Геля резко повернулась и запустила старушке в голову, попавшим под руку высоким хрустальным фужером. Стекло разлетелось, разбившись о мраморный пол. Бабушка вздрогнула, зажала ударенный лоб. Молча повернулась и ушла. Больше Геля не видела её. Впоследствии соседи поговаривали, что та обосновалась в Долине парящих Земель.

Девочка подозревала, что старуха, конечно же, сделала это специально, зная, что ей не дано летать, и она никогда не сможет добраться до её нового жилища. Ну и пусть! Без бабки можно просыпаться во сколько захочешь или вообще не ложиться, не есть полезные каши на завтрак, можно вообще не есть, на Грани это вполне реально, а главное – гулять, где захочется. Никто не зудит над ухом о том, что пора домой, кушать, спать или что надо бы научиться красиво писать буквы, стирать свои носочки и чистить картошку. Бред!

Однажды Геля напрямую спросила нудную старушку, зачем она заставляет делать все эти совершенно ненужные на Грани дела, ведь в этом мире можно не есть, не спать, не расчесывать волосы. Но бабушка тогда сказала, что в беде лучше цепляться за привычный распорядок, делать обычные повседневные дела, которые облегчают боль и примиряют с действительностью. О какой ещё беде она тогда говорила? Или тоже чего-то недоговаривала, считая Гелю маленькой и глупой. Теперь уже не выспросить: бабушка обиделась и ушла.

Правда, старушка напоследок решила не бросать Гелю без помощи и оставила своего, наскоро слепленного клона. Двойник получился не до конца телесный. Внутри него под старой желтоватой кожей, покрытой сеткой мелких морщинок, можно было, приглядевшись, рассмотреть бушующие вихри серой туманной субстанции. Да, глядя на такой клон, сразу догадаешься, что человек, сотворивший его, не очень-то силён в магическом искусстве. Однако функции свои клон выполнял безукоризненно.

Фантом мог приготовить отличный обед, если его об этом вежливо попросить. На завтрак бабушкин двойник пёк блины, мог по просьбе заплести косы, а в остальном в Гелину жизнь почти никак не вмешивался. Псевдо-бабушка неподвижно сидела на кухне, пригорюнившись, у громадного мраморного стола и откликалась только на определённые запросы, в основном касательно приготовления пищи. Эмоций не проявляла вовсе, и даже свои любимые оладушки, которые готовила всегда с улыбкой и приговорами, теперь пекла молча с пустыми глазами-пуговицами, слепо пялясь в пространство перед собой. Смотреть на неё в такие моменты было весьма неприятно, как на нечто мёртвое, которое притворяется живым. На глупости и провокации бесчувственный «робот-бабушка» вообще никак не реагировал. Однажды от скуки Геля расчертила угольком пол на кухне и хотела заставить старушку прыгать вместе с ней в классики. Но упрямый фантом никак не отвечал на просьбы и даже приказания.

Геле надоело слоняться вокруг замка, гоняя с деревьев стайки элементариев и ворон. Словно на автомате, она колотила по голым чёрным стволам длинной шваброй, которую украла с кухни из-под самого носа фантома. Радости это занятие ей больше не доставляло. Ей не хотелось ни-че-го.

Девочка встала на краю пропасти. Дальше дорожка обрывалась круто вниз, и находиться здесь было просто опасно. Однако Геля не была бы Гелей, если б не затеяла нового рискованного развлечения. Она принялась пинать небольшие камешки со скалы, на которой покоился замок, следя за их головокружительным падением. Камни летели, иногда наткнувшись на скальные выступы, разбивались в полёте, и их обломки продолжали свое гибельное движение в туманную бездонную пропасть.

Когда и эта шалость порядком ей наскучила, Геля стала всматриваться в унылый однообразный пейзаж, в верхушки гигантских деревьев, торчащие из пропасти, в очертания обрыдлого замка, выплывающего из густого тумана. И вдруг она заметила то, чего не замечала никогда раньше. Из подвала замка чернел выход прямо в обрыв, причем выглядел он, как выступ величиной с гараж, что выдвигался из стены, словно ящик каталога. Это сооружение можно было бы принять за гигантскую трубу, торчащую откуда-то из подвала под кухней, с единственным отступлением, что труба эта была квадратной формы. Выход зиял раззявленной пастью и никаких дверей или ступеней разглядеть было невозможно.

«Что это? – размышляла девочка – Гигантская канализационная труба, а нечистоты из неё льются прямо в пропасть». Но зная, что местные жители ели и пили крайне редко, лишь из желания подбодриться или оживить ощущения, такого количества нечистот никак не набиралось, даже если бы все комнаты замка были заполнены гостями. Хотя узкие коридоры, тускло освещаемые факелами, бесконечно плутают по замку, и, наверняка, ещё остались не исследованные помещения.

А вдруг это секретный канал для выбрасывания трупов искалеченных пленников? Нет, откуда взяться злодеям в семействе, имеющем в одном из своих колен такого праведника, что был удостоен возведения в чин Серафимов¹⁶. Бабушка часто любила пересказывать эту старую легенду. Поэтому в семействе Аграновичей часто встречались мужчины и женщины, названные соответственно: Серафим и Серафима. Хорошо, что Саше от высшего ангельского чина досталось только отчество. И тут Гелю осенила ещё одна идея. Это же тайный выход, спрятанный именно от неё, потому что остаться в живых, выйдя из такой двери можно, только умея летать, чего она как раз делать не умела.

Обретя хоть что-то мало-мальски похожее на цель, и дабы найти подтверждение своей теории, девочка ринулась на поиски кухонного подвала. Бабушка-фантом не обратила на Гелю никакого внимания и осталась неподвижно сидеть, сгорбившись у стола. Ключ от кухонной кладовки бабушка всегда почему-то прятала в карман фартука и гнала Гелю, когда та пыталась что-то разглядеть в темноте чулана через замочную скважину. У девочки тогда даже зародилась мысль, что в этом закутке хранятся настоящие летательные мётлы и другие волшебные предметы.

Забрать ключ из кармана фантома было легко, псевдо-бабушка даже не шелохнулась, хотя у Гели в тот момент сильно колотилось сердце. Вдруг старуха схватит её за руку? Но всё обошлось, и ключ легко отворил массивную дверь. Действительно в чулане стояли метёлки, щётки и крупная посуда, редко бывавшая в обиходе, там же девочкой был обнаружен вход в подземелье.

Саша уходил из замка опрометью, как вор. Ясно осознавая, что обречён, он не хотел, чтобы его близкие стали очевидцами тех ужасных изменений, которые никто не в силах был остановить. Агранович и так, как мог, оттягивал момент расставания, но дальше тянуть было невозможно, уж слишком явные признаки перерождения проявлялись в его внешнем облике, да и в поведении. Становясь всё угрюмее, он испытывал даже физическую боль от необходимости общения.

Каждый его день стал начинаться с того, что он подолгу осматривал себя в зеркале. Сначала на голове по правой и левой стороне набухли шишки, словно его кто-то хорошенько отходил поленом. К тому же эти две воспалённые опухоли нестерпимо чесались. На спине, чуть ниже лопаток наблюдались такие же вспухшие области, которые к тому же невозможно было почесать руками. Прячась от посторонних взглядов, он подходил к дверному косяку и тёрся об него спиной, в такие моменты сравнивая себя с неуклюжим медведем.

Чтобы спрятать стремительные метаморфозы, Саша придумал носить турецкий тюрбан в паре с шёлковым восточным халатом. Однако это не укрылось от всезнающего бабушкиного ока, и она тоже в последнее время ходила как в воду опущенная, видимо осознавая, что именно претерпевает хозяин замка. Вскоре халат на спине стал топорщиться и уже не скрывал безобразный выпирающий горб. Только неунывающей Гельке было всё нипочём. Она по-прежнему ластилась, настойчиво тащила его в свои игры, закидывала тысячами извечных «почему» и, видимо, в своём блаженном детском эгоизме совершенно не чуяла нависшей над ним непоправимой беды.

Агранович стал панически бояться прямых солнечных лучей, которыми Грань и так редко баловала своих обитателей. Теперь выходя на улицу, он стал кутаться в просторный плащ, низко надвигая капюшон, чтобы лицо всегда оставалось в тени. Хорошо, что в их местечке небо чаще всего напоминало застиранную простыню, с недорисованным оком двойной луны и густыми сугробами облаков.

Иногда на совместной прогулке, выждав момент, когда Геля увлечённая охотой, гоняясь за бабочками или элементариями, убегала прочь, он экспериментировал. Быстро, пока девочка не видит, он стаскивал с руки чёрную перчатку, являя светлому дню свою узкую руку. На бледной коже словно расплывались чернильные кляксы, не оставляя ни единого светлого пятна. Рука темнела буквально на глазах до степени фиолетовой черноты, оставляя белыми лишь длинные ногти, которые уже не брали ножницы. Ногти теперь больше напоминали загнутые когти большой хищной птицы. Агранович вглядывался в свою руку с обречённым ужасом.

Несколько земных дней назад он рискнул взять с собой на совместную прогулку с девочкой маленькое зеркало. Геля сначала дурашливо приставала, вовлекая в излюбленные догонялки, висла на нём и канючила. Но поняв, что он не намерен играть с ней, убежала к качелям, где принялась раскачиваться и во всю глотку, не попадая ни в одну ноту, орать: «Крылаа-аа-аатые качели летят, летят, ле-етят…»

Улучив минуту, он быстро вынул из кармана зеркало и, повернувшись к свету, глянул в него. Домашние зеркала сумрачного замка, продолжая тешить, не показывали ему всей правды. Здесь же при дневном свете, откинув с лица капюшон, он увидел, как на самом деле неузнаваемо изменился. Лицо моментально потемнело. На него смотрел чернокожий с фиолетовым отливом… нечеловек. Он уже начал терять человеческие черты.

Ярко-жёлтые глаза горели хищной тигриной яростью. Нос загнулся, став излишне тонким и горбатым, напоминая теперь орлиный клюв. Надбровные дуги выдвинулись, а угольно-чёрные брови разлетелись крыльями чайки. Агранович попробовал улыбнуться своему отражению. Он всегда знал, любые несчастья можно пережить, если относиться к ним с юмором и самоиронией. Но лучше бы он не улыбался вовсе. Обнажившийся ряд крупных как чеснок белоснежных зубов так сильно контрастировал с темнотой кожи, что Саша даже отшатнулся от своего отражения с невольно вырвавшимся тихим стоном. А ведь теперь он мог ещё и выдвигать из верхней челюсти острые сабельные клыки. Но этой экстравагантной деталью своего облика, он предусмотрительно, чтобы совсем не упасть духом, любоваться не стал.

Так, всё, никаких больше совместных прогулок, а то не ровен час, напугаю ребёнка своей образиной. При взгляде на такое чудище можно лишиться дара речи. Вспомнилось, как однажды Геля увидела души «Мерцающих», что забрели случайно к ним в чёрный сад и, слепо натыкаясь друг на друга, кучковались у замковых ворот. Саша долго и спокойно объяснял девочке, что это лишь проекции живых людей, больных психически, которые при острой форме могут, не желая того, проявляться на Грани. Либо это те, кто сейчас находится в коме, между жизнью и смертью, пока не решено, куда их определят. Но Геля приняла бестелесные тени за зомби и никак не могла успокоиться, ревела и дрожала. Видимо, сказывался опыт земной жизни, надо было меньше смотреть ужастиков. Пришлось прогонять безобидных и пугливых «Мерцающих» со двора.

Вечером прилетела белая голубка с посланием от кураторов Мадлен и араба. В записке они сдержанно просили его прибыть в полночь к подножию Башни Света и ни в коем случае не входить в неё, а подождать у порога. Эта вежливая просьба могла означать одно: что ему как перерожденцу вход в резиденцию Светлых сил теперь закрыт. Больше он не вернётся в свой кабинет с жарким камином, не обнимет бабушку, а самое ужасное – он больше никогда не увидит Янку.

Когда он подлетал к условленному месту, его вежливые кураторы, чтобы не ставить его в неловкое положение, уже ожидали.

– Никто не видел, как ты уходил? – участливо спросил араб.

Агранович отрицательно мотнул головой.

– Хорошо. Покажись, каков ты теперь, – с тихой затаённой печалью в голосе попросил араб, и по этому тону можно было легко понять, что его «хорошо» – вовсе не сулит ничего по-настоящему хорошего.

Агранович скинул плащ. Кураторы покрутили его, обглядывая, словно покупая раба на невольничьем рынке.

– Да, чудно! Скорее всего, после окончания трансформации ты станешь горгулом, – заверил араб и со знанием дела пояснил: – Вон крылья чёрные лезут, а рога уже явно стали закручиваться. Такие «крутороги» характерны именно для семейства горгулий¹⁷.

– Но это ещё не точно! – холодно одёрнула Мадлен: – Если ноги козлиные с копытцами и хвост овечий, то это уже несколько другой подвид. У тебя что там с ногами, оволосение не увеличилось? Ороговений нет на ступнях?

– Бог миловал, – буркнул будущий горгул.

– Ты, однако, не забывайся, милок, тебе не то что всуе упоминать Имя Его не следует, а вообще язык прикуси. Кстати язык покажи-ка, не раздвоился случайно?

– Ну не переживай, не переживай, – араб дружески потрепал Аграновича по плечу, – раз уж не захотел брать себе другую пару, то что ж − приходится терпеть. Могло быть и похуже. Вон Томас, (помнишь его?), теперь вообще простой фавн, а им, знаешь ли, даже штаны, извините, не положены.

– Ну-ка, отойди, дружок, подальше, посмотрю на тебя, – повелительно приказала Мадлен.

Агранович, тяжко вздохнув, взлетел на круглый валун и расправил крылья за спиной. Они пока были чуть больше лебединых и находились в процессе роста, ведь чтобы носить такой вес понадобятся крылья гораздо большего размаха и мощности. В росте и мышечной массе парень значительно увеличился. Но самые большие изменения коснулись его головы. Двумя крутыми завитками его голову венчали толстые светлые рога, как удалось выяснить из энциклопедии животных, Снежного барана Толсторога. Кураторы удовлетворённо кивнули друг другу, видимо, окончательно определившись к какой касте неприкасаемых демонов можно теперь точно определить подопечного.

– Хорошо, что ничего не стал с собой брать. Всё, что нужно, я как твой основной куратор принесу тебе по первому же требованию. Ну что ж, пока идёт перерождение, жить будешь в Архаике, в персональной пещере, там тебя никто не побеспокоит.

– Главное, на свет пока не выходи, а то можешь схватить обширный солнечный ожог. Гулять можно по ночам. Привыкай к новому расписанию жизни, – уточнила девушка, – и знаешь, крылья тренируй, скоро летать тебе придётся только на них. Зато есть бонус: сможешь перелетать в запретные Тёмные Земли.

– Да, и последнее. Теперь твоё имя – Агр!

Обитаемая квартира

Распоясывала рубашку,

Расплетала тугие косы

И воротами нараспашку

Убегала, простоволоса.

И дороги не разбирая,

В омут вечности – омут мести

Слишком близко, совсем с края

Обронила простой крестик.

Остывало – остыло солнце,

Остывало – остыло сердце.

Занавешено то оконце,

И распахнута в ночь дверца.

Забывалось – забылось горе,

Разливалась – разлилась речка,

Понесла, понесла в море

На венчальном венке свечку…

Лестница, закручиваясь по спирали, вела резко вниз. Обычно факелы в замке, повинуясь домашней магии, загорались сами собой, стоило лишь человеку оказаться в помещении. Но тут факелов не было вовсе, впереди зияла непроглядная тьма. Геле пришлось вернуться на кухню за свечой. Освещая путь маленьким дрожащим пламенем, девочка осторожно продвигалась, касаясь рукой стены, как бы ища поддержки. Стены и щербатые каменные ступени осклизли, делая путь опасным.

Геля шла всего несколько минут, но они показались слишком длинными и нудными. Наконец, она спустилась в холодное помещение, в котором стояли большие и маленькие ящики, а на страшных крюках висели ободранные мясные туши. Девочка рискнула раскопать холодный песок в одном из открытых ящиков и поняла, что в нём хранится обычная морковь: «Боже! Всё так заурядно, как в реальной жизни. Бабушкины запасы на зиму, и плевать им, что зимы тут вовсе не бывает, разве только высоко в горах лежат вечные снежные шапки». Геля обвела свечой продуктовый склад и вспомнила, как бабушка не единожды говорила: «Пойду-схожу в лёдник за свёклой. Так вот, оказывается, где этот самый “лёдник”».

И тут взгляд девочки заприметил нечто совершенно необычное: в углу над деревянным настилом, где покоились бруски напиленного льда, в воздухе на высоте примерно полутора метров парили почти такие же льдины. С тем лишь отличием, что летающие льдины слегка светились в темноте подвала и были словно окутаны голубым сиянием.

Геля подошла поближе, недолго борясь с искушением и здравым смыслом который вторил: «Не тронь, не тронь, это непонятная магическая субстанция!» Но она всё же не удержалась и ткнула в летающий брусок указательным пальцем, тут же отдёрнув его, словно от удара током. Не только палец, но и всю руку пронзила острая боль. Казалось, что Гелю на какую-то долю секунды сначала обожгло, а следом заморозило, и она сама превратилась в Снегурочку.

Девочка отшатнулась от опасного заколдованного льда. Едва оправившись от шока, она тут же неловко натолкнулась спиной на омерзительные бордово-красные туши с торчащими жёлтыми ребрами. Они качались, неприятно задевая её оголённые руки. Случайный росчерк свечного пламени вдруг выхватил из темноты большую кованую дверь в глубине. К удивлению, та оказалась незапертой…

С металлическим протяжным и печальным скрежетом массивная дверь впустила девочку внутрь. Вдруг она увидела, что из темноты прямо на неё наступает какая-то фигура со свечой в руке. От неожиданности Геля вскрикнула и резко отпрянула. Ей ответило лишь гулкое эхо, а надвигающаяся фигура тоже отскочила назад. Чуть успокоившись, Геля поняла, что на неё двигалось собственное отражение в гигантском квадратном зеркале, от страха девочка не сразу узнала себя.

Комнатка показалась ей обычной, это было тесное квадратное помещение с полностью зеркальной стеной. Огромное зеркало, что так напугало её, располагалось именно там, где по Гелиным расчётам должен быть обнаруженный ею выход в пропасть. Посреди комнатки стоял коротконогий табурет-пуф, будто кто-то ждал её и заранее позаботился, чтобы она присела отдохнуть. Геля не стала сопротивляться жизненному потоку и без лишних размышлений села на мягкий пуфик перед зеркалом.

Она решила, что небольшая передышка ей не помешает, и принялась рассматривать себя в зеркало. Вдруг лицо, освещаемое маленьким пламенем свечи, поплыло, стало вытягиваться, да и вся фигура девочки стремительно менялась. Она в ступоре следила за метаморфозами, происходящими с отражением. Выпучив испуганные глаза, Геля стала судорожно трогать своё лицо, руки, ноги – в реальности она оставалась прежней. Но вот её отражение вовсе перестало слушаться и повторять движения за хозяйкой. Оно без спросу поднялось и стало медленно уходить в зазеркальную глубь.

Геля с нарастающим ужасом следила, как удлиняется силуэт, как растут кудрявые рыжие волосы, что спускались теперь ниже пояса. Это была уже не маленькая девочка, а взрослая женщина. Наконец, жительница зеркального мира перестала расти, вновь повернулась к девочке. Пристально-серьёзно посмотрев ей прямо в глаза, она поманила за собой. Девочка задыхалась и не могла справиться с нервной дрожью. Свеча так сильно дрожала в маленькой руке, что уронила несколько горячих восковых слёз на детскую кожу. Геля, словно потеряв чувствительность, не могла оторвать взгляда от своего повзрослевшего отражения, настойчиво зовущего её в неведомое.