Глава десятая

Казалось, непогода мертвой хваткой вцепилась в город. Холода сменялись оттепелью, и дождь смывал с мостовых остатки выпавшего вчера снега, а назавтра снова холодало и снова с неба сыпалась то ледяная крупка, то снежные хлопья, подгоняемые жестким, пронзительным ветром.

Марк сидел в своей лаборатории поближе к теплому боку радиатора, курил, следил за безумным танцем снежинок за окном и ждал Григория.

Григорий, не заходя к себе, поднялся на четвертый этаж.

– Пришел? – хмуро приветствовал Марк Григория.

– Есть новости? – в той же манере поздоровался тот.

– Имеются.

– Надо полагать, насчет Верова?

– Насчет всего этого. Тревожно мне, вот что.

– Где гордо поднятый нос, дружище дюк?

– Ну давай без подколок, – возмутился Марк.

– Может, боишься, что параллельные миры – это бред, а мы с тобой – гигантские флуктуации? Самые гигантские после Вселенной, которая тоже суть флуктуация, но поболе. Одно только нам физика объяснить не может – что такое флуктуация, откуда она, зараза такая, берется?

– Кончай со своими заездами. А то сейчас морду набью.

– Хм, не советую, – ответил спокойно Григорий. – Итак, почему оно должно флуктуировать? Если мы флуктуации, значит, ничего достоверного об окружающем мире знать не можем, даже того, случаются ли в нем флу… – Григорий глянул на физиономию Самохвалова и усмехнулся. – Мы хаос. Дерьмо собачье, желе, студень. Вторичный продукт. Знаешь, что наша Солнечная система – это вторичное вещество? Когда-то была большая такая звезда, и вот она… Ты не зверей, Маркуша, расслабься. Скажи лучше, как жить будем?

В это время в комнату вошел Кирилл.

– Ага, рыцарь, Мастер наш Наимельчайший. Как там, странствуешь? – приветствовал его Марк.

– Что такие смурные? – ответил тот, встряхивая мокрый плащ.

Григорий Цареград пожал плечами.

– У тебя хоть нет таинственных незнакомцев, вроде того, который скупил все книги Верова, – Марк задавил бычок в пепельнице.

– Ты бы курил не здесь. В коридор иди, – поморщился Григорий.

– У меня похуже, мужики. У меня Железный Грон, – сказал Кирилл.

Впрочем, он не ждал от друзей понимания. Так получилось, что неведомая угроза по имени Железный Грон разделила его с ними. Они не хотели его понять, а он недоумевал – почему они так взволнованы проблемой книг Верова и совершенно не интересуются тем, что прямо несет смерть. Или Мастер Ри для них – нечто совершенно сказочное?

Марк извлек из кармана мятую пачку «Примы» и тупо на нее уставился. Вышел в смежную комнатенку к ДРОНу, пощелкал там чем-то и, закурив снова, сказал:

– Слышь, Грегуар, как ты допёр внушить дюку мысль насчет поискать Верова?

– В «Лесе зачарованном» в самом деле что-то интересное? – спросил Григорий.

– Вот сейчас ДРОН перезагружу и поведаю. А то от нетерпения истаешь.

Но, перезагрузив ДРОН, Самохвалов вновь, в третий уже раз, закурил и заговорил о другом:

– А давайте-ка, хлопцы, еще раз попробуем выяснить, что с нами конкретно происходит.

– Легко, – согласился Григорий. – Итак, я ложусь спать и засыпаю. И вижу очень реальный сон, как я, Пим Пимский, просыпаюсь в своей меблированной квартире с отдельным входом. Пелагея несет утренний кофе. Ну и день начался. Но это неважно. Там может пройти и месяц, пока я сплю. Или здесь может пройти месяц, пока мне это снова приснится. Никакой системы, по-моему, в этом нет: однажды тот тип ложится спать, засыпает. И вот я-он снова здесь, в нашем маразме, in corpore. И думаю себе: «Хоть бы или я не просыпался, или тот алкаш не засыпал». Вот, собственно, и всё.

– Ясно. А что у тебя? – Самохвалов ткнул дымящейся сигаретой в сторону Кирилла.

– У меня, мужики, хреновня сплошная. То умираю по два раза на день, то бодро шлепаю Железному Грону голову снести.

– Не густо, – констатировал Самохвалов, – только умирать-то зачем? Столько раз-то… Сколько раз, говоришь, умирал?

– Много. То в видениях, то в колдовском лесу.

– И где такие леса произрастают?

– Это я смутно, меня тогда так скрутило… И что погано: умираю, умираю и всё равно чего-то кому-то должен. И поделать уже ничего не могу. И Грон этот Железный – достал он меня, парни…

– Какой еще гром? – Самохвалов наконец обратил внимание на жалобы Кирилла.

– Да тот чудак, которого надо уничтожить. Сам Артур-король-его-величество просил. Этот умеет уговорить. В общем, не нравится мне это.

– Это дело надо запить. Ну-ка, Григорий, что у нас в термосе? Так вот, Веров, «Лес зачарованный», – прихлебывая чай, начал рассказывать Марк. – Дело происходит в пустыне. Каменистое нагорье, воздух – опилки, а почва – голые камни. Герой – некто Перчик. Посылают его отыскать «волшебную гору, сплошь поросшую лесом». Где искать – неизвестно.

– Кто посылает? – перебил Григорий.

– Да вождь племени, аксакал. Они какие-то кочевники, овец пасут.

– Ты же сказал – там пустыня.

– Не придирайся к словам. Племя хилое, загибается, всюду враги и податься некуда. А легенда гласит о большой горе и чудесном лесе на ней. Так сказать, последняя надежда, last escape. Дальше нудное описание его пути, всякие чудеса, но это всё мелочи. Находит он эту гору и видит: всюду у подножия кости человеческие. Ну, поправляет амуницию – и к вершине. Легенда же утверждает: «Водрузивший свой Знак на вершине, горой да владеет». А кто ею владеет, тот может перемещать ее куда попало, в любом направлении стран света. И ставить ее на любую сушу или воду. Вот. Доползает он из последних до вершины и видит – на мечах насмерть бьются двое. Лиц не видать под масками. Оба обильно истекают кровью. Вот один падает обессиленный, сверху валится второй. Два трупа. Перчик подходит и заглядывает под маски. Ну-ка, Грегуарий, с трех попыток – кого он там видит?

– Кого же?

– Себя самого! И кости у подножья – его же трупы. Он, оказывается, убивал себя самого на этой горе. Дальше. Натурально, как полагается, из лесу выходит старик «и ну шепелявить чяво-то». Говорит, мол, ты последний из Перчиков остался, больше вас, Перчиков, нет ни в одном из множества миров. И подводит старик Перчика к Камню, читай, мол. А на Камне том начертана та самая Формула Заклятия Горы: «Когда некто исчезнет из всех N миров, ты, о Могучая, станешь хозяином самой себя. И все миры, текущие через тебя в своей подобности, содрогнутся от твоего Ужаса».

Марк Самохвалов залпом допил чай.

– А старик, конечно, тут же умер, – предположил Кирилл.

– Что ему сделается? Исчез куда-то, истаял волшебно.

– И как ты думаешь, что означает «N миров»? – спросил Григорий.

– В этом-то и штука, Григорий! Когда дюк это прочел, у него дыханье сперло. Это не художественное – это математическое мышление.

– Но кто Перчиков сводил вместе?

– Не сечешь? Сама гора и сводила. Жутко интересно, не правда ли?

– А дальше? – расспрашивал Григорий.

– Дальше? Всего романа тогда, в библиотеке, дюк не дочитал. В конец, само собой, заглянул, – Марк Самохвалов продекламировал: – А дальше – «она сдвинулась!»

– И всё? – удивился Григорий.

– То-то и оно, что всё. Что-то этот Веров крутит, не договаривает. А вот что?..

– Послушай, Кирилл, – вспомнил Григорий, – а что в твоем мире, нет Верова? Хорошо, кабы был. По крайней мере, хоть какая-то тенденция, закономерность. По крайней мере, было бы на кого спихнуть наши проблемы, от кого требовать ответов.

– Нет, мужики, не было. В моем мире – Железный Грон.

– А как там наш железный ДРОН? – Марк в очередной раз совершил экскурс к рентгеновской установке, повозился, пощелкал.

Вернувшись, спросил:

– Я вот что хочу услышать от тебя, Гриша. Кто таков был этот твой ночной Символист? А?

– Так ото ж, – ответил Григорий.

– Ну, кто он такой? По твоему рассказу выходит, что и не человек вовсе. А может быть, псих?

– Не знаю.

– Не знаешь? К тебе ночью вваливается незнакомый тип, ты его чаем поишь. Он предметы интерьера ворует, небылицы рассказывает. Лучше бы тебе знать, мужик, поверь мне.

– М-да… Неприятная история. Я ведь за двойника своего не отвечаю.

– Стой, Грегуар, всё это я уже усек. Другое непонятно – на кой хрен твоему Символисту эта ночная ахинея, весь этот балаган?

– Черт его знает, – буркнул Григорий.

– Твоего Пимского чуть ли до утра мурыжил…

– Ну как же, – произнес Кирилл. – Хотел его бессмертную душу.

– Тьфу на тебя! Ладно, замнем. Так говоришь, не знаешь Символиста? И Пимский не знает? Дерьмо какое-то.

– В нашем мире я читал в самиздате «Символист и Луна», «Мироздание и честный Символист». Да и Пимский думал, что где-то когда-то они встречались. В самом деле, именно так и полагал. А потом стал припоминать – где? Вспоминал и не вспомнил… Как бы тебе… Вот ты разговариваешь с человеком и знаешь наверняка, что с ним знаком. А потом понимаешь: нет, и близко не знаком. И вообще, он наутро ничего не помнил. Это я помнил, а он – нет. И теперь лишь что-то смутно припоминает.

– Плохо дело, брат, – пробормотал Марк Самохвалов. – Плохо. То, что кончается хорошо или никак, или плохо-но-не-совсем, я всегда понимаю очень четко, у меня, знаешь ли, наследственная интуиция. А вот такое… Ладно, вот Иван Разбой, как с ним быть?

– Было бы о ком говорить. Нам еще его проблем не хватало. Случай, на мой взгляд, клинический. Я уже уяснил, что оттуда нашу реальность он воспринимает исключительно как сон, а здесь, почему-то, не может отрешиться от этого ощущения сна. Ну а как выйдет из этого состояния – ничего не помнит. Если бы не странные взгляды коллег, до сих пор бы считал, что ничего особого с ним не происходит.

Дверь распахнулась, и на пороге возник Иван Разбой. По тому, как он замер и стал дико озираться по сторонам, было ясно: снова тот самый случай. Григорий подмигнул сотоварищам и начал в своей манере:

– Ввожу в курс дела. Это – Кирилл Белозёров. Я…

Но Разбой не стал слушать. Он бросился к Григорию и схватил того за руки.

– Пимский! Так ты жив-здоров! Слава богу! Ну и переполох ты всем устроил!

Григорий Цареград не любил неожиданных сюрпризов, он поморщился, но заговорил с Разбоем спокойно:

– Что именно, Иван? – спросил он. – Какой переполох?

– Ну как же… Во всех вечерних газетах – «Таинственное исчезновение. Из запертой изнутри квартиры загадочно исчезает приват-доцент…»

– Да-а, вот так номер, – присвистнул Марк Самохвалов.

– Ну, я пошел, – очнулся от сонного наваждения Иван Разбой. – Мне еще к шефу на доклад. А чего это вы какие-то заторможенные? Или случилось что?

Ему никто не ответил. Разбой пожал плечами и вышел.

– Хорошие же тебе сны снятся, Разбой, – сказал вслед ему Марк. – Ну, и куда ж ты там делся? – посмотрел он на Григория.

Тот пожал плечами:

– Думаешь, сны для меня закончились?

Марк Самохвалов строго глянул на него:

– Не всё так просто, как тебе философствуется, парень. В общем так – ночевать будешь здесь, в институте, со мной, – Самохвалов кивнул на диван. – Вот здесь. Мне сегодня всё равно на печи дежурить. Магниторезистивные лантаниды выпекаем, будь они неладны.

– А ты?

– А я вот в кресле, за компом. Поиграю, пульку распишу.

– С машиной играть – только время тратить, – заметил Григорий. – Со мной играть тоже не предлагаю…

– Да уж…

– И сколько вы здесь жить собираетесь? – поинтересовался Кирилл.

– Там видно будет, – отрезал Марк. – Ты иди, со своим Железным Гроном борись. Достал уже всех тут этим Гроном.

Григорий помолчал, затем сказал:

– Ладно. Может быть, ты и прав. Что-то есть в этом. На всякий случай – черкни адрес. Записывай: Зареченка, Камышовая, 5/15, Нина.

Марк записал адрес и вопросительно уставился на Григория.

– Написал, и хорошо. Теперь положи на стол. Не в стол, а на стол. Это тебе на всякий случай.

Григорий спал на топчане, укрывшись синим лабораторным халатом. Марк боролся со сном крепким чаем. Делал виртуальные ставки, вяло отвечая на ходы машины. И совсем уж машинально разыгрывал распасы. Иногда оглядывался на спящего. Но ничего не происходило.