычно уже лет через 10–15 после «объясачения» данной местности приказчики писали воеводам, что собрать прежний ясак невозможно, так как «соболь опромышлялся». Но Москве был нужен соболь, а не отговорки, так что нормы ясака менялись гораздо позже, чем требовала природа, менялись тогда, когда собирать уже было нечего; более того, когда население, неспособное выполнить норму, бунтовало, а подавить бунт не было сил. Сама же охота вообще никак не ограничивалась.

В итоге шла сущая война российской власти с природой и местным населением. Главным приемом было взятие в аманаты (заложники) «лутших мужиков» и их сыновей, то есть туземной верхушки. Арабские слова ясак, аманат и ясырь (пленник, ставший рабом), принесенные в Сибирь иртышскими татарами (русские покорили их вскоре после похода Ермака), стали общим ужасом от Урала до Чукотки. Больше всего брали в рабство женщин (отнимая их у мужей) и девушек, но забирали и девочек (см. Прилож. 1).

Оправданья государству не вижу, а вот некое оправдание казакам и стрельцам, когда они зверствовали, могу всё-таки высказать. Их собственное положение было не всегда лучше, чем туземцев, сами они порой бежали в укромные места, чтобы сколько-то спокойно пожить, пока их внуков не найдёт вездесущая власть. Многие уходили воевать новые земли, пока те ещё были.

Особенно знамениты казаки Семён Дежнёв и Ерофей Хабаров. Последний, прежде чем прославиться походом на Амур, стал известен туруханским властям, успешно объясачив жителей Южного Таймыра. В 1628 году молодой Хабаров собрал ясак на реке Хетё, главном водном пути Южного Таймыра, причём не только с коренных народов, но и с русских, которые (запомним это!) уже тогда укрывались там от российских властей [Белов, 1977, с. 62–63].

Вот в какой обстановке оказалась добыта тысяча с лишним (а вероятнее, несколько тысяч) соболей наших беглецов. Для всего Туруханского края это было не так уж много, так как из него в Россию доставлялось гораздо больше: в 1630 году 44 тыс. шкурок, а в 1638 даже 48 тыс. [Бахрушин С. // ИПРАМ, с. 85]. В этой добыче доля дальнего угла, бассейна Хеты, была ничтожна: вся Хетская округа, где тайга переходит в лесотундру, сдала в ясак за 1632 год всего лишь 219 шкурок соболей [Троицкий, 1987, с. 15]. Следовательно, там добыть тысячу соболей было невозможно – не нашлось бы ни людей, ни лесов. Значит, соболей везли из более южных мест – вернее всего, с Котуя. Легко представить, сколь желанной добычей был отряд, везущий столь огромное богатство.

Хета и Котуй, сливаясь, образуют Хатангу, а та впадает в Ледовитое море. Её бассейн стал известен русским уже в первые годы XVII века (см. далее), а стало быть, его знали и наши герои.

4. С краденым богатством – в ледяной ад

Что и говорить, 34 рубля – не те деньги, какими обычно ворочает русский торговец в Сибири XVII века, но и на них можно купить в России дом и обустроиться. Лишь бы снова попасть туда. Только как попасть? Для возврата в Россию служилый должен был пристроиться к какой-то группе, и вариантов было всего три: торговцы, служилые и разбойники. Видимо, владелец казны выбрал последних. Почему, можно лишь гадать, чего мы делать не будем.

По-моему, для понимания сути происшедшего достаточно учесть тот известный факт, что уехать в европейскую Россию законным образом можно было только с проезжей грамотой, выданной именно туда, в Россию, а её получить мог только законно отпущенный. Если же он уезжал по своей воле, то ему оставалось одно – примкнуть к разбойникам.

Мореходы тоже, надо полагать, выбрали в попутчики разбойников, и причину этого понять как раз довольно просто. Как мы уже знаем из очерка 1, к 1620 году «морской ход» в Сибирь и обратно перестал существовать, как юридически, так и физически. В Мангазею стало весьма трудно попасть и ещё труднее из неё вернуться.

О том, как выбирались назад те, кто застрял в Мангазее, мне неизвестно, но имелись лишь два возможных пути – либо «через Камень», либо через Тобольск. Первый путь был в то время заброшен, и его ещё предстояло обустроить (РИБ, стл. 1076), а значит, транспорта для большой группы там было не найти. Второй же путь означал, в лучшем случае, полное разорение на дальней дороге и множестве застав, а в худшем – дыбу и плаху.

Конечно, взгляды многих застрявших устремились на восток, и освоение Пясиды (Северо-Сибирской низменности) ускорилось. В итоге «к концу 1620-х гг. русские прочно осели по всему течению р. Хеты» [Белов // ИПРАМ, с. 46]. Там, полагаю, наши путники соединились, и польза очевидна: один, небогатый служилый, показывает на заставах казённую грамоту, разрешавшую проезд по Сибири, и называет разнородную ватагу своими «товарищами» (работниками) и стражей; другой, владелец товаров, за всё платит; третий, богатый разбойник, избегая показываться государевым людям, командует всеми и везёт краденое, куда ему надо (к морю). А там уж главными окажутся четвёртые, мореходы.

Поскольку в Сибири потратить огромное богатство невозможно, а везти его в Россию через низовья Енисея или Оби и, тем более, «через Камень» бессмысленно (поимка почти неизбежна), беглецам остается выход в океан через бассейны Пясины или Хатанги. Но первый целиком лежит в тундре, и коч там построить не из чего. Совсем иное дело бассейн Хатанги: там есть лиственницы (главное, есть они на Хете), и кочи там действительно строили. На Хету владельцы соболей могли прибыть, вернее всего, по реке Котуй, а остальные – южнотаймырским водным путём, через реку Волочанку.

Стоит заметить, что в XVII веке расстояние по морю между устьем Хатанги и устьем Пясины вовсе не считали огромным, поскольку про огромный Таймыр не знал тогда никто – см. фрагмент составленной Семёном Ремезовым карты Сибири (карта 3). Точно так же, как никто не догадывался и о глобальном похолодании, делавшем старые сведения о проходимости Ледовитого моря ложными.

Зато всем было известно, что каждая река, от Онеги до Пясины, рано или поздно приведёт к Студёному морю, берег которого весь направлен с запада на восток, к тому морю, где Пустозёрск и Архангельск, где соболей можно тайком продать «немцам» и где есть пути в Россию. Туда же, можно полагать, стремились и охотники-таймырцы с горой своих песцов.

Но Хатанга тоже течёт в Студёное море – тут и должен был видеться беглецам способ обойти все остроги, заставы и таможни. Пройти от Хатанги до Пясины им, вероятно, казалось не сложнее, чем от Пясины до Енисея, а это, как они должны были слышать от старых людей, было когда-то выполнимо.

Карта 3. Фрагмент карты Ремезова, около 1670 г. Север снизу.

Нанесены реки: Лена с Жиганском и Якутском, Елец (Оленёк), Анабар, Хатанга, Пясина, Енисей с Туруханском и Таз с Мангазеей. Однако страна Таймыр отсутствует: изгиб берега между Пясиной м Хатангой намного уступает изгибу между Енисеем и Пясиной (тому выступу, где ныне посёлок Диксон). Слова Немина замоие – сокращение: на других экземплярах читается: Немирная самоедь [Миддендорф, с. 35], т. е. энцы.

Похолодание вынудило промысловиков и торговцев обратить свою активность к рекам Южного Таймыра, и мы видим очень быстрое проникновение их к морю Лаптевых. Среди причин этого историки справедливо называли желание обойти произвол приказчиков. Верно, но нельзя забывать и основного: все эти места были давно известны, но в документы попали лишь после запрета Ямальского волока в 1619 году (см. Очерк 1), когда таможенная служба сместилась из Мангазеи на восток.

Никто не знает, когда эти места были достигнуты русскими, но уже Исаак Масса, покинувший Россию в 1609 г., называл «огнедышащую гору» к востоку от Енисея, и она, в самом деле, есть – на речке Огнёвке, впадающей в Хатангскую губу [Скалой, 1951, с. 32]. Первое упоминание Хатанги в ясачной книге относится к 1611 году [Белов, 1956, с. 128].

В наши дни норильский издатель и краевед Станислав Стрючков пишет:

«Много веков назад на пясинских берегах начали селиться люди – русские переселенцы из западных районов страны, стремившиеся найти здесь долгожданную вольницу. […] к десяткам русских поселений на реке Пясине потянулись кочевники, тунгусы и самоеды в надежде на выгодный товарообмен. В результате ассимиляции (кровосмешения) этих народов с русскими образовался новый субэтнос – затундренные крестьяне, первое документальное упоминание о которых относится ещё к 1610 году. Кстати, затундрой в те времена называли всю территорию как Пясинской, так и Хатангской водной системы». (Стрючков С. А. Затундра. Путевые заметки // Заполярный вестник (газета, Норильск), 2.09.2011).

Добавлю, что затундренные крестьяне вложили свой генофонд в формирование некоторых народов Таймыра [Народы России, с. 149, 285], а для этого они к 1600 году уже должны были расселиться по Южному Таймыру, включая Хатангу. И действительно, недавно в её низовье найдено бревно в русском срубе, росшее до 1585 года. Видимо, полагают авторы, это самая ранняя дата появления русских в низовье Хатанги [Мыглан, Ваганов, с 181]. Она могла послужить и местом отплытия ПСФ. Мысленно проследуем по ней.

* * *

Имея деньги, меха и обменный фонд, на Хете можно обзавестись товарами из Туруханска (мука, соль, порох, свинец) и кочами, построенными здесь же. На них можно сплыть вниз, в зимовье – оно первоначально называлось Пясинское и, вероятно, располагалось на месте нынешнего поселка Хатанга [Белов // ИПРАМ, с. 44]. Там, щедро заплатив приказчику (якобы из почтения, а на самом деле, дабы не проверял груз), можно пройти вниз. Приказчик вряд ли посмеет возражать ватаге с ружьями, а чтобы не послал он тайком гонца с доносом, нужно показать ему «грамоту». Но зимовать там нельзя – за зиму так или иначе содержимое кочей станет всем известно.

Зимовать можно только в совсем безлюдном месте, и таковое нашлось – это остров Большой Бегичев. На его юго-восточном берегу сто лет назад (1908 г.) Никифор Бегичев (о нем пойдёт речь в Повести) обнаружил избу с предметами XVII века (см. Прилож. 3). Отсюда до мыса Фаддея при удаче можно пройти в одно лето, а можно и застрять во льдах, что показала ВСЭ через сто лет после ПСФ, показала при почти тех же условиях.

За мысом Фаддея кочи, как видно, потеряли друг друга во льдах и тумане. Один, видимо, затонул у бухты Симса. Судя по отсутствию здесь массы соболей, спасти удалось немногое. Вернее всего, часть людей здесь погибла, включая атамана и служилого – брошены оказались и булава, и грамота. Точнее, булава осталась лежать на вершине холмика – не на могиле ли?

Заведомо спаслось трое, но их могло быть больше. Они построили избушку, в каковой трое оставшихся умерли, но кто-то из спасшихся мог уйти по суше, пытаясь выйти к людям. Судя по малому количеству остатков пищи (за печкой лишь горка песцовых костей, в ней 10 песцовых черепов), оставшиеся умерли ещё до Рождества, голодные и замёрзшие.

По всей видимости, двое съели третьего: крышку одного из черепов Окладников нашел наполненной «культурным слоем» избушки, а кости – по всей избе. (В печи он обнаружил обгорелую кость, похожую на теменную кость человека, но никакой догадки не высказал. Четвёртый череп?) Словом, в тот ад, который, как они верили, уготован грешникам, страстотерпцы отправились из жутко реального ада, ада ледяного, худшего, чем описан у Данте.

Сложнее понять, что стало со второй группой. На острове Фаддея лежали остатки небольшой шлюпки и огромная сгнившая масса пушнины, вряд ли на ней (вместе с людьми) уместившаяся. Монет здесь найдено меньше, чем у избушки, а ценностей больше, и это наводит на мысль, что приплывшие выложили (в одежде, разложенной для просушки) далеко не все монеты.