Глава 5

За год до школы у меня появилась учительница, тётя Сима, её нашла бабушка В. Бабушка В. кого хочешь найдёт, у неё знакомых целый вагон… нет, целый бронепоезд! Тётя Сима (странно, что я так никогда и не узнала её отчества) была пожилой женщиной, и назвать бы её старушкой, но язык не поворачивается, скорее, девчонка преклонного возраста: крошечная, тощенькая, суетливая, шустрая, с неизменным ровненьким коротким каре (не исключено, что это был парик, но тогда жаль, что не старомодный, в духе Моцарта). Она, разумеется, не могла быть пациенткой бабушки, потомков у тёти Симы тоже не наблюдалось, однако круг пациентов б. Валентины удивительным образом пересекался с кругом учеников тёти Симы. Я приходила к ней домой учиться читать, писать и считать.

Тёти-Симина квартира напоминала натуральный музей – всего две небольшие комнаты, но какие! Старинная мебель, пахнущая пылью позапрошлого столетия, блестящий тёмный паркет, узорчатые напольные часы с огромным маятником, которые громко цокали, как копыта коней, неторопливо везущих экипаж по булыжной мостовой. Был ещё хрипловатый дед-граммофон с золотой трубой, похожей на слуховую (у меня похожая была в «Наборе маленького доктора»).

На полу вместо ковров лежали чьи-то шкуры, немного плешивые от времени. Сейчас уже плохо помню, чьи: козла, осла, медведя? Или кого-то заморского-волосатого? Возможно, верблюда. Это вещи, которые сразу бросались в глаза. Но ещё мелочь разная водилась: загадочные флакончики, старинные фотографии, шкатулочки с неведомыми секретами… От тёти Симы всегда пахло старыми приторно-пряными духами, кажется «Красная Москва», – такой вот душевный запах антресолей.

В квартире затаился уютный печальный полумрак, как в норе. Я ещё ни у кого не видела на стенах тёмных обоев, только у тёти Симы. В маленькой комнате – тёмно-синие в вертикальную бронзовую полоску, в большой – бордовые, тоже полосатые. Почему-то большинство людей выбирают белые, бежевые, кремовые или розовые обои, а те, кто никакие не любит, красят стены в белый цвет: наверное, света не хватает. Полумрак разлюбили, а зря: в полумраке становишься задумчивее, мечтательнее, филосо… Философичнее? Философскее? Скорее, созерцательнее. Слово старинное, финтифлюшистое, букинистическое – «со-зер-цание», напоминает «зерцало», «зеницы», «зарницы» и прочие антикварные слова.

Занимались мы в большой комнате, которую хозяйка называла странным словом «зала».

Тётя Сима торжественно усаживала меня… нет, не за стол и не за парту, а за сек-ре-тер! Словцо меня впечатлило: то ли секрет в нём спрятан, то ли секретарь… Секретер открывался крошечным ключиком, шкаф превращался в стол, я доставала свою тетрадку… Конечно, первую тетрадь я выбирала в магазине сама. На её обложке не было ни цветочков, ни принцесс, ни щенокотиков, ни мультяшек… Купила я самую страшную, с дурацким уродливым гномом, потому что мне стало жалко оставлять его, одинокого, на полке: ведь ясно же, что никто такого некрасивого не купит, хотя изначально я шла за Русалочкой или Рапунцель.

Тётя Сима разрешала мне пользоваться всеми ручками сразу, а не только синей, каждое слово можно было писать разным цветом. Мне больше всего нравилась зелёная ручка с блёстками. Тётя Сима ненавидела тетрадки с готовыми заданиями типа «впиши ответ в клеточку» и с картинками, поэтому у меня была просто тетрадка, и больше ничего: иллюстрации и задания мы рисовали сами.

Буквы учили не по алфавиту, а вначале гласные, потом согласные, причём гласные у тёти Симы начинались не с А, а с Я.

– Женечка, прежде чем начать писать, следует разобраться, что такое Я, ведь почти все книги в мире посвящены этому Я.

Я – первая буква, которую я написала в тетради. Точнее, нарисовала.

– Женечка, на что похожа буква Я?

– На человечка. Вот голова, вот ноги у него.

В детстве мне казалось это самым важным – наличие ног и головы. Именно так я и рисовала людей – головоногами, почти колобками. Минимализм. Что-то в психологии говорится насчёт головоногов – типа в шесть лет это уже диагноз.

– Хорошо, рисуй. А ещё на что похожа?

– На петлю, узел с двумя хвостиками, на… фотик на штативе, который смотрит на тебя.

Потом была Ю, похожая на юлу, лежащую на-боку: в неё наигрались, и она отдыхает, довольная. Так мы учили алфавит. Тётя Сима не заставляла выводить закорючки и отдельные буквы, она была волшебницей, а такие люди всегда с приветом и ненавидят бессмысленный труд. Мы сразу начали писать слова, и они не были случайными. Первую пару слов придумывала она, а дальше я пыталась сочинить сама. Например, она: «Король улетел», а я: «У него много дел». Каждое слово я поначалу вымучивала, выцеживала по букве и, когда доползала до спасительной точки, чувствовала, что пропахала, как вол, целое поле. Впрочем, я никогда не видела, как вол это делает, так что лучше сравню себя с трактором.

Учиться читать я начинала с моих любимых стихов, которые знала наизусть, звучащие слова превратились в книге в тайные знаки, шифр или код. Незнакомые книжки я поначалу ненавидела читать самостоятельно, особенно меня тошнило от Тани, про которую заставляла читать бабушка В. Таня была роботом.

Та-ня иг-ра-ет.
У Та-ни кук-ла.
Та-ня гу-ля-ет.
Та-ня о-бе-да-ет.
Та-ня спит.

С любым адекватным человеком что-нибудь да происходит, но только не с Та-ней, её даже не было жалко, она ведь неживая, неживее игрушки, неживее картинки, неживее тумбочки – Таня была просто текс-том.

Потом я пошла в школу и тётю Симу, мою фею-крёстную, больше не видела никогда… Недавно мама сказала, что она умерла от онкологии примерно в тот год, когда я закончила первый класс. От тёти Симы у нас остался на память маленький сборник стихов. Она распечатывала свои сочинения дома на обычном принтере-тарахтелке, потом делала переплёт и украшала обложку всем, что под руку попадёт, – настоящий скрапбукинг. Вот только фамилии её и на обложке не было, просто Серафима Т. Возможно, «Т» означало всего лишь «тётя»…

Никто не издавал эти стихи и уже никогда не издаст, они умерли вместе со своим автором, утонули в информационном океане. Мы все в нём однажды потонем, как говорит мама, захлебнувшись слоганами рекламы, эсэмэсками, мемами, фанфиками, smm-продуктами, сериалами, поп-хитами, хештегами и прочей мишурой.

Стихи были душевными, тёплыми, мягкими на ощупь, как шарф или пледик. Вам тоже наверняка попадались подобные уютные, домашние стихи.

Уплывают кораблики по весне,
И от этого грустно становится мне,
Детства белые корабли
Из надежд и мечтаний моих…
Где причал ваш, кораблики, расскажите
И в страну вашу в гости меня пригласите.

Сейчас вы, разумеется, скажете: «Ну и?.. И чо тётя твоя Сима? Стихи как стихи, любой дурак не хуже зарифмует!» Ладно, допустим, писала она средне, зато была гениальным читателем, а этот талант встречается гораздо реже. Между прочим, гениальным читателем не станешь, пока не попробовал на своей шкуре, что такое писательство. Тётя Сима даже скучнейшую книгу могла спой絚лерить так, что хотелось моментально загуглить или стартовать в библиотеку.

Глава 6

Научившись писать, я спёрла у бабушки В. толстый ежедневник и начала сочинять. Ежедневников у неё была целая гора, благодарные родители пациентов считали своим долгом как минимум трижды в год дарить ежедневники: на Новый год, 8 Марта и День медика, а знающие – и на день рождения. Конфеты и шоколадки тоже поставлялись регулярно, у бабушки в шкафу целая полка была выделена для шоколадно-мармеладных изделий – агась, самая высокая, чтобы внучка не достала. Но однажды я всё же долезла и подточила бабушкины запасы, а следы замела: обёртку от шоколадки заклеила, а ополовиненную коробку с конфетами переставила подальше, к задней стенке шкафа. За порчу и хищение НЗ бабушка заперла меня в туалете, хотя насчёт ежедневника промолчала. Понятно: то шоколад, а то бумага…