Ехали сначала поездом до Минска, а затем на автобусе до самого лагеря. Это небольшое путешествие показалось Рите невероятно захватывающим приключением. Даже поездка в плацкартном вагоне была в радость: в тесноте, да не в обиде, зато шумно, весело и песенно – кто-то захватил с собой гитару. Рита моментально передружилась со своими ровесниками, всю дорогу угощая их бабушкиными пирожками и малиной с дачи. Впрочем, домашними харчами делились все – и по ним легко угадывался социальный статус семьи. Кто-то хвастался бутербродами с бужениной и шоколадками «Сникерс», а кто-то скромно заваривал лапшу быстрого приготовления. Ритины ягоды и пирожки разлетались на ура, и она порадовалась про себя, что уступила бабушке, хотя поначалу вовсе не хотела переть с собой такой огромный пакет еды – ей казалось, что все начнут над ней смеяться и показывать пальцем: «Эй, с голодного края, куда столько набрала?!»

Лагерь с первых же минут привёл её в восторг. «Сказка» располагалась в дремучем сосновом бору Белоруссии. Свежий хвойный воздух, чистая речка с пологим дном и песчаным пляжем, здоровое питание четыре раза в день, увлекательный досуг – о чём ещё можно было мечтать обычному школьнику?

Рита категорически отказывалась понимать других девочек из своего отряда, которые куксились, скучали по дому, писали родителям слезливые письма и мечтали о скорейшем окончании смены. Они воротили нос от столовской еды, по утрам возле умывальников дружно клацали зубами и жаловались на холод, а также кривились на любую попытку вожатых выстроить в отряде некое подобие дисциплины, полагая, что уже выросли из детсадовских штанишек и никому не должны позволять командовать собою. Всё казалось им глупостью, достойной лишь малышей: и названия отрядов («Дружба», «Юность», «Олимпийцы»), и пафосно-наивные девизы («Дружить всегда, дружить везде, дружить на суше и в воде»; «Всегда стремиться только ввысь и никогда не падать вниз»; «Солнце в ладонях, сердце в груди, гордая юность всегда впереди»). В пятнадцатилетних здоровых девахах уже бушевали подростковые гормоны, и они вовсю кадрили своего вожатого Виталия Романовича – беззастенчиво строили ему глазки, кокетничали, надевали провокационную одежду, демонстрирующую ноги и грудь.

С младшими отрядами было не в пример легче. Рита видела, с каким воодушевлением дети маршируют по лесным тропинкам, громко выкрикивая свои нехитрые речёвки:

– Раз, два!

– Три, четыре!

– Три, четыре!

– Раз, два!

– Кто шагает дружно в ряд?

– Развесёлый наш отряд!

– Кто устал?

– Не уставать!

– Кто отстал?

– Не отставать!

– Настроение на «пять»!

– Все законы выполнять!

– Песню-ю запе-е-вай!!!

Будь Рита помладше на несколько лет, она тоже с большим удовольствием присоединилась бы к этим весёлым шествиям и поорала бы вместе со всеми. Она вообще была готова заниматься всем, чем её только ни попросят: стенгазету нарисовать? Пожалуйста! Девиз для отряда придумать? Легче лёгкого! В столовой подежурить? С превеликой радостью!

Во время дежурства нужно было помогать поварихам чистить картошку, протирать столы, затем разносить порции и даже вытряхивать чужие объедки из тарелок, но Риту это ничуть не напрягало. Зато дежурные садились есть раньше других и могли накладывать себе дополнительные порции котлет, сосисок и булочек, а также пить вкуснейший фруктовый кисель без ограничений. Рита обожала эти дежурства, и столовая казалась ей райским местечком. Даже запахи пригоревшей рисовой каши на молоке, тушёной капусты и скисших в горячей воде тряпок для протирания столов не казались ей отвратительными.

По ночам в лагере традиционно вполголоса рассказывались страшилки.

От них холодела кожа на затылке не только у малышей, но и у взрослых ребят из первого отряда, хоть и стыдно было признаваться в этом вслух. Рита куталась в одеяло, как в кокон, боясь высунуть даже пятку – настолько живо воображала себе кикимору, которая в сумерках выбирается из своего болота и бродит по лагерю, совсем рядом: выискивает зазевавшуюся беззащитную жертву, чтобы впиться в неё длинными кривыми зубами… Она подходит к их корпусу, шлёпает мокрыми босыми ногами по крыльцу, прижимается лицом к окну и всматривается, кто есть в комнате… Внутрь ей не проникнуть, но встретиться глазами с мертвенно-хищным взглядом, увидеть прилипшие к стеклу влажные космы – тоже удовольствие ниже среднего.

Однажды и в самом деле кто-то огромный, бесформенный и страшный появился за окном снаружи и легонько постучал по раме – раз, два, три… Девчонки завизжали так, что перебудили весь лагерь. Оказалось, на территорию забрался любопытный лосёнок и разгуливал в потёмках между корпусами, тыкаясь глупой большой башкой в окна.

Впрочем, животный мир белорусского леса вообще был потрясающе разнообразен. По территории лагеря свободно и беззастенчиво шныряли белки, ежи и даже зайцы. За территорией, поговаривали, водятся рыси, волки и медведи. А Рите в первые же дни пребывания в лагере удалось столкнуться практически вплотную с самим кабаном…

Дело было во время похода за лекарственными растениями и травами. Виталий Романович уверенно вёл свой отряд по лесным тропам, приказывая никому не отбиваться от коллектива, чтобы не заблудились. И надо же было случиться такому, что Рита захотела в туалет по-маленькому. Она подговорила свою приятельницу по отряду Светку быстро сгонять «в кустики», и девчонки незаметно отстали от компании.

Убедившись, что никто не может увидеть их в этой глуши, они присели в каких-то зарослях. Неподалёку то и дело раздавались странные покрякивающие звуки, но девчонки решили, что это утки. Не успела Рита толком расслабиться, как подняла голову и… наткнулась на взгляд напротив. Кто-то пристально наблюдал за ними из кустов. Маленькие тупые глазки буквально буравили их со Светкой насквозь.

Похолодев, Рита перевела взгляд чуть ниже уровня этих злобных глаз и увидела торчащие из кустов клыки.

«Кабан!» – сообразила она, моментально покрываясь мурашками. Теперь ей стало ясно, что кряканье рядом издают вовсе не утки – это хрюкали кабанята. Вероятно, девчонки потревожили пристанище самки с детёнышами.

Кусты предостерегающе затрещали. Тут, наконец, и Светка подняла глаза, сообразив, что происходит что-то не то.

– Кабаниха, – шепнула ей Рита одними губами. – Валим отсюда!..

Как они бежали!!!

Даже трусы пришлось натягивать буквально в полёте – было не до церемоний. Больше всего на свете Рита боялась ощутить удар клыков в свой мягкий незащищённый зад. Она интуитивно догадывалась о том, как опасны разъярённые матери, защищающие потомство.

Отряд они нагнали довольно быстро. К счастью, вожатый даже не заметил их отсутствия. Но отныне девчонки предпочитали кучковаться вместе со всеми и не удаляться даже на пару шагов.

Каждые два дня для старших отрядов устраивались дискотеки.

Девчонки менялись одеждой, без сожалений одалживая своё – поднадоевшее, а также помогали друг дружке сделать настоящий «вечерний» макияж и причёски. После всех этих священнодействий они ощущали себя настоящими красавицами. На самом-то деле, с точки зрения взрослого человека это выглядело просто кошмарно: тонны фиксирующего лака на волосах, чёлки «Карлсон», ярко-фиолетовые тени на веках, слипшиеся от дешёвой туши ресницы и губная помада самых невероятных оттенков. А наряды!.. Разноцветные лосины с футболками, спортивные костюмы, узкие джинсовые и широкие плиссированные юбки, шёлковые блузки с огромными накладными плечами…

На Риту с первого же дня стал заглядываться мальчик из её отряда, минчанин Петя Коломиец. Ей льстило это, потому что она вообще не была избалована вниманием противоположного пола. Правда, комплексов, как Нелька, она нажить ещё не успела, но всё-таки в компании несравненной Аси смешно было надеяться на то, что кто-то проникнется симпатией именно к ней. Не то чтобы Рита страдала и убивалась по этому поводу – в её жизни как-то не было места мальчишкам, но именно в лагере она вдруг осознала, что по сути, является симпатичной юной девушкой, которая, оказывается, может нравиться не менее симпатичным и классным парням.

На дискотеках её наперебой приглашали мальчики из отряда. До лагеря Рита никогда не танцевала парных танцев с кавалерами, но зато у неё была великолепная пластика – уже третий год подряд она занималась хореографией. Ей очень нравились танцы, и самое главное – у неё были к ним несомненные способности. Петя решился на «медляк» не сразу, но когда всё-таки подошёл к ней и протянул руку… Ей показалось, что она сейчас взлетит от восторга, расправив невидимые крылья. Во время танца (Рита на всю жизнь запомнила, что тогда играла песня «Нелюбимая» в исполнении группы А-Студио) они не сказали друг другу ни слова, но девочка была уверена, что в следующий раз он обязательно снова её пригласит и решится на что-то большее, чем просто положить руки ей на талию. Может быть, даже попытается её поцеловать?.. От этой мысли ей становилось жутко и весело, и что-то смешно щекотало в животе.

Очередная дискотека была назначена на воскресенье, которое совпадало с родительским днём. Рита никого не ждала – она знала, что едва ли бабушка с дедом поедут аж в Белоруссию, чтобы на пару часов повидать внучку. Конечно, было немного завидно, что другим привозят домашние разносолы, колбаску, фрукты и газировку, но она привыкла относиться к жизни философски и не грустить понапрасну о заведомо несбыточном.

К великому Ритиному удивлению, когда после завтрака она сидела в одиночестве и листала взятую в местной библиотеке книгу, в комнату заглянула девочка из их отряда.

– Кочеткова! – окликнула она. – Иди скорее в беседку возле столовой, тебя там ждут.

– Зачем? – не поняла Рита.

– Приехали к тебе! Родительский день же, – пояснила девчонка, как несмышлёнышу. Но яснее от этого не стало – напротив, Рита ещё больше вытаращила глаза.

– Приехали?! Кто?

– Ну, а я знаю? Мать, наверное, – она пожала плечами.

Рита вскочила с кровати, как ошпаренная; книжка полетела на пол.

– А ты не ошиблась? – проверила она на всякий случай.

– Ну, ты же у нас одна Ритка Кочеткова. Значит, никакой ошибки!

С бешено колотящимся сердцем Рита поспешила к зелёному двухэтажному корпусу столовой. Беседка была расположена как раз напротив центрального входа, рядом с гипсовой статуей, оставшейся с советских времён и изображаюшей трубящего в горн пионера. Внутри беседки можно было разглядеть одинокий женский силуэт. Рита сразу же узнала мать, хотя расстояние было ещё слишком велико. Но она не могла перепутать этот знакомый наклон головы, эту неброскую скрытую грацию изящной фигуры, эти вьющиеся локоны ни с чьими другими…

Девочка почему-то очень испугалась. Она знала, что едва ли мать приехала к ней просто так: вероятно, что-то случилось, без повода она в лагерь и не сунулась бы. Они не виделись с ней около полутора лет – аккурат с позапрошлого Нового года, и Рите казалось, что она совсем отвыкла от мамы и больше не испытывает зависимости от их кратковременных встреч. Однако сейчас, приближаясь к беседке на ватных ногах, она чувствовала, как трясутся все её поджилки и захлёбывается от страха заикающееся сердце.

Полина Кочеткова обернулась, словно почувствовав её присутствие. Глаза матери и дочери встретились. Рита остановилась, будто их перекрещенные взгляды лишили её последних сил.

– Ритуля… – жалко скривив губы, выговорила мать и поднялась ей навстречу. – Девочка моя, у нас такое горе, такое горе… Дедушка умер.

Рита молчала.

– Сердечный приступ, – робко продолжила мама. Она медленно приближалась к дочери и заискивающе заглядывала ей в лицо, словно боясь, что Рита вот-вот сорвётся с места, как вспугнутая дикая лань, и бросится прочь.

Рита продолжала стоять, где стояла, и хранить молчание, как партизан на допросе. Нет, она слышала маму, осознавала принесённую ею горькую весть, понимала весь масштаб трагедии… но ещё не сообразила, как нужно правильно реагировать. Она впервые столкнулась со смертью близкого человека, и её просто не научили, не подготовили к тому, как следует себя вести.

Мама протянула было руку, чтобы коснуться дочкиного плеча – возможно, притянуть к себе, обнять, заплакать по-человечески… Но Рита не подалась ей навстречу, и лицо её продолжало оставаться неподвижным, словно маска. Рука матери безвольно упала.

– Бабушка не хотела тебя тревожить, говорила, что тебе лучше остаться в лагере и спокойно отбыть смену до конца. Она очень оберегает тебя от волнений… Но я настояла на том, чтобы поехать за тобой. Мы всё-таки семья… Ты должна присутствовать на похоронах.

И вот тут Рита поняла, что её душу до самого донышка наполняет жгучая, чёрная, ядовитая ненависть к матери. Эта эгоистка очень вовремя вспомнила о том, что они, оказывается, семья!.. Святоша, которая годами могла не появляться в родительском доме, наплевав и на стариков, и на собственную дочь!..

Рите было очень жалко дедушку. Она не представляла, как теперь они заживут без него, это было просто за пределами её воображения. Но в то же время она не могла простить матери этой фразы: «Бабушка не хотела тебя тревожить, но я настояла». Да она готова была поклясться, что мать вызвалась поехать в лагерь только потому, что не хотела обременять себя предпохоронной волокитой, взвалив тягость всей этой траурной суеты на бабушку. А ещё… возможно, так думать было эгоистично и мерзко, но мать силой выдернула её из сказки, не дав толком насладиться ею. Рите невыносимо было думать о том, что придётся покинуть лагерь. Здесь она впервые почувствовала себя счастливой и по-настоящему живущей, дышащей полной грудью… А ведь прошла всего-навсего неделя с момента отъезда! И сейчас её так грубо и бесцеремонно возвращают с небес на землю.

Мама отправила её собирать вещи, а сама тем временем переговорила с отрядными вожатыми. Затем они все вместе зашли к начальнику лагеря, чтобы ввести его в курс дела. Рита мрачно сидела в кабинете на краешке кожаного кресла и продолжала угрюмо молчать. Впрочем, никто не лез к ней с расспросами – люди понимали, что у девочки горе. На самом-то деле, Рита не столько горевала, сколько со злостью отмечала, что её красавица-мать по-прежнему умудряется непроизвольно очаровывать всех – от мала до велика. От Полины Кочетковой явно были без ума и вожатый Виталий Романович, моложе её лет на пятнадцать, и даже лысый начальник лагеря, по возрасту, скорее, годившийся ей в отцы, а не в кавалеры.

– Если вам угодно, – любезно предложил начальник, – мы оставим за Ритой её законное место. Девочка может вернуться в лагерь в любой момент, пока не окончится смена.

Мать изобразила кроткую скорбную улыбку.

– Спасибо вам, милый Афанасий Николаевич, но вряд ли мы воспользуемся вашим предложением. Не думаю, что возвращение в лагерь… – она запнулась, подбирая подходящее определение, – будет уместным в данной ситуации. Нам ведь сейчас не до отдыха и веселья… правда, Ритуля? Она уже большая, она и сама всё понимает.

Рита промолчала, продолжая ещё больше ненавидеть мать – кипучей, яростной ненавистью. Само собой, она не вернулась бы в «Сказку», даже если бы ей предложили. Она просто не может оставить бабушку в такой беде… Но мать даже не спросила её мнения на этот счёт. Она всё решила сама. По какому такому праву?! Господи, ведь Рита была всего-навсего пятнадцатилетней сопливой девчонкой, по сути – ребёнком, который и не знал толком, что такое счастливое детство…

У начальника лагеря они пробыли не очень долго: мама торопилась успеть на автобус в Минск, откуда вечером, с железнодорожного вокзала, отходил их московский поезд.

Всю дорогу, которая длилась чуть ли не сутки, Рита не перемолвилась с матерью и парой слов. Она просто замкнулась в своём молчании, отгородилась непробиваемой стеной. К счастью, мама не пыталась лезть в душу. Может, понимала, что чувствует сейчас девочка, а может, ей было просто наплевать.

В первый и последний раз Рита зарыдала по дедушке, когда они с матерью, наконец, оказались дома. Они поспели аккурат к выносу тела. Увидев в гробу посреди комнаты ссохшееся тело какого-то чужого старичка, не имеющего ничего общего с её энергичным и пышущим здоровьем дедом, она кинулась в объятия к бабушке. Та тоже выглядела непривычно, как незнакомка – в чёрном платке, покрывающем седые волосы, в тёмном строгом платье, со скорбно поджатыми губами и исплаканными глазами. Но всё-таки это была бабушка, родная и любимая, и пахло от неё знакомым с младенчества уютным запахом, поэтому Рита с облегчением уткнулась в мягкую грудь старушки и наконец-то разревелась, как маленькая.

Поездка на кладбище прошла для девочки, как в тумане. Она почти ничего не запомнила: ни как играл оркестр похоронной процессии, ни как произносили прощальные речи, ни как бросали в могилу комья земли, ни как закапывали яму.

Поминальный обед устроили прямо в квартире.

Бабушка и добровольные помощницы из числа сердобольных приятельниц-соседок напекли блинов с пирогами, сварили огромные кастрюли щей и компота из сухофруктов. Кутью приготовили в столовой бывшей дедушкиной работы.

Дверь то и дело открывалась и закрывалась, входили коллеги деда, товарищи и соседи. Рита с удивлением обнаружила среди гостей даже бабушку и дедушку Нельки – обычно старики не жаловали друг друга. Дедушка Риты при жизни презрительно пофыркивал в сторону такого интеллигентного Нелькиного деда, считая, что тот слишком уж кичится своей образованностью – подумаешь, белая кость, классику читает, рыбу без специального ножа есть не может!.. Но большей частью Рита всё-таки не понимала, кто все эти люди, которые толклись в их тесной квартирке возле накрытого стола, во главе которого стояла большая фотография дедушки в траурной рамке, а рядом с ней – стакан, покрытый сверху куском хлеба.

Чужаки шумно и даже оживлённо переговаривались между собой, жевали блины, макая их в блюдца с янтарным мёдом, и жадно запивали еду водкой. Больше всего раздражала почему-то одна из дедушкиных коллег – неуместно визгливая, заполошно-суетливая, с мышиными глазками тётка. Девочке было невдомёк, что это та самая многодетная мамаша, из-за которой у деда вышел конфликт по поводу путёвки в лагерь. Тётка, видимо, имела все основания полагать, что именно её скандальность могла послужить косвенной причиной сердечного приступа покойного, и сейчас пыталась построить из себя искренне скорбящего товарища по работе. При этом она не забывала хватать с блюда всё новые и новые куски пирога с рыбой и рисом, а затем, воровато озираясь, запихивала их в сумку – для своего многочисленного потомства.

Рита жалась к бабушке и почти не притронулась к еде.

– За дедушку… съешь хоть немного, помяни его, – прошептала старушка, утирая вновь выступившие слёзы платочком и подкладывая внучке на тарелку блин. – И компотику выпей…

Рита не понимала, что значит «помяни» – она и не думала забывать деда, кому и зачем нужны были доказательства её памяти в виде количества съеденной пищи?.. Но перечить бабушке не хотелось, и она покорно жевала, не чувствуя вкуса.

Тут она увидела, что сквозь толпу к ним протискивается мать, виновато улыбаясь. «Ну, чего ещё отчебучит?» – подумала Рита устало.

– Мам, я поеду, наверное… – сказала Полина, пряча глаза. – Всё равно от меня больше нет проку. Рита поможет посуду помыть и со стола убрать, да и соседки тебя сегодня не оставят. А мне домой надо. Столько дел накопилось…

– Бессердечная ты, Полька, – сказала бабушка, но голос её был не осуждающим, а совершенно бесцветным. Она махнула рукой, словно давая своей непутёвой дочери окончательную вечную вольную:

– Ступай себе! Скатертью дорога…