Когда четыре года назад странный мужчина привез ее племянницу, Эвхени удивилась. История племянницы, которую тот человек изложил, заставила ее смахнуть пару слезинок. А кошель с золотыми и серебряными монетами окончательно убедил взять сироту, хотя у нее самой уже было семеро. Нет, она бы взяла ее и без денег, куда от родной крови денешься, да и что будешь отвечать духам рода, когда предстанешь перед ними, и спросят они, куда племянница сгинула? Ну а деньги – приятное дополнение. Старшей скоро семнадцать, замуж выдавать, так приданое будет. Разделит его между девочками, никто в обиде не останется. Нисе-то больше выделить надо, все-таки на нее отдавали. Но и сестры ее обиженными не будут. А то, что сейчас не потратят, так на что тратить? В доме какой ни есть, а достаток. Война стороной обошла. От города-то почти одно пепелище осталось. До сих пор не отстроились вполовину того, что было.

– Да, тетя Эвхени, – девочка выглянула из сарая, где обитали козы, – я почти закончила. Сейчас Зорьку подою и иду.

– А, хорошо.

Тетка забыла, что сама отправила племянницу доить коз. Ну а какую работу поручишь, чтобы неприятностей не вышло. Все-таки сильна отцовская кровь оказалась, ох, как сильна. Память и вовсе у девчонки отменная. Вот и напевает постоянно, чтобы ни строчки не забыть. А когда жрец только взялся ее грамоте обучать, и вовсе загорелась идеей потом записать все. Спасибо, отговорить удалось. Не приведи светлые духи, кто найдет такие записи. Менестрели ныне не в почете. Неизвестно с чего, но нынешний король музыкальную братию, что по дорогам пыль поднимает или грязь месит, не жалует. Всякие там циркачи да актеры пока еще привечаются. А что б песенника уважить, того нет больше. Хочешь петь – пой, но думай, что поешь.

Между тем Ниса закончила порученное ей дело. Набросив потертый полушубок поверх сарафана, она вышла из сарая с ведром молока. Тетка поспешила навстречу. Тяжело все ж таки девке. Молодая еще, силы не те, не удержит еще, разольет молоко. И жди до вечерней дойки. А надо сыры ставить.

– Что-то еще надо, тетя? – девочка подняла голову и посмотрела на родственницу.

– Ничего такого пока, иди нитки с веретен в клубки сматывать.

Девочка кивнула и побежала в дом. То, что ей не поручали никакой работы с другими людьми, ее не смущало. Наоборот, их столько было в доме тетки Эвхени, что хотелось хоть какое-то время побыть одной. Она с детства привыкла, что вокруг менестреля всегда свободное пространство, его никто не толкает, не просит подвинуться, что-то передать, чем-то помочь. Нет, в обычное время они могут и пособить с каким-то делом. Но стоит ему взять в руки лютню, как тут же вокруг становится свободно, шум стихает, люди внимают каждому слову.

Поэтому Ниса и любила оставаться одна. А еще потому, что была возможность повторять все песни, что когда-то пел отец. И не только их. Девочка иногда напевала простенькие мотивы, навеянные последними событиями. О том, какие смешные маленькие козлята, как хорошо играть с котятами, щенками и другие детские песенки. В отличие от большинства песен отца, их ей тетка петь перед другими не запрещала. А иногда на посиделках даже просили спеть или про пузатого щенка, пытавшегося охотится на курицу, или про маленького козлика, заблудившегося в малиннике. Девочка охотно откликалась на эти просьбы.

Девушки часто просили спеть баллады о героях, любви, чем-то дивном и сказочном, чтобы «сердце от восторга зашлось». Пела Ниса и такое. Тетка головой только покачивала, когда слышала, но молчала. Лишь раз подозвала к себе девочку, да строго настрого запретила петь песни о свободе да свержении плохих правителей. Потому что не петь ее племянница не могла. Так не проще ли объяснить, каким песням звучать, а каким иных времен дожидаться, дабы беду на всю деревню не накликать. Слышали ее несколько раз и сборщики податей, проверяли, называя песни из тех, что тетка запретила на людях исполнять. Но девочка только качала головой. Мол, что от матери слышала, то и поет. Да вот детские, что сама придумала для малышей. А другому не научена. Солидные дядьки, прибывшие в деревню с караулом, одобрительно качали головами, трепали по щеке да подкидывали медную монетку на леденцы.

Жрецы, заметив талантливого ребенка, предложили тетке бесплатно обучать ее. Немного подумав, та согласилась. Понятно уже, что в деревне племянница счастья не найдет. Так, может, при храме жрицей станет. Им завсегда почет и уважение. Ну и работа легкая, никакого огорода, скотины да кучи детей. И замуж потом выйти можно при большом желании. Да не за деревенского простофилю, а за купца, если не за дворянина. Потому что прошлого у жрицы нет, все стирается, когда она вступает под своды храма.

Понятное дело, таких перспектив никто не раскрывал перед ребенком. Пока ее только учили грамоте, истории, географии, счету да этикету. Прочему же предстояло научиться, если она решит пройти посвящение. Но до этого еще оставалось много времени. Храмовники набирали девушек возрастом тринадцать-пятнадцать лет, не младше. Чтобы они уже понимали, что сами хотят служить богам, а не потому, что родители так сказали. Понятное дело, многие шли потому, что иного пути вырваться из нищеты для себя не видели. Но при большом наборе ученичество заканчивали считанные десятки. Остальных отправляли домой, дав небольшой багаж знаний и новое платье.

Было видно, что жрецы заинтересованы в талантливой девчушке, чувствовавшей музыку, гибкой и подвижной. В обрядах часто танцевали, играли на разных инструментах, и тетка решила использовать этот момент, когда придет время для разговоров о будущем. Пока же десятилетняя девчонка жила обычной жизнью. По дому помогала, с другими детьми в лес ходила осенью за грибами и ягодами, носилась по дорогам, обрывала дикие яблоки. В общем, вела жизнь, как и другие дети. Никто бы не мог упрекнуть Эвхени, что она притесняет сиротку. Может, ласки материнской не хватало, но тут уж ничего не поделаешь. Мать давно у духов предков, а тетка никогда ласковым характером не отличалась. Своих в строгости держала, так с чего бы для чужой через себя переступать. Первое время шептались люди, а потом перестали. Живет сиротка, одета, накормлена. А что не в новом всем, так и свои также ходят.

Сама девочка понимала, что могло быть и хуже. Эвхени приняла ее почти без вопросов. Кштан сказал ей пару слов, после чего Нисе тут же дали кружку молока, краюху хлеба и отправили на крыльцо полдничать. О чем шептались за закрытыми дверями взрослые, так старательно звеня ложками в стаканах с чаем, девочка не знала. Но через какое-то время дверь открылась, Кштан вышел на крыльцо, потрепал ее по волосам и молча пошел к своему коню. А она осталась.

Постепенно воспоминания о нескольких днях в лагере короля Родериуса смазались, ушли в прошлое. Но она запомнила Айра, худощавого мальчишку, Кштана, который заботился о ней, и гордый профиль короля, милостиво дозволявшего ее отцу спеть, а после с тем же равнодушием смотревшего на казнь. Возможно, по поводу равнодушия, это уже ее собственные фантазии, но почему-то Нисе казалось, что все так и было. Потому что в ином случае ее семья осталась бы жить.

Девочка понимала, что тетка заботится о ней, как может. О большем было бы глупо мечтать, глядя, как она проходится хворостиной по провинившимся старшим, раздает оплеухи и своим и соседским. Но так не хватало материнских рук, гладящих по голове, когда она болела, или просто становилось грустно. Кукла, чудом уцелевшая в котле войны, да подаренная Кштаном лошадка заняли свое место рядом с подушкой. И старшие ни разу не попытались отнять их, хотя между собой дрались даже из-за палки, которая изображала боевого коня или саблю. Возможно, тетка что-то им сказала, а может сами догадывались. Спасибо, что приняли, не стала она отщепенкой, с расстояния наблюдавшей за забавами. А все остальное, специально или само так вышло, какая разница. Лет-то сколько прошло? Давно уже со всеми передружились. Ругались, мирились, проказничали. Но все чаще девочка задумывалась о том, что ждет ее впереди. И вспоминала свое обещание тому парнишке, приятелю принца, отомстить за семью. Пока она еще мала, но время придет. И хорошо бы король Родериус дожил до этого времени.

Вместе с тем вспомнилось обещание Айра приехать к ней. Не приедет. Сейчас Ниса уже понимала, что ждать не стоит. Кто он, и кто она. Позаботился о ребенке. Не дал ей умереть или оказаться в рабстве, помог к тетке попасть и на том спасибо. Мог бы так и оставить на том складе, задыхаться от дыма и жары. И, если бы она даже покинула свое убежище, попала бы в руки или одной из обезумевших от всего женщин, или к солдатам, разграблявшим город и не чуравшимся никакой добычи. Так что Айр ничем ей не обязан. И ждать его будет очень наивно.

А может, его и в живых нет. Ведь война, дело такое. Там убивают без разбора. Не важно, что принц и его приятель ходили с охраной. Мало ли на кого наткнулись в одном из городов, а то и вовсе в дороге. Или что-то случилось с Кштаном, и ее спаситель не знает, где искать свою находку. А может, жив, здоров, но есть обязанности, служба, еще что-то. Или просто не хочет с малявкой общаться. Ведь даже тогда он был немного старше, чем она сейчас.

Ниса только вздохнула, по-детски легко отгоняя неприятные мысли, и принялась сматывать спряденную шерсть. Ее саму никто за прялку не сажал, а она и не рвалась. Зато в остальном помогать старалась. Готовила шерсть, после сматывала клубки, помогала стирать, красить, вязала или ткала. Пусть она наметила себе один путь, судьба уже научила ее, что все может быть совсем не так, как хочется. Мама с папой тоже думали, что в это время будут путешествовать по югу, а может, на какое-то время осядут на побережье. Увы, война перекроила все планы, после благополучно перечеркнув их жирным крестом.

Осенью прошлого года они ездили на ярмарку в Ривгард. Тот путь, что она когда-то преодолела за три дня, занял у небольшого обоза неделю. Когда все разместились на постоялом дворе, а на рынке были получены места, тетка осторожно расспросила, где похоронили казненных три года назад защитников города. А потом они вдвоем с Нисой отправились почтить память ее семьи и остальных погибших.

Несмотря на указ короля Родериуса, жители постепенно осушили болотце и привели в порядок большой холм, что был насыпан над ямой, куда стаскивали тела повешенных. Говорили, что несколько человек еще были живы, но никому не дали даже приблизиться к ним. А когда армия ушла, было поздно. Люди погибли под весом наваленных сверху несчастных или тяжестью земли. Сейчас на том месте возвышался аккуратный холм, вокруг него возвели оградку, поставили рядом небольшой алтарь, за которым по большим праздникам и в день казни жрец совершал ритуалы поминальной службы. На ветви деревьев люди повязывали тонкие темные ленты и шнурки в память о том ужасе. А сам холм люди ежегодно засаживали цветами, чтобы они цвели с ранней весны до поздней осени. И даже зимой, если было мало снега, торчали померзшие головки поздних цветов.

Женщина и девочка долго стояли у могилы, склонив головы. Никого не было, лишь ветер шелестел опадающей листвой да в кустах дрались из-за корки хлеба мелкие птахи. Потом Эвхени смахнула набежавшие на глаза слезы, повязала на ветку две ленточки, от них с Нисой, а девочка рассыпала вокруг зерно и крошки хлеба. И они вернулись в город. Потом был торг, покупка необходимого в деревне и дорога домой. На этот раз более быстрая, потому что продали коз и овец, замедлявших прежде движение.

Они никому не рассказывали, куда отлучались. Сестры потом сказали, что догадались, но расспросов не было. Ни к чему. Меньше знаешь – лучше спишь. А им еще женихов искать. Это сестра их может со двора вылететь, и полететь, куда глаза глядят. Старшие же с пеленок знали, что их ждет в будущем. Хотя тетка Эвхени и дала себе слово, глядя на младшую сестру, что неволить детей свадьбой не станет. И так мать не смогла оправиться полностью после побега дочери. А пока та с мужем и первенцем домой не завернула, и вовсе не знала, что думать. Мельник долго порог их дома обивал, все выпытывал, где невеста его. Словно семья специально девушку спрятала, дабы денег с него выжать. Нет уж. Пусть не будет много денег, но жить будут душа в душу.

Эвхени и саму так выдавали. Муж богатый, и самой хорошо будет. Стало, когда в пьяной драке душа его к предкам отправилась. А до того каждой коркой хлеба, каждым медяком попрекал. Нет, не хочет она детям своим такого счастья. Ни своим, ни дочери покойной сестры. Пусть девочка сама свою судьбу выбирает. Почему-то женщина примерно знала, какой путь выберет племянница.

Ниса же собрала работу и забралась на чердак. Как-то так получилось, что это место было полностью предоставлено девочке. Раньше там играли дети тетки в плохую погоду. А теперь было пусто. Девочке выдали старые одеяла, которые она расстелила по полу и с помощью сестер развесила по стенам. Стало теплее, к тому же они скрадывали звуки, и можно было петь. Два больших окна с противоположных сторон днем давали достаточно света, чтобы делать там порученную работу. А с чем-то можно было справиться и в полной темноте. Те же клубки смотать много света не нужно. Главное – услышать, когда будут звать к столу. А то было уже, что, задумавшись или вспоминая старые баллады, она забывала обо всем. Понятно, тетка не забудет, пошлет кого-нибудь позвать. Но подшучивать потом будут долго.

Работы на вечер набралось прилично. Накануне погода не радовала, метель поднялась. Даже старшие девушки, которые проводили вечера на посиделках, где больше болтали и смеялись, чем работали, остались дома. Девочка поставила веретено в специальную подставку и принялась за работу, напевая одну из старых баллад о том, как большое войско смогло сразить дракона.

Сталь ударялася о сталь,

Над полем вороны кружили.

Как мало мы с тобою жили,

Но не о том моя печаль.

На поле бой кипел кровав,

Уничтожали нас жестоко.

Жизнь мирная была далеко,

Но ты был с теми, кто был прав.

Средь звона стали, свиста стрел

Со смертью рядом мы ходили,

Покрытые могильной пылью

И кровью. Тот, кто уцелел,