ПАРЕДЕМ
Адаптация воображения

На больших атмосферных участках, там, где воздух плотный и громкий, как обожжённое стекло, там, где вода-мудрец вступает в переговоры с носителями ушей, там, где раскураженное пространство, дель (цитоплазменные образования) и никакой явности, там носились по дорогам деловитые броны. Носились, или стояли, или всё вместе – про бронов не поймёшь сразу, что они такое и можно ли это двумя глазами воспринимать или всех органов чувств мало. Хотя вели они себя прилично в основе: не воевали с демонами, не слепляли новых планет, не вползали в животных через ноздри, но тоже могли под настроение и куролес вымышлить, и гомон развести.

Утром плавали на лодках, вечером спали или бродили, а днём они то ли копали, то ли вошкались, что-то теребили, где-то примеривали, в общем, умели себя ничем не занять.

Со стороны казалось, что это всё сущая безделица – их жизнь, правда, если понаблюдать за ними подробно, если присмотреться, можно было увидеть, как они вечно напряжены, как будто тянут что-то извне. Хотя руки у них были свободны, но на лицах явное отображалось усилие. Усилие это не портило им настроения, никак их не расстраивало и не удручало, но даже заметно было, что в этом усилии содержится какое-то ясное начало, что ли, – зарождение восторга.

Это место, где жили броны, называлось Паредем, и до него добраться просто так нельзя было, случайно заблудиться и приехать сюда – этого бы не получилось у вас. Паредем должна была позвать к себе, в себя, и только тогда возможным становилось ваше совмещение – брона (или постчеловека) и пространства этого, организованного невиданным способом.

Клочок этот, то ли остров, то ли страна, но всё же, скорее, остров-клочок, выглядел немного затуманенным, там такой стоял цветной воздух, а всё потому, что на этом клочке жизни были целые заросли индиго, и эта энергия синего заполняла всё вокруг, придавала реальности томление и взвешенность. Броны считали, что синий – цвет момента, короткая волна, поэзия высоких энергий, как космические потоки или ядерные реакции (гамма-лучи), это цвет, который надо было уметь видеть, и это знак ещё (тот, кто научится видеть синий, умеет жить настоящим). Это объяснялось так вот: в природе нет старого синего, даже астероиды меняют свой цвет по мере старения – из синего в красный. Всё, что кажется старым, есть молодое в своей системе жизни, а жизнь – это электромагнитное излучение для других объектов, то есть тот же цвет.

Броны жили в основном в маленьких аккуратных домиках, которые были в прямом смысле выращены. Дом состоял из лощёных трубочек, в каждой из которых угадывалось гладкое молодое дерево особого вида. Трубочки утолщались книзу, и там были корни (на разных уровнях), то есть дом рос вместе с его составляющими. И ни одно деревце не имело права вымереть там, ни один корень не имел права загнить, вот и стояли они так, сцепленные друг с другом идентичным порывом (идеей созидания).

Иногда встречались двухэтажные дома. Если на первом этаже у некоторых какие-то занавески на дверях обитали, полотнища, ваферсы, то верхний этаж был почти открытым, и только верхушки деревьев могли украшать его своими курсорами. На втором этаже обычно располагалась кровать, то есть второй этаж и был кроватью, но спали тут по особым ночам, когда хотелось небесные сигналы читать глазом, ухом слушая, как цикады голосят, трещат капланами потки и маленькие ненадоедливые скрижали скрижат то тут то там по пространствам – пишутся сами собой или кем-то тоже.

Второй этаж назывался чердачок, это было что-то вроде мыслительной комнаты. Когда брону хотелось помыслить углублённо, довести до исхода группу идей или в поток единородный вывести, он мог запереться на чердачке и не выходил оттуда, пока на него не снизойдёт. И поэтому иногда броны здоровались вот так:

– Снизошло?

– Снизошло, спасибо. И вам самого снизошедшего.

Как только рождался ребёнок тут, ему сразу же сажали дом. Сначала родители следили, чтобы всё правильно прижилось в земле, но потом будущий хозяин сам выбирал форму, связывал ветки и сооружал перегородку между этажами – входил в контакт с будущим домом, ведь им предстояло теперь вместе жить, друг в друге, и стоило вырастить с пенатами доверительные отношения. Дома получались самой разной формы, какие-то были куполообразные, какие-то квадратные более, иные были похожи на тпляпу, другие вообще извернулись спиралью, и почти всегда, взглянув на дом, вы могли угадать сущность его владельца.

Броны обожали свои дома, и иногда им удавалось добывать Фе прямо отсюда, но в этой привязанности они не забывали об основном деле, и потому в канун каждой мадругады броны прощались со своим домом и желали ему приятного роста. А сами шли туда, где получалось расшевелить восприятие: на озеро, в шевелильню, комнату смысла или к другим бронам, которых в иные моменты в большом количестве можно было обнаружить на выдаче сачков у экстравертов. Иногда они шли за стаканчиком корневина, который подавался в корнебаре на холме, где стоял маяк, и оттого, если кто-то шёл сюда, то сообщал: «Я на маяк», хотя, конечно, на сам маяк он и не мыслил забираться, но хотел просто соков растительных попить в корневой точке Паредем.

Вот так и сложилось, что маяка, мыслей, рассматривания неба – этого было им достаточно, броны развлекаться привычными способами не очень любили, им больше по нраву было придумывать новые праздники и отмечать их или просто придумывать (фамильярды и кудесные вечера – это всем очень нравилось). Нравилось им посещать выездные миры, подземные очки примерять или ходить слушать пульсацию гуттаперчевой горы, из-за которой в округе случались маленькие живые землетрясения (были хороши для всех как встряска).

Бронам хватало эмоций от основного их занятия, а иногда ещё можно было добавить к этому несколько ощущений от общения с новенькими. Когда приезжали новенькие, они им всё самое лучшее своё показывали; например, показывали дождь, говорили: «Вы же дождя как такового никогда не видели. То есть вы видели, конечно, как вода сверху падает, но это же нельзя так воспринимать, этот процесс исключительно интересный». Так говорили, а потом сажали любопытного в кресло у воды на острове дождя (кропотливый Муэд уступал место) и смотрели на его реакцию, радовались тому, что ещё кто-то такое увидел – дождь как зрелище.

Несмотря на то, что они старались поддерживать действительность в нескончаемом празднике, здесь каждый трудился на благо, у каждого было своё предназначение, миссия, в которой он был рождён, или унаследованные дела, так, к примеру, брон Теофан раздавал поблажки. У него отец поблажки раздавал и дед тоже, поэтому можно сказать, что он раздаватель потомственный и ускользнуть от этого не получилось бы. Но в основном миссия по факту рождения возникала, вернее, факт рождения в Паредем гарантировал закладывание в ребенка этой самой особой броновской миссии. Хотя некоторые броны рождались на большой земле (её тут не называли так, но подразумевали как Бня, Большое накопительное явление).

Помимо бронов тут ещё хамернапы жили. Они были немного дисперсными (рассеянными), но это им ничуть не вредило, а, наоборот, помогало, ведь хамернапы были логично рассеянными, то есть умели регулировать свою видимость, навроде тех осьминогов, что глотали люминесцентные организмы и становились незаметными в воде. Хамернапы и днём неплохо справлялись с задачей исчезновения, но их главным фокусом было исчезновение в темноте (иногда эти существа исчезали на всю ночь, и где они тогда жили, броны так не смогли выведать). Но один из хамернапьих секретов всё же был раскрыт: у них же всегда с собой имелись специальные фонари, по виду лампадки – переносной свет, вот благодаря ему они и могли такие штуки с собой вытворять.

Хамернапы были склонны к сюрпризам: неожиданно так отделялись от природы и всячески приветствовали бронов – танцем ли, телодвижением или просто руки сцепляли так трогательно и улыбались, губы растягивая в ленточку. Они считали себя обязанными бронам помогать – по хозяйству или с организацией чего. Из старейшин тут был известен БомБом, он за тем следил, чтобы не утерялись традиции и порядок, а именно: каждый хамернап непременно должен был всегда благочестиво выглядеть, так, чтобы никто не понял, что он хамернап («сказочный»), он должен был носить сшитую одежду с именем на переднем кармане и сандалии. Хоть они и старались маскироваться под бронов, чтобы хозяевам максимально так услужить, но вычислить их было несложно – по носочным деревьям. Где эти деревья, там хамернап возится. Просто они жить не могли без того, что бы ни развести где-нибудь носочный куст – развешивали носки сушиться прямо на ветках, и это всегда было как-то по-новому. Ко всему тому со страшной силой любили хамернапы устраивать везде печки, и даже если вот интеллигентное место, кто-нибудь из них где-нибудь непременно устроит свой тайничок горящий и будет наслаждаться этой деревенской атмосферой (такие они сентиментальные).

В общем, у хамернапов наблюдалось несколько явно позитивных качеств: во-первых, были они хозяйственные, стирали, тёрли, мыли целыми днями что-то, и так им это нравилось, как будто планета для того и была создана, чтобы регулярно очищаться. Во-вторых, была у них явная склонность к созиданию (вспомним про носки и печки). А в-третьих, хамернапы исключительно красиво и непосредственно умели удивляться. У них на случаи неожиданностей, удач или изменения погоды было приготовлено сто сорок тысяч лиц. Некоторые так хорошо умели удивляться, что им больше делать ничего не надо было – только удивляться. Экстраверты или гости иногда брали их с собой в путешествия, на выставки, в большие общества, только чтобы они продемонстрировали своё искусство удивления. А иногда даже раз в тысячу моментов проводились в Паредем специальные конкурсы на лучшее удивление; сначала конкурсанты удивлялись каким-то картинкам, домыслам, идеям (броны с удовольствием подкидывали им свои измышления, надеясь выловить в их непосредственных реакциях часть расшифровки), а потом всем победителям дарили «спелый машок» – полный сюрпризов свёрток.

Вот так и происходила жизнь в Паредем. Хамернапы стирали и удивлялись, а броны ловили знаки, тянули Фе и попрыгивали на водном батуте. В свободные моменты броны могли ещё купаться-кукситься. А иногда броны и хамернапы собирались вместе, и начинались большие кутанья. Это же было очень весело – кутаться. Там рос такой закуток специальный, и все там кутались; вечерами закутанных было не счесть, то есть посчитать можно было, но это непросто давалось, поскольку некоторые умудрялись кутаться так плотно, что становились похожими на диваны, кресла, подушки, и тут уже нельзя было одно от другого отличить. Укутавшись, и броны и хамернапы замедляли окружающее, сворачивались сверчком, но не трещали, не плавились, а плыли в улыбках; в общем, кутанье было тут любимейшим отдыхом у всех.

Теперь пора было бы понять, кто такие эти броны и как они возникли. Это не сразу удавалось узнать, и лучше было бы сразу после мадругады пойти к Допсу (изобретателю системы моментов), сесть у него на пороге дома, стараясь не будоражить рассветных бэбибуш, которых тут тьма, и слушать витиеватый авторский рассказ про бронов. Допс каждый день его повторял заново, если были желающие послушать, и каждый раз это было не повторение, но новый рассказ, собранный из тех же частей другим способом.