Отражение сползает к старику, который всё еще изучает увесистый фолиант, не замечая, что творится под самым носом. Стягивает трусики и натягивает на старческую лысину, а после опускается на колени. Сдержанные движения рук около ширинки – оно (она?) извлекает и обхватывает губами скукоженный придаток, с силой всасывая, это видно по втянутым щекам.

Старик равнодушно созерцает хрупкие страницы, в то время как любого другого свалил бы инфаркт, отсасывай у того полуголая студентка.

Стыд горит на лице Снежинки. Она чувствует, как кровь закипает внутри, растягивая сосуды. Пальцы белеют от того, что долго были сжаты в кулак, а ногти глубоко впиваются в кожу. Снова взгляд в зеркало: с той стороны отражение облизывает губы и шлет воздушный поцелуй реальности. Снежинка ощущает на шее прикосновение сквозняка. Двойник улыбается и выбивает книгу у девушки рядом, втыкает нос сапога в голень субтильного подростка, который со стоном валится со стула и спешит из читального зала.

Через несколько мгновений уходит старик, старательно прикрывая пятно на брюках.

Каждая мышца готова лопнуть от стыда. Снежинка швыряет книгу в зеркало, по которому с треском расползается огромная трещина. Мгновение тишины и бьющийся о мраморные плиты грохот. Все вокруг затыкают уши. Взгляды прожигают Снежинку. Она чувствует их жар и, срываясь с места, убегает от обугливающей ненависти, что цепляется за пятки. Наружу. К успокаивающему запаху озона. К холодным вспышкам грозы.

Мокрые волосы липнут к лицу. Снежинка почти бежит без цели и направления, уязвленная гордость гонит ее, стегая плеткой по нервам. Она не может повернуть головы, не может остановиться. Не может думать. Сознание размывается вместе с кровью под бинтом. Снежинка останавливается у витрины придорожного кафе, стирает пальцами с губ тягучую слюну. Еще немного, и легкие взорвутся взвесью песка и пыли. Она вытягивает язык под осиные жала дождя, медленно переводит взгляд на свое отражение, которое в точности повторяет поворот головы и гримасу заостренного лица. Облегченно выдыхает. Одергивает юбку и спешит прочь, как будто двойник еще рядом, как будто он хищно скалится в спину.

Автобус, шатаясь, плетется по невзрачным улицам. Снежинка терпит раздражающее сопение рядом, затылок обжигает чужим дыханием. Кажется, взгляды неотвязно елозят по пунцовым щекам, обветрившимся, пока она убегала от собственного навязчивого безумия. Может быть, эти уставшие люди видят то, чего не замечает она, всматриваясь в размытые контуры пассажиров, бликующие в окнах «пазика».

Твердое упирается ей в ляжку, Снежинка разворачивается, прокручиваясь, как фитиль в расплавленном воске. Перед ней широкая рожа без каких-либо эмоций, на нос скользят очки с толстенными линзами. Возможно, похотливое дыхание в ее макушку всё это время было лишь отголоском тяжелого дня. Отец учил, что старшие заслуживают безоговорочного уважения, ведь маленьким девочкам всегда есть чему поучиться. Однажды он преподал ей хороший урок.

В тот день к отцу пришли гости, приятели с работы, из того унылого здания, где ей никогда не приходилось бывать. По рассказам отца, как Снежинка могла их представить в силу возраста, по коридорам там шмыгали угодливые ледышки, а в кабинетах тлели, заваленные бумагой, тела. Все эти люди пугали ее воображение, и, когда они расположились в гостиной, Снежинка притаилась в шкафу.

Отец всегда ставил ее на стульчик, чтоб она пела. В тот день от страха она не смогла бы выдавить из себя ни слова. Так и случилось. Когда он отыскал ее по розовой ленточке, предательски торчащей из створок, то вытащил и выставил на обозрение. И голос подвел. Она захныкала, как какая-то трехлетка, хотя ей в том году уже исполнилось восемь.

Снежинка отчетливо помнит, как думала, что слышит скрип разбегающихся трещин на рюмке, которую сжимала рука отца. Его водянистые глаза налились красным. Ей было ясно, что она его опозорила. И когда он, решив наказать ее, цедя слова, приказал спускаться и снимать трусы, она послушалась и сползла на стульчик. Остальное сделать забыла, он помог ей, подсказал обхватить деревянные ножки руками.

В ушах гудело придавленной тишиной, которую резал свист ремня в воздухе. Жгло, очень жгло, и она разнылась, забыла держаться, и ее руки упали на пол, как у куклы, набитой тряпьём. Снежинка плохо помнит детали, но, когда обмякла, поймала взглядом сползшие по чьей-то роже запотевшие очки. Тот человек был намного старше ее. отец научил уважать их всех.

***

Дни растекаются в недели, отражение монотонно, как и размеренная жизнь оригинала. Снежинка избегает мест, где много зеркал. Особенно в присутствии отца. Ее мысли путаются в собственных предположениях о том, где же на самом деле подлинник, а где нет? Быть может, весь мир, который она считает реальным, и есть отражение? Или же их два, реальных мира? Или всё галлюцинация?

Снежинка всматривается в витрину со своим отражением, а оно в ответ всматривается в нее, и обе медленно пьют какао; обе делают заметку в блокноте. Одну и ту же: «Может, мы две лжи, искаженные стеклом, а истина где-то вне нашего понимания, где-то между нами». И обе пожимают плечами.

Отец настаивает на совместном ужине, приходится снова тащиться в старую квартиру в ободранном квартале. Снежинка живёт на похожей улице, но в другом конце города.

Вонь мочи, гул дребезжащих створок лифта, скупая улыбка во мраке дверного проема. В квартире всё так же, как и всегда: сырой свет, запах плесени, притравленный цветочным освежителем. На круглом столе дрожит ореол пыльной декоративной свечки – кажется, когда-то сама Снежинка ее и подарила. Расставлена пара чайных приборов. Слух рассеянно ловит обрывки торопливого рассказа: лживые мрази, гундосые стервы, пропавшие бланки, цифры, которые не сходятся; отец снова вываливает последние события его однотипных лет.

Снежинка размешивает сахар, кладёт ложку на кипенно белую скатерть, по которой расползается чайная клякса. Голос отца на мгновение прекращает дребезжать, а потом начинает снова. Снежинка тянется пальцами к мерцающему огоньку, любуется прозрачными подсветами собственной ладони, слегка накрывает пламя. Наверное, так и летят на ослепляющий свет слабые насекомые, и их вылизывают карминные языки, и сплевывают в безликое пространство. И нет ни в тех, ни других никакого смысла, его нет даже в действиях и результате.

Шипение влажной частицы белой плоти, крылья дыма и молекулы гари расползаются над столом. Ты что делаешь, дура, слышится рядом. Ничего такого, что может испортить твое реноме, шепчет она, прости. Он, кажется вне себя. Хватает дочь за шиворот блузки, так сильно, что воротничок впивается в горло. Тыкает в лицо мамино зеркальце на резной мельхиоровой ручке. Снежинка зажмуривается, лишь чувствует, как по носу бьёт холодным. На кого ты похожа, орет его рот, когда ты в последний раз смотрелась в зеркало?

«А ты?» – произносит ее голос, но, кажется, краткий вопрос слышит только она сама: отец не отвечает, больно дергает за волосы и настаивает, чтобы дочь отправлялась в ванную.

Вода слишком горячая, он всегда купал ее именно в такой. Ступни обжигает, но Снежинка послушно погружается до подбородка. Слезные железы сочатся соленым к уголкам губ. Ты должна оставаться чистой, вспоминает она, как воспитывали, чистой во всем, и никаких грёбаных татуировок, никаких кобелей и сучьих случек.

Отцовские руки стягивают резинку с засаленного хвостика, рыжие пряди расплываются в пятнах пены. Его намыленная ладонь усердно трет грязное тело дочери, особенно там, где ей всегда было неловко. Снежинка пересчитывает сколотые квадраты бесцветного кафеля: четырнадцать вверх и восемнадцать вдоль потолка, их количество не изменилось за одиннадцать лет с того времени, как она научилась считать до двадцати.

– Накинь халат и выходи, – беспокоится он, – не засиживайся слишком долго, это вредно для здоровья.

Она делает то, что велено, избегая смотреть даже на сливающуюся с чавканьем воду. Обтирается застиранным полотенцем, тянется к дезодоранту. Над полкой висит зеркало, в котором видно змеевик за спиной, но самой Снежинки нет. Страх ледяным смерчем скручивает разморенные жилы. Она на всякий случай оглядывается, никого рядом нет. Куда он делся, этот двойник? Неужели…

Зрение улавливает движение, и Снежинка льнет к отражению. Похоже, ирреальность живёт независимо от того, нравится это кому-то или нет. Отодвигается шторка, двойник усаживается на край ванны и дерзко запрокидывает голову, смывая под лейкой душа что-то невидимое с лобковых волос. А этого старого козла – отрави, слышит Снежинка знакомый голос. Или свари ему его собственные яйца «в мешочек», пусть скажет, какие они на вкус. Снежинка оседает к сливной трубе и обхватывает голову руками.

Лучше убей, продолжает двойник, эта лицемерная мразь имеет приличный счет и много чего другого, тебе достанется всё. Отражение приставляет два пальца к виску и делает вид, будто выстреливает, затем сочно облизывает оба пальца, пачкая фаланги помадой, что выглядит так же, как в одном из фильмов для взрослых мужчин, которые держит в секретере отец. Прикусывает подушечку одного, тянется к границе, разделяющей две реальности и растягивает алое в буквы: «Тварь должна сдохнуть».

***

Снежинка задирает воротник пальто, пряча лицо от промозглого ветра. Вдавливает ногти в ладонь, чтобы разбавить болью мысли, которые нервно вибрируют, подобно струнам, и вот-вот с визгом порвутся. Она чувствует себя механизмом, который дает сбой. Скрипит зубами. Еще немного, и истерика выплеснется снопом искр. Подобное состояние – не впервые, но сегодня слишком обострено. Ее шаги ускоряются, поворот, еще, вниз по ступеням – в метро, где можно скрыться от ледяных порывов, продирающихся к ребрам, играющих нестерпимый бит так, что можно сойти с ума.

Она спускается по лестнице, глубже, затем по эскалатору, на самое дно монолитных лабиринтов, где влажно и душно, где люди похожи на насекомых. Снежинка падает на скамью, делает вид, что ждет поезда, по привычке открывает книгу, но не читает и не думает. Лишь смотрит в зеркало на колонне, где снова иная жизнь, где отражения, как куклы, подчиняются чужой воле. Она смотрит на свое полураздетое отражение, смотрит, как та, другая, прижимается к странному мужскому силуэту в безликой маске, как обхватывает его ногой, притягивается, вжимаясь бедрами; ее язык скользит по фарфоровой фации, по каждой вылепленной морщине. Снежинка знает, как равнодушна искусственная поверхность к вкусовым рецепторам, но в этот момент внутреннее напряжение скручивается, желание и страсть окрашивают все органы чувств одной красной сладкой иллюзией, где холодный фарфор отзывается на прикосновение языка тянущей, тупой, болезненной истомой внизу живота.

Снежинка смотрит, как второй безликий силуэт, пристраиваясь сзади, крепко вжимается бедрами в ее ягодицы. Вздох и острый стон, из которого рождается тонкая трещина на зеркале. Откинутая голова, чужая ладонь в волосах. Она не может разглядеть лицо второго силуэта. У него нет маски. И нет внешности. Глаза, губы и язык, Снежинка может рассмотреть всё по отдельности, но сфокусировать зрение целиком не получается: все черты утопают в плотском тумане.