– Нет, ты не поняла! Настоящее будущее! Настоящее с профессиональным ростом! Кстати, может, нам в конце января придется расстаться на три недели. Меня в Москву хотят направить. На курсы, – грустно сказал Павел.

Он так не хотел огорчать ее в этот вечер. Он вообще теперь не хотел ничем огорчать ее. Виновато пожал плечами:

– Если хочешь, бельчонок, я могу отказаться. Я могу и не ездить.

Вера вздохнула. Она кивнула головой и как-то обреченно сказала:

– Нет, Паша. Если надо, езжай. Езжай Паша.

– Ты не будешь злиться, бельчонок? Я вот подумал: приеду, и мы сразу поженимся. А? Как ты думаешь? Хотя нет, поженимся раньше. На следующей неделе. Я не хочу ждать. Да и чего ждать? Нет! Решено! На следующей неделе! – Павел разливал по стаканам горячий чай.

В тарелочку нарезал черного хлеба. Из шкафчика достал кусочек сала.

– Вот, смотри, меня тут угостили. Привез из Минусинска. Там местные ребята из газеты дали сала! Сейчас мы с тобой его попробуем!

Вера обхватила стакан с горячим чаем. Она грела озябшие ладони. Ей стало грустно. Павел почувствовал это:

– Что-то не так, бельчонок? Что не так?!

– Ты раньше мне не говорил, что тебя отправляют в Москву.

– Хм, Вера. Мне Смирнов, наш главный, вчера сказал. Понимаешь, вчера. Я сам не знал.

– Понятно, – Вера отпила из стакана чай.

– Так как ты к этому относишься?

– Хм, меня больше беспокоит, как мы скажем обо всем отцу. Вот что, я, конечно, хочу тебя ждать, но нам надо сказать обо всем отцу. И еще неизвестно, как он к этому всему отнесется.

– Почему? Он разве не хочет счастья своей дочери? Мне кажется, он нормально отнесется.

– Да нет, он, конечно, хочет мне счастья. Просто вот так, он не поймет. Не поймет, что мы с тобой до свадьбы успели ребенка зачать. Это не в его жизненных правилах.

Павел закурил папиросу. Но поймал себя на мысли, что Вере дышать дымом вредно. Ведь она носит под сердцем его ребенка. Клюфт встал и подошел к окну. Он старался выпускать дым в щелку. Не глядя на Веру, Павел оптимистично сказал:

– Вер, а мы не скажем ему, что ты беременна. Просто скажем, что хотим пожениться и все! Что тут такого? Кто там считать потом будет, на каком ты месяце?

– Да, но для этого тебе придется попросить у него разрешения на нашу свадьбу.

– Ну и попрошу. Какие проблемы?

Вера стала совсем грустной. Она отпила чай и покачала головой:

– Он может не разрешить.

– Почему? – Клюфт с удивлением посмотрел на Щукину.

Она сидела за столом и обреченно смотрела в одну точку на стене.

– Почему, Вера? Почему?

– Он не любит тебя, Паша. И ты должен это знать. Он не любит тебя и просто так разрешения мне не даст.

Клюфт пожал плечами. Ему стало обидно. Комок подступил к горлу. «Отец его любимой женщины, оказывается, его не любит. За что? Он даже его не знает. За что он может не любить человека, с которым почти не знаком?» – подумал Павел.

– И за что же он меня не любит? Я его видел лишь два раза. И то мельком. Ты что, про меня что-то плохое ему рассказала? – обиженно спросил Клюфт.

Вера встала. Она подошла к Павлу и, обняв его за шею, положила голову на грудь:

– Ну что ты, что ты, Паша! Как ты можешь?! Как я могу что-то плохое рассказать?

– Ну, тогда с чего он так ко мне относится?

– Хм, Паша. Ему твоя фамилия не понравилась.

– А что плохого в моей фамилии? Клюфт – нормальная немецкая фамилия, – удивленно сказал Павел.

Он погладил Веру по спине. Он прижал ее к себе крепче. Она ойкнула и, отстранившись, испуганно сказала:

– Осторожнее, Паша! Ты меня так, вернее нас, раздавишь!

– Извини. Извини. Вера, я тебя так люблю! – Павел вновь взял ее руку и прижал к своей щеке. Щукина стройной рукой погладила его по голове:

– Я верю, Паша.

– Так что плохого в моей фамилии? Клюфт? Вера Клюфт? По-моему, будет звучать неплохо!

Вера кивнула головой:

– Мне тоже кажется. Только вот моему отцу, ему не докажешь. Ему не нравятся немцы. Он говорит, что в Испании они задушили революцию.

Павел отпустил ее руку. Пройдя к столу, сел и, налив себе чая, раздраженно сказал:

– В Испании революцию задушили не немцы, а фашисты. Это большая разница.

– Я ему тоже об этом говорила, – оправдываясь, ответила Вера.

Она подошла к Клюфту сзади и, обняв его за шею, наклонилась к его лицу:

– Но он меня не слушает. Говорит, все немцы фашисты.

– Ты тоже так считаешь?

– Дурачок! – Вера поцеловала Павла в щеку и прижалась к нему всем телом.

– Нет, правда? Я же не виноват, что у меня отец был немцем, дед был немцем. Но они жили тут, в Сибири, уже двести лет! Они лечили людей! Что тут плохого?!

– Паша. Почему ты передо мной оправдываешься? Мне-то все равно, кто ты по национальности! Ты мой самый любимый человек! Я люблю тебя! Паша, мне все равно, кто ты, хоть вождь племени из Африки! – Вера отпустила объятия и села рядом с Клюфтом за стол.

Он, опустив голову, сидел и молча, смотрел на пол. Щукина улыбнулась и вновь погладила Павла по волосам:

– Паша, в конце концов, мне жить с тобой. И не надо расстраиваться насчет моего отца! Ну, он такой человек! Он так считает! Паша! Ну что поделаешь?

– И все равно мне обидно. Что такого, что я немец? Что в этом такого? Я ж не виноват?

– Нет, конечно! Немчик ты мой дорогой! – Вера потянулась и поцеловала его в щеку.

Клюфт немного успокоился и грустно улыбнулся:

– А знаешь, на работе меня никто до сих пор вот не корил в этом. В национальности моей. Странно.

Вера насторожилась:

– А что, могут укорить?

– Ну, не знаю. Вот мне статью редактор приказал написать. Про буржуазного националиста, прокурора района Таштыпского. Он хакас по национальности. Вот такая петрушка.

– А ты?

– Что я?! – не понял вопроса Павел.

– Ты согласился?!

– Вера! Как ты можешь? Как я могу не согласиться! Если бы ты знала, я сейчас на самом передовом краю борьбы! Знаешь, сколько среди нас затесалось этих перевертышей-троцкистов, бухаринцев? Куча! Завтра выйдет номер, почитай мою статью! Про Минусинск почитай! Узнаешь! Про вредителей! Она на первой полосе будет! Я сейчас, Верочка, как говорится, ударная сила редакции! И то ли еще будет! То ли!

Вера совсем погрустнела. Она опустила голову. Потянувшись за стаканом, отпила уже остывший чай. Клюфт погладил ее по руке:

– В чем дело, Вера? В чем дело?

– Я боюсь, Паша.

– Чего?

– Ты же сам говоришь, пока тебя никто не укорил в твоей национальности.

– И что? И не укорят!

– Да нет, ты не понял. Ты еще, Паша, ничего не понял.

– Да что я должен понять?

– Ой, Паша! Страшно мне. За отца страшно. За других людей, которые говорят такие же вещи. Страшно. Они словно заколдованы!

– Ты о чем?

– О том, Паша. Они все вдруг стали искать врагов! Вот и ты…

– А что я?

– Что ты говоришь, Паша? Что ты говоришь, ты послушай себя со стороны!

– А что такого я сказал? – Клюфт опешил от рассуждений Верочки.

– Да ничего. Ты тоже ищешь врагов. Ищешь. Специально. Говоришь про них. А если их нет?

– Кого? – не понимал Клюфт свою возлюбленную.

– Ну, врагов, Паша. Врагов. Если они просто выдуманные?

– Как это выдуманные? – разозлился Клюфт. – Я же сам их видел! Они сидели.

– И что? Они признались? Они говорили, что вредили нам?

– Да… – Павел вдруг понял, куда клонит Вера.

Ему стало не по себе. Она говорила почти его же мысли. Его позавчерашние мысли! Он действительно смотрел на тех людей на скамье подсудимых в Минусинске и сомневался. Он сомневался в их показаниях! Он говорил об этом Смирнову! Но потом, потом он почему-то стал, уверен в их виновности, и вот его любимая говорит ему его, же мысли. Его сомнения!

Вера продолжала грустно говорить. Она словно исповедовалась. Павел боялся ее прервать. Голос был тихий и ровный. В нем почти не было интонаций. Просто мысли вслух. Страшные мысли Верочки:

– Паша. Вы все как ослепли! Вы все озлобились! Одумайтесь! Вы стали злые. Что за сумасшествие? Паша, это страшно! Страшно! За последние полгода мне стало страшно жить! Все друг друга подозревают! Говорят о каких-то врагах! Ищут каких-то вредителей! И радуются, радуются, когда их находят! И вот ты! Паша, и ты! Мой отец говорит мне по вечерам страшные вещи! Он говорит о врагах на его заводе! Какие враги? Там не было никаких врагов! А совсем недавно арестовали его товарища – дядю Леву Розенштейна! Они с моим отцом дружили лет двадцать! Я выросла с его детьми! Мы вместе играли! И что? Дядя Лева оказался вредителем! Он оказался врагом и, как потом сказал отец, агентом английской разведки! Шпион! Понимаешь, Паша, дядя Лева – шпион! И отец в это поверил! Он радовался, что его арестовали и поймали! А я знаю дядю Леву! Какой он шпион?! Ну, какой он шпион? Ерунда какая-то! Я думала, что ты, ты-то вот работаешь в газете и будешь знать, что происходит! Но вижу, я ошиблась. И ты туда же! Ты строишь планы! Какие планы, Паша? Поймать врагов народа?

Павел обомлел. Его любимая говорила страшные слова. Слова, которые, могли крутиться в голове, но которые никогда нельзя было произносить вслух! И он слушал эти слова. Он! Он дал клятву Смирнову никогда не говорить и не слушать об этом! Он нарушил клятву! И заставила его нарушить его любимая! Его самый дорогой и близкий человек, Вера, та, за которую он готов отдать все, даже жизнь.

– Пойми, Паша. Это страшно. Страшно.

– Вер, ну если это есть, как этого бояться? – слабо попытался протестовать ей Клюфт.

– Что есть? Ты веришь в это? Паша? Ты веришь, что те люди в Минусинске были врагами?

Павел задумался. Он ничего не ответил. Щукина ухмыльнулась и, грустно улыбнувшись, продолжила:

– Паша, а если тебе завтра скажут: вот она – вредитель! Она, Вера Щукина, вредитель, враг народа! Ты поверишь?

– Ну что такое ты говоришь? Вера! Как ты можешь? Ты уже переходишь границы допустимого! Ты бьешь ниже пояса!

– Нет, Паша, я просто спрашиваю. И хочу понять, как ты себя поведешь в такой ситуации?

– Что? Да какая там ситуация? Вера, успокойся! Ты просто расстроена. Ты утрируешь все! Тебе все кажется в черных тонах, такое бывает! Верочка! Подумай лучше о нас! Зачем ты говоришь все это страшное и нелепое?

– Нет, Паша. Я нормальна. В отличие от тебя, я реалист. Я все реально понимаю. Так как, Паша, ты бы повел себя в такой ситуации? Если бы тебе сказали, что я враг народа?

Павел резко вскочил. Стул повалился на бок. Клюфт дернулся и подбежал к окну. Там, в темноте, он вдруг увидел человеческие ноги. Ботинки, валенки и сапоги топтали укатанный снег. Прохожие спешили по своим делам. Павел покачал головой и закурил папиросу. Ему не хотелось ничего говорить. И больше всего ему не хотелось, чтобы говорила Вера. Он понял: он хочет, чтобы она замолчала. Просто замолчала. Но Щукина, налив себе еще чая, улыбнулась и словно издеваясь, сказала:

– Паша, так ты верил бы, что я враг народа?

– Вера! Я не хочу об этом. Прошу тебя не надо! Не надо. Это плохая тема!

Щукина кивнула головой. Она сощурила глаза и, рассматривая Клюфта, тихо продолжила:

– Я тебе не хотела говорить. Это в принципе нельзя. Но через меня проходят кое-какие документы. Секретные. Вернее, они и не такие уж секретные, но допуск к ним есть не у всех. У меня есть. Так вот. Есть списки, Паша. Понимаешь, списки людей, которых нужно разоблачить. Понимаешь, эти люди еще не знают, что их будут разоблачать. Их обвинят в чем угодно, начиная от бюрократии, заканчивая вредительством. Понимаешь, Паша. Просто из Москвы пришло распоряжение. План, так сказать. Найти врагов. Вредителей. И наши руководители горкома просто и банально составляют списки. Чтобы отчитаться о проделанной работе!

Клюфт слушал и не верил. Ему вдруг показалось, что Вера бредит. Просто заболела. Бред на почве высокой температуры или еще черт знает чего?! Просто бред! Говорить такое! И Павел испугался! Он поймал себя на мысли: а ведь Вера может говорить правду! Что если она говорит правду?

«Когда же поведут вас, чтобы отдать под суд, не беспокойтесь заранее о том, что говорить, но что дано, будет в тот час, то и говорите, ибо не вы будете говорить, а святой дух. И отдаст брат брата на смерть и отец ребенка, и восстанут дети против родителей и отдадут их на смерть. И будете ненавидимыми всеми за имя мое. Но кто выстоит до конца, тот спасется!» – Павел вдруг вспомнил слова Иоиля, которые он сказал ему на прощание. Этого странного человека.

– Паша, я пойду. Мне надо идти, уже поздно. Родители беспокоиться будут, – услышал Клюфт голос Веры.

Он звучал где-то вдалеке. Павел, очнувшись, вздрогнул. Щукина надевала свои полусапожки. Когда она потянулась за пальто, Клюфт бросился к ней.

– Вера! Вера! Давай я тебя провожу! Как так ты уходишь?

– Не нужно, Паша. Я дойду одна. А тебе надо тоже побыть одному. Подумай. Обо всем, Паша, подумай. И я все обдумаю. В нашей жизни, Паша, нам предстоит принять нелегкое решение.

Вера надела шапочку и, грустно улыбнувшись, сухо чмокнула Клюфта в щеку. Странно, но он даже не пытался ее остановить. Он не пытался одеться и побежать за ней! Он словно согласился с этой неизбежностью временной разлуки! Такое было с ним впервые!

Клюфт всю ночь не сомкнул глаз. Он думал о Вере. Он думал об их ребенке. Из головы почему-то не выходил образ уличного бродяги-богослова со странным именем. Человека, который, словно ворон в окно, влетел в его жизнь и, каркнув, растворился в сумраке ночи. Клюфт думал о тех людях из Минусинска. О тех, кого он клеймил позором в своей статье. Но Павлу почему-то было их жалко. Он даже представлял, каково им сейчас в холодной камере тюрьмы? Что думают они? Что думают их родственники?!! Как они страдают?!!