2

Приехавшие на удивление быстро врачи, противореча нескончаемым громогласным уговорам Анны Владимировны действовать скорее, спокойно зашли в ванную. Женщина специально оставила внука там, чтобы при возможном переносе мальчика в комнату, не нанести ненароком какую-нибудь травму.

– Господи! Что это? – отпрянув назад, неожиданно для самого себя сказал врач, увидев лицо мальчика.

– Что? Что? Упал он! – кричала бабушка. – Пожалуйста, отвезите нас в больницу. Я боюсь его потерять! Я не могу его потерять! Ангел мой!

Врач в недоумении скорчил гримасу.

– Ангел!– с еле заметной усмешкой процедила медсестра, и врачи переглянулись.

Но Анна Владимировна ничего не замечала. Ни слов, ни ухмылок, ни косых субъективных взглядов.

…………………………………………………………………………………………………………….

Ничего страшного с маленьким Сашенькой не произошло. Видимо, судьба любила его и, кроме небольшого ушиба на голове и пары ссадин на локтях, врачи более ничего не обнаружили, но, несмотря на это, решили оставить его на час-другой, чтобы провести необходимую процедуру для укрепления организма и снятия шока.

В тонкую, слабую руку ребенка доктора вонзили достаточно большую иглу, которая зашла правильно не с первого раза. Маленький Александр давно пришел в себя, но не разговаривал и даже ни о чем не успевал думать, пребывая в новой для себя обстановке и наблюдая за врачебной суетой. Единственное, что малыш отчетливо слышал, так это слово, которое доходило до него неизвестным сладким голосом: «Чудовище! Чудовище!»

Медсёстры и доктора шептались, бросали брезгливые взгляды, которые иногда Саша успевал улавливать, но не придавал им никакого значения из-за нехорошего самочувствия и малого возраста. Один молодой врач даже позволил себе непозволительную дерзость, которую, к его счастью, никто не заметил. Зайдя в палату и долго смотря на Сашеньку, он прошептал: «Боже, как же хорошо, что жена родила мне красавицу дочь! Как же хорошо!»

Этого не слышал никто, кроме самого Саши. На что он отреагировал открытием глаз и пристальным взглядом на врача. Как только взоры их столкнулись, врач испуганно, словно со смертью столкнувшийся, задом выбежал из палаты. Мальчик, сам того не желая, провалился в тревожный сон.

Хрупкий, худенький, прикрытый тонкой простыней Сашенька проснулся через час.

Анна Владимировна сидела рядом с постелью внука, давно успокоившаяся, смотрела в одну точку, совершенно не тая никаких мыслей. Она не сочиняла никакой легенды для Саши, не крутила в голове объяснений – просто сидела, что, казалось, и вправду на стене остался темный след от ее взгляда.

– Бабушка, – слабо протянул Саша.

Анна Владимировна очнулась и подняла на него глаза:

– Да, милый. Хорошо поспал? – она улыбнулась.

Малыш осторожно привстал, чтобы игла в его руке не извернулась и не причинила ему боли, и ответил:

– Да, бабуль, хорошо. Что это? Что со мной?

Бабушка присела рядом с внуком прямо на постель.

– Ну что? Все хорошо, ты ничего не повредил. – Она ласково гладила его по голове.

Малыш отвернулся:

– Я не об этом. Скажи....скажи, что с моим лицом?

Анна Владимировна вздохнула, опустила взгляд. Ей нечего было ответить. Такова задумка природы. Но она не могла сказать малышу именно так!

Сашенька, будто мгновенно уяснив суть ее растерянного взгляда, сказал:

– Бабуль, только говори со мной как со взрослым! Что это? Я болен? Почему такая странная кожа? Отчего это все?

– Нет, милый, что ты! Ты не болен! – успокаивала его Анна Владимировна.

– У нас в доме почти нет зеркал…Это ведь не зря? Ты видела, как смотрели на меня врачи?

– Когда людей не касается беда, они относятся к ней с пренебрежением и отвращением. А если познали похожее несчастье, то с жалостью. – ответила бабушка.

– Несчастье? Со мной что-то произошло, когда я был совсем маленьким?

– Нет. Я не знаю, малыш… – на глазах Анны Владимировны снова заблестели капельки, но Саша, на удивление был спокоен.

– Что же тогда?

– Родной мой. Я не знаю, как Господь раздает людям красоту; мы никогда не сможем понять многого, с чем нам приходиться мириться.

Сердце мальчика просило пустить его вон. Сашенька понял, что даже не существовало причины его уродству, а если и существовало, то, видимо, никто о ней не знает: он просто был таким. Но, если он сам себе противен, то какого другим? Пока юный Александр думал об этом, бабушка продолжала:

– Ничего, Сашенька. В жизни главное, что у тебя здесь и здесь, – она поочередно ласковыми движениями руки прикоснулась к лысоватой голове мальчика и его левой стороне груди.

– Да, – ответил он. – Я посплю еще немного, хорошо?

– Да, да, конечно, да… – залепетала Анна Владимировна и опять заплаканная, расстроенная вышла из палаты.

Но Саша не собирался, да и не мог спать. На него горой нависала собственная мерзкая тень отражения и со смехом заявляла ему, что в жизни как раз то, на что указала Анна Владимировна, может оказаться далеко не самым важным.

– Уйди прочь! Уходи, я не боюсь тебя! – негромко, но решительно сказал Сашенька отвратительной тени.

Малыш осознал, что эта тень исключительно его гостья и никто, кроме него ей был не интересен, а значит, никто ее и не видел. И уже тогда совсем еще юный Александр понял, что его жизнь не будет похожа на жизнь обычную, что будет в ней нечто загадочное и сопротивляться этой загадочности он не собирался.

3

Анна Владимировна занималась внуком самостоятельно: время и средства ей позволяли. Во всей округе ребят одного возраста с Сашей не было, а друзья, приходившие к бабушке, настолько привыкли к Сашеньке, что уже не смотрели на него как на недоразвитого чертенка.

Правда, что ужасное и противное не проигрывает во внимании красоте и изяществу. Откуда так много зевак на месте страшной аварии? Что люди хотят увидеть? Жаждут каких сцен? Откуда так много посетителей в музее заспиртованных уродцев?

В далеких столетиях люди с физическими отклонениями пользовались немалым спросом в цирке, зрители их ждали с нетерпением, их хотели видеть, рассматривать, смеяться над ними, показывать пальцем или просто ужасаться их несравнимому обличию.

И, конечно, ввиду понятных причин Сашенька обучался дома. Всю школьную программу ему преподали учителя, которые приходили к нему лично. Юный Александр беспрекословно выполнял все требования учителей и из раза в раз желал сделать даже больше, чем нужно.

Со всеми он был учтив и вежлив, всегда улыбался своей почти зверской, перекошенной улыбкой, отчего мелкие, неровно «разрезанные» красноватые глаза становились еще уже, и без того широченный нос расплывался практически по всему лицу!

Он был отвратителен, вызывал чувство брезгливости, вопреки своей чистоплотности.

После взгляда на него хотелось быстрей бежать к первому же источнику теплой воды и смыть с себя все воспоминания от встречи с ним, хотя Александр даже и не думал ни до кого дотрагиваться. Он был умен и объективен, прекрасно понимая, что внешность его весьма тошнотворна. Тем не менее, ни разу в жизни не было ни одной секунды, когда б он захотел освободить мир от своего существования. Он был ужасен внешне, но внутри, там, где хранится душа, Саша был самой справедливостью, светочем своего времени, хоть и не догадывался об этом.

Анна Владимировна, как могла, уберегала внука от жестокого внешнего мира, но, увы, этой сильной защите суждено было прекратиться. Стервозность жизни Александр начал чувствовать, когда пришло время получать высшее образование. Какое учебное заведение мог выбрать человек с ярко-выраженными чертами характера, полными доброты и справедливости?

Юридическое. Стать хорошим судьёй, уберегая хороших людей от злых посягательств негодяев – мечта Александра. Однако ей преграждали путь многие обстоятельства.

4

Редко видев мир таковым, каков он есть, ориентируясь преимущественно на книги, Александр, поступив в институт, был, мягко говоря, смущен. Ему было непонятно, о чем говорят окружающие люди; что они делают, для чего, и какие принципы ими движут. Также, если о дружбе и вражде он лишь читал в романах, то теперь Александру более или менее становилось ясно, что это за состояния. Но он был собой, не стеснялся самого себя, не изменял устоям.

Мораль, за неимением родной, была ему матерью. Александр вел себя достойно;

держался одиночкой. Каждый день он слышал шептания вокруг себя, но настолько привык к ним, что уже и не представлял бы себе жизнь без них.

Достаточно много времени прошло для Александра относительно хорошо. Он только и делал, что учился, пока все студенты удачно создавали наиболее приятные союзы и устраивали себе увеселительные мероприятия далеко не высококультурного содержания. Почти никто не старался задеть Александра лично, указать на его ужасающую внешность – все просто держались от него подальше и не более того, а Александр делал то, для чего пришел в учебное заведение.

Картина изменилась на заключительном, пятом курсе института.

Вместе с Александром на одном курсе учился один юноша – Данилин Никита. Человеком он был непростым. Видимо, все с детства было ему позволено, и эта избалованность прямо-таки сочилась из него и изливалась в соответствующую ауру. И с девушкой встречался себе подобной – Гришиной Катей. Вместе они стали непотопляемым кораблем необоснованной самоуверенности, вседозволенности и мотовства. Они могли спокойно прогуливать занятия, просиживая их в кафе, за дорогим кофе или роллами, не беспокоясь за обучение – все тылы у них были прикрыты высоким положением их родителей. Так, оба эти человека по злобной своей натуре просто ненавидели Александра. Они считали, что он не достоин учиться в учебном заведении вместе с ними, и из раза в раз пытались это доказать своими колкими замечаниями.

Их неприязнь показала свое лицо после нелепого случая.

Шла самая обыкновенная лекция, которая может идти в юридическом ВУЗе. На первой парте, впрочем, как обычно, сидел Александр и внимательно записывал за преподавателем сложную тему. У сидевшей сзади Кати Гришиной, которую в этот раз угораздило сесть позади Пражского, закончились чернила в ручке. Лекция непростая, преподаватель требовательный и неподкупный – писать нужно, деваться некуда. Она шепотом спросила у всех кого можно запасную, но ее не было ни у кого. Обычная студенческая ситуация. Подруга, сидящая рядом с ней, указала пальцем в спину Александра и сказала:

– Спроси у него.

– У кого? – сморщилась Гришина. – Ты рехнулась?

– У него– то точно есть! У него всегда все есть… –саркастически заметила девушка.

– Не издевайся, а. – Гришина закатила глаза. – Если он хоть на градус сюда повернется – меня вырвет утренним мокачино.

«Разговоры прекратили!» – послышался строгий приказ преподавателя.

Девушки замолчали, а после того как преподаватель продолжил читать лекцию, засмеялись в полголоса.

– Я лучше ногтями царапать на тетради буду, чем ручку у него спрошу.

Девушки снова засмеялись.

– Что происходит там? Может кто-то хочет вести лекцию за меня? Гришина, пожалуйста, выходите, мне будет интересно Вас послушать, и я как раз отдохну, – сказал преподаватель.

– Нет, нет, – улыбаясь, ответила Гришина, – я в поисках ручки, моя закончилась, и ни у кого нет.

– В аудитории в сто человек ни у кого нет ручки? Одолжите Гришиной кто-нибудь ручку, и дочитаем уже, в конце концов, лекцию! – возмутился преподаватель.

Александр, конечно, был первым, кто захотел это сделать. Он открыл свой портфель, из которого виднелись около десятка запасных шариковых ручек, достал две из них, и протянул Гришиной.

Аудитория замерла. Ситуация выглядела нелепо: Александр протягивал то, о чем просила девушка, а та, вытаращив на него свои огромные зеленые глаза, брать предлагаемое не собиралась.

– Гришина, мне кажется, вы очень много привлекаете к себе внимания! Берите уже наконец-то ручку и продолжаем работать. Вы нигде не найдете того, что я вам сейчас диктую.

– Она не возьмет ее, – крикнул с задней парты Никита. – Это ниже ее достоинства. Правда, Кать?

Катя, словно ждала именно этой поддержки от своего возлюбленного, взмахом кисти, ударила по руке Александра, в которой были ручки и они полетели в разные стороны.

Возникла пауза.

– Что за ересь? Здесь вам не школа! Сколько вам лет, ребята? – преподаватель в недоумении повысил голос.

– Сколько есть, все наши, – крикнул Данилин, спускаясь уже с задних рядов.

Он направлялся к Александру, до сих пор непонимающему что происходит.

– Данилин, сядь на место! Данилин! Да что же это!!!!!!!!!!! ВСЕМ ЗАНЯТЬ СВОИ МЕСТА! – надрывался преподаватель.

Его никто не слушал и даже почти не слышал. Все взгляды были прикованы к Данилину, который самодовольно направлялся к Саше. Гришина улыбалась. Чувствовалось оживление. Чувствовалось приближение чего-то интересного.

– Так! я к директору! Он вам устроит экзамены. Он вам покажет! Студентами еще зовутся! – с такими причитаниями преподаватель выбежал из аудитории.

– Слышь, урод! – обратился Данилин к Александру. – То, что тебя до сегодняшнего дня не трогал – совершенная случайность и, как я вижу, бесполезная. – Данилин сел на край парты Александра.

Тот, несомненно, хотел избежать скандала:

– Я ничего не сделал.

– Не сделал! Не сделал он! Да ты вообще знаешь, кто я? – вскочила уже с места Гришина. – Тебе известно, недоносок ты чертов?

– Нет, мадемуазель. Мне неизвестно. – Александр хотел встать и уйти, но Данилин остановил его ударом в грудь:

– Ты не пойдешь никуда. Пока препод спускается с пятого этажа за директором, объясняет всю суть дела и поднимается обратно, у меня есть время показать тебе заслуженное место. – Было ощущение, что Никита каждое слово процеживал сквозь два передних зуба.

– Расколоти ему морду, Никит, – крикнул кто-то из студентов.

– Ты его морду видел, мне даже плевать в нее противно! – ответил Данилин. Он схватил тетрадь и ударил ею по лицу Александра.

Саша спокойно вытерпел удар.

– Господа…– хотел начать он.

– Господа, господа, – передразнила его Гришина. – Нет, вы слышали? Пошел вон, урод! Мне вот не противно! – она рьяно подлетела к нему и смачно плюнула Саше в лицо.

Он утерся. Ему не хотелось ни спорить, ни обороняться. Ему хотелось просто уйти.

– Сядь, Катерин, – отстранил ее в сторону Данилин.