Гл. 3

Просыпаюсь в темноте. В углу слышен шорох. Если таракану оторвать голову, он через три дня умрёт от голода. Я проверял.

В глубине еле слышен заливистый визгливый смех. Слишком я привык его слышать. Мне снился запах краски. Вокруг. Цветение. Жизнь. Свет. И жарко. И всё пахнет краской. Отсвечивает. Ярко. Резко.

Дальше не помню. Сон привычно рассеивается во мраке. Я наливаю чай в прозрачную кружку. Наполовину. А то долго остывать будет. Сажусь работать. Но лень. Долго и монотонно его строю. Мост от тени до покоя. Тишина. Жара и прохлада пристроены с разных сторон. Крестик такой получился. И стоит идеально. Ни одна карта не упала. Меня это бесит. Я пинаю сию гениальную конструкцию. Нет в тени покоя. А на кровати есть. Я опять закрываю глаза. Но не сплю.

– Хм, я даже не знаю, как это назвать.

– Лиз, это мост от искусства к хаосу. Моё последнее достижение.

– Весело.

– Не издевайся, я работаю в поте лица. А нулевой результат пустым не является. Хотя… Ну ты поняла. Не молчи только…

Но я открываю глаза. Её нет в комнате. Её нет.

Слишком уж много она во мне задевает. Я начинаю много думать ни о чём. Я снова открываю книгу. И снова не могу преодолеть порог в сто страниц. Мы говорили с ней об этом. О ста страницах. Она говорила, что это забавно… Что я ни одну книгу не дочитываю до ста страниц. Я тогда не смотрел на номера. Теперь смотрю. И в самом деле, никогда в книге я не мог прочесть больше ста страниц. Как будто это предел. Да вроде и не предел… Просто мысли по бумаге рассеиваются. Сначала вроде и собирается картинка, и оживает герой, и складывается сюжет. А потом всё пролетает перед глазами и смешивается… И вокруг только буквы… Буквы… Буквы…

Как будто у автора кончилась фантазия, и он кроме букв написать ничего не может. Любая книга в конце концов срывается к универсуму. К буквам. И я не успеваю её прочитать. А сто страниц- это настолько дофига, что я даже не могу себе представить. Я могу себе представить каждую страницу в отдельности, пусть их будет даже тысяча, но сто- это ж нереально много. Если думать о них в целом, то мысль растечётся по бесконечности уже на пятнадцатой. Если запомнишь книгу полностью, то обязательно ускользнёт куча деталей. И уверенно зная абсолютно всё, ты обязательно упустишь одну вещь. Одну составляющую. Самую важную. И снова весь прочнейший, идеально сложенный карточный домик с грохотом распадётся на символы. Так происходит каждый раз. Я знаю, о чём говорю. И в этот момент от бесконечного многообразия значений и символик остаётся только одна буква.

А, может, мне просто лень читать. Уж сильно много этой трухи уже ходит в моём сознании.

Я открываю глаза. Комната залита мраком. На подоконнике сидит тёмный силуэт. Нос слегка опущен. Волосы, стянутые резинкой, спускаются по плечу. Бывают ли волосы чернее мрака? Может ли взгляд так внимательно исследовать пустоту? Можно ли так молча просить нежности и не пускать к себе? Может, её и нет тут…

Но она, резко обернувшись, вдруг ловит мой взгляд:

– Ты решил подглядывать?

– Ну как я смею…

Кидаю в неё медведя.

– Ой.

Высшей благодарности от неё ожидать сложно. Значит, я и вправду смог её поразить.

– Где ты его достал?

– Нигде…

– А как его из пустоты можно сделать?

– Ну, его же тут быть не может.

– То есть он не настоящий?

– А ты живого хотела?

– Было бы классно.

– Ну прости…

– Не-ет. Он милый. Только можно, я его у тебя оставлю? У меня он скорее всего исчезнет. Из-за сложностей перевода.

– Перевода?

– Ну, некоторые слова в других мирах звучат по-другому. Там как будто понятия чуть-чуть меняются, понимаешь? И некоторые вещи там тоже выглядят по-другому. Потому что слова другие.

– Прикольно.

– Почти всё можно так или иначе преобразить туда… Но там всегда всё получается немного по-другому.

– Почему?

– Ну это другой мир.

– Другой мир у неё.

– А что тебя не устраивает?

– Ты почему заходить перестала, странное создание?

– Неправда! Я к тебе всегда захожу. Я к тебе как ни зайду, ты спишь всё время.

– Я днём не высыпаюсь. Светло слишком… Но это не оправдание. Ты не заходишь.

– Ты сам себе это придумал.

– Да конечно…

– Я всё время к тебе захожу. А если и не захожу…

– Что?

– Ничего.

– Что ничего?

– Неважно. Это были мысли вслух.

– Какие ещё мысли?

– Это не важно. Я сказала тебе, что могла.

– Я не могу быть один с тобой честен.

– Я тоже честна с тобой. Я не могу тебе выдавать тайны, которые принадлежат не только мне. Ты не можешь требовать, чтобы я предала кого-то.

– Я ничего от тебя не требую…

– Я тебе рассказала больше, чем кому-либо. Но больше я не могу рассказать.

– Понятно…

– Прости.

Молчание.

– Ой, у тебя всё ещё тут тараканы бегают?

– Тебе кажется.

– Не смешно. Мог бы их и потравить.

– Ну… Я пробовал.

– Пробовал он…

– Их не вытравить они снаружи. Они везде.

– Ты всё это выдумал.

– Нет. Они реально снаружи ползают. Они вокруг. По стенам. По пустоте. По бесконечности.

– Слушай, это просто тараканы. Их можно просто потравить.

– Я пытался.

– Значит, ты не хочешь, чтобы они уходили. Значит, они нужны тебе для чего-то. Только я не понимаю, для чего.

– Ты не приходишь, они приходят.

– Неправда! Если бы дело было только во мне, их бы не было так много. И ты бы их сюда не пускал.

– У тебя их нет?

– Я их уже вымела давно. Иногда мне кажется, что они до сих пор по мне ползают, но их тут нет давно. То есть у меня.

– Ты мысленно до сих пор там?

– Я всегда немного там. Не знаю, как тебе это объяснить.

– Интересно, а как у тебя там звучит фраза «Ничего нет»?

– Я боюсь думать, какую ты хрень под этим подразумеваешь.

– Да ничего необычного. Обычную данность. Точнее, её отсутствие.

– Всё это глупости…

– Что я опять глупого сказал?

– Не знаю… Зачем вообще об этом думать?

– Опять глубокие мысли от Лизы?

– Просто ты знаешь, что познание бездонно и спекулируешь на этом. В знании всегда есть дырки, и это образует его бесконечность. Это даёт свободу…

– Ага… Паразитирую на смысловых парадоксах. Вывожу сектантские ловушки для ума. А-ха-ха-ха. Если вы не теряли рогов, то они обязательно у вас есть. Не… Я даже польщён называться софистом, но пустота- это гораздо более простое понятие. Не надо этих наездов. Пустоту нужно чувствовать сердцем. Она- основа нашего существования. Основной наполнитель шарика.

– Если бы ты немного занимался познанием, ты бы знал, что в шарике куча всего.

– Да вообще дофига. Свет, надежда, любовь и чистые помыслы. В одной надувной резинке. Ладно. С метафорой ты меня подколола. По сравнению с нами шарик просто образец реальности и материи. Прямо нерушимая догма.

– Фанфаронствуешь.

– Понтуюсь.

– Зачем?

– Перед девушкой.

– Ах, ну да, – смеётся она, – Дело даже не в этом. Познание не сводимо к догмам. Оно гибко. Изучение- это вечный поиск. Тут в итоге любое утверждение можно оспорить. А ты уничтожаешь догматизм и говоришь о том, что ничего нет.

– Я говорю не про данность даже, а про общие свойства. Я не пытаюсь разубедить кого-то в его догматическом ощущении. Это его картина мира. Я смотрю прямо в пустоту. Условность и относительность познания не дают ощущения общей картины. Я рассматриваю пустоту лишь как материал. Для всего. Для меня это самый быстрый путь найти исток. Всего. Общую концепцию. Только пустоту можно без поправок рассматривать как инвариант. Только она логически совместима с бесконечностью. Пустота- это условный термин. Он не обозначает ровно ничего. Только так я могу говорить о вселенной. Об универсуме и бесконечности. Этих основных понятий нет. Они нелогичны. А по сути мне просто нужно смириться с пустотой.

– Вот это тирада! Я только теперь понимаю, что ты всё это серьёзно.

– В смысле? Ты мне не верила?

– Ну… Все немного думают о пустоте. О тленности и бессмысленности бытия. Эта идея живёт. И иногда помогает лучше разобраться… Но воспринимать вселенную как сплошную пустошь… Немного дико.

– А что существует?

– Ничего конкретного. В том-то и дело- смеётся она.

Молчание.

– Может, ты и прав… Наверное, больше, чем я. Но можно, я не буду в это верить?

– Ты-то есть, – улыбаюсь я.

– Я-то почему?

– Ну сидишь тут, улыбаешься, не веришь.

Ей опять смешно.

Немного погодя, она складывает голову на меня, как будто её голова на моём плече- это изначально логично просто потому что она может так лечь. Я тоже делаю вид, что всё в порядке. Да и как я откажусь от этой мелочи, если он может исчезнуть в любой момент.

Лиза закрывает глаза. Мне спокойно. Хорошо, когда она просто есть. Я просто чувствую, что она есть тут.

И тут она спрашивает:

– А что тебя бесит? – и смотрит внимательно.

– О чём ты?

– Ну, что тебя в этом мире так не устраивает, что ты свёл его к нулю.

– Да всё меня на самом деле устраивает. Просто мне так спокойней.

– То есть, ты признаёшь, что это лишь теория?

– Я вообще агностик…

– Ах, ну да.

– Что смешного?

– Ничего. Совсем.

– Ну вот и всё.

– Так что тебя бесит?

– Навязчивые вопросы.

– А ещё?

– Гиперреализм.

– Почему?

– Потому что.

– Ну почему?

– Потому что ересь!

– Ересь от чего?

– От всего!

– Ну ладно…

– Лиз, нельзя просто так смотреть на всё через лупу, запечатлять каждую деталь, воспроизводить, а потом выдавать это за реальность! Это ересь! Это попытка разобраться… В ереси. Во всём. А потом писать, как оно есть с таким видом, как будто ты на жизнь смотрел, а не в лупу.

– Понятно.

– Что понятно?

– Понятно, что тебя бесит.

– А ещё?

– Ничего…

– Говори.

– Не буду.

– Давай уже!

– Что тебе сказать?

– Всё!

– Не знаю… Нет, это бред всё…

Знала я одного гиперреалиста…

Гл. 4

Он изучал реальность не только посредством анализа. Ни одна деталь не ускользала от его взгляда. В его глазах читалось страстное желание изучать. Вся информация была важна не только как опыт и багаж, но и сама по себе. Поэтому следовало коснуться каждой детали по отдельности. Страх буквальности был лишним. Материя была жива. Абсолютна. Из кучи абстракций выделялась неизбежность, логика. А логика была буквальной. И до дури простой. Лишь то, что ты познал, могло быть реальным.

Скептическая картина мира, если и не была честной до конца, то не допускала в себе грубых погрешностей. Остальные теории висели на гвозде надежды или её отсутствия. А тут ни чему не противоречащий наглядно-опытный путь. В рамках познанного всё было логично. А за их пределы гордость реалиста просто не лезла. Ему точно не нужно было лезть в глубинные смыслы вещей и безграничные пространства неопределённого, чтобы изображать реальность, как она есть.

Остальное в жизни, как и в искусстве, было огромным лицедейством. Русалка, как образ, уродовала природу девушки. Надуманные крылья не давали коню взлететь. Образность всего явно тормозила развитие культуры. Мифология мешала видеть то, что перед тобой, во все времена. Маска уродовала человека, а образ заслонял личность.

Кругом происходило масштабное лицедейство с прописанным сценарием. Огромная постановка. И любая идея, любой скомканный образ, нераскрытый надуманный персонаж на заднем фоне мог стать твоей личностью, раздробить тебя на куски и собрать в иной пазл. Любая часть твоей одежды и мимики отдавала не тобой, а образом.

Образу всегда отводилась типовая роль, потому что любой образ во мгновение становился типом. Ролей могло и не хватать, и вот тут человек уже полностью терял своё лицо.

Он не ненавидел театр только из-за того, что ему не досталось роли. Его приводило в шок, как быстро менялись люди, получившие роль. Роль же в любой момент можно было сменить. Его ехидство питала только мысль о том, насколько быстро шла сменяемость людей, пожелавших остаться в роли.

Тут была проблема не в массовом тщеславии, а в абсолютной абстрактности происходящего. Образ убивал разум и затуманивал рамки познаваемого. Безумство красок давило на мозг. Любая идея и даже искра мысли в итоге пыталась его запутать. Свести с ума. Лишь усилием воли он отрезал идею. Лишил картинку образа.

И тогда он открыл глаза. И увидел, наконец, искомое. Реальность. Неприкрытую ничем. Перед ним лежала сама явь. Живая. Осязаемая. Его сердце бешено забилось. Ему больше ничего не нужно было делать. Просто увидеть. Познать и отрефлексировать саму быль.

Гл. 5

– И где ты видела этого человека?

– Во сне, конечно.

– Да конечно…

– Не надо так на меня смотреть! В темноте людей нет. Они приходят к нам в наших снах. Как наши фантазии.

– Ну ничего себе, у тебя люди.

– Люди разные бывают. И я не берусь их осуждать. Ты, конечно, можешь это делать. Но я не понимаю, зачем тебе это. Это просто картина мира.

– И тебя не пугают такие люди?

– Дело не в людях!

– А в чём?

– Ни в чём! Бред это всё… Вообще, зачем ты об этом думаешь?

– По-твоему, вообще ни о чём нет смысла думать?

– Ты думаешь не о том.

– Не о чём?

– Вообще не о том…

Она резко встаёт. Я хватаю её за руку. Её маленькой руке, наверное, при этом больно. Вырывается сильно.

– Не надо… – говорит она печально, и я постепенно отпускаю руку, так, чтоб она не отлетела головой в стенку.

– Ты куда?

Она молча захлопывает дверь.

Она является ко мне как мысль- вспышкой, на миг всё освещая. Потом снова скрывается во мраке. Она всплывает в сознании на миг и не может в этот миг фарсить и ёрничать. Она говорит: «Привет» или просто смотрит… И не может не проронить нежность в этом взгляде… И скрывается тут же как всякий огонёк.

Мне обидно, что она ушла во мрак без явной причины. Я лишь жду… Когда она придёт. Потому что только я знаю, как она хочет прийти. Я верю. Она появится случайной внезапной вспышкой, даря улыбку, которой во мраке никто не видел.

Я почти сомкнул глаза и превратился в сон, когда шорох снова отвлёк меня. За стенкой ползёт таракан. Их слишком много. Я раньше водил их по мостам. Они бегали у меня от ощущения до полёта. И добегали же. У маленьких тараканов отрастали крылья, и они гордо взлетали над мраком. Я с ужасом смотрел, как каждый из них воспламеняется. Каждый таракан сгорает как щепка. А я ведь просто дал им ощущения. Если бы Лиза узнала, что я так делаю, она бы сказала, что я жесток.

Но лучше спать. Тараканы бегают под кроватью.

– А что ты хотел? -спокойно спросил он.– Ведь если ты сам не расставляешь приоритеты, то всё лишнее отсекается само собой.

Твоя память сама устанавливает иерархию важного и неважного. И большинство того, что ты ясно видишь сейчас, скорее всего вскоре забудется совсем. Мало из того, на что ты смотришь, действительно видимо тобой. Впрочем… в принципе, как и у неё. Вопрос лишь в том, что ты действительно считаешь важным.

Я не помню, как долго я находился во сне. Там было очень жарко и скучно. Как будто я зажат в каком-то горячем кубе. А из-под низа было слышно равномерное завывание голубей. Звук был настолько сильный, что я не мог проснуться, сколько бы ни укутывался, не забирался внутрь.

Перед кроватью стоял зеркальный шкаф, хотя зеркало на нём было завешано простынёй. С балкона ясно виделась бесконечная даль под палящим солнцем. И звук. Равномерно воющего голубя. Бесил. Не прекращался. И только цветочный узор на обоях и вода, кипящая в чайнике, делали картину целой.

Я резко встаю. Зажигаю спичку. Комната пуста. Падаю обратно и засыпаю.

Там тихо, хоть и солнечно. Происходящее кажется до ужаса обыденным и знакомым. Даже несколько наивным. Как будто я медленно схожу с ума. Картинки выстраиваются в лабиринт и повторяются одна за другой. Раз за разом я прохожу одну и ту же реальность мимо удивлённо смотрящих на меня людей. И только заподозри что-то неладное, я возвращаюсь обратно во мрак.

Я просыпаюсь. Может, и правда вокруг всё слишком мрачно? А мне нравится. Довольно гармонично. И ничего лишнего. Спокойствие абсолютно. Только капли сверху могут ненадолго прервать тишину…

Они падают непонятно куда и неизвестно откуда. Зеркальных реальностей может быть сколько угодно. Иногда эти капли проходят через мой мир. Они приносят сладкий влажный воздух и немного тоски. И нечто. Боюсь трогать это. Оно шевелится. Оно жужжит. Оно неритмично дёргается. Я тяну к нему руку медленно и тут же одёргиваю обратно. Оно взлетает и, бешено жужжа, стремительно исчезает.

Жужжание утихло. Стрекоза. Почему-то это слово возникает у меня в голове. А капли тем временем капают всё чаще и чаще. И вскоре их шуршание напоминает уже звук этого нечто. Как будто оно стало жужжать в обоих моих ушах и повсюду. Звук расплёскивается по моей скромной бесконечности, заполняя всё вокруг и тут же уходя в никуда.

– Но как бесконечность умещается в твоей маленькой комнате? – спрашивает она.

– Ну как… По своему. Я же могу в ней общаться с тобой, хотя тебя тут нет. Углы и стены есть, а концов нету… И ты есть, хотя нет тут тебя. Хотя, может это ты… Постой!

Хотя, кого я об этом прошу? Впрочем, её нет. Её закрывает звук капель. Я сижу и не двигаюсь. Капли медленно, не спеша, стекают. Постепенно заполняя комнату. Потом исчезают. Кончаются полностью. И остаётся только запах сырости.

Немного промокли книжки. И эти записки. Как ни наивно было оставлять их на пустоте. Но теперь многое не восстановить, а что-то пришлось переписывать немного по-другому. Поэтому, наверное, тому, кто бы вероятно мог это прочитать, повествование показалось бы скомканным, неполным, наивным, и весьма непонятным. Но я на писательские лавры никогда не претендовал. Потому что никогда не рассматривал жизнь как цепь многоуровневых задач, в которой выполнение заданий и выработка навыков продвигает тебя на уровень выше, нежели тот, на котором ты раньше находился.

То есть определённые достижения как будто дают тебе выигрыш в какой-то общей игре и ощущение удовлетворения своим уровнем. Ведь шкалы способностей просятся сами по себе, отчего превращают само существование не в бытие, а сборник задач. И если ты не достиг нового уровня, то ты уже проиграл. Если не кому-то, то самой игре. Игра затягивается как цикл поражений. Ты тлеешь не просто так, а с борьбой за некий смысл.

И когда я надену лавровый венок великого писателя, раскрутится цикл, в котором я вечно буду доказывать свой титул. А цикл этот пойдёт далеко за пределы моей жизни. Я просто боюсь снобизма. Хуже всего, если эти записки смогут кого-то унизить и подчеркнуть его неспособность написать хороший роман. А это непременно произойдёт, даже если записки станут популярными только в моём выдуманном мире, которого в принципе быть не может.

Впрочем, о чём это я… Да смешно. Ведь, если я пишу или говорю о нём, если я даже просто о нём задумываюсь, то я уже предполагаю и подразумеваю его существование. Я допускаю, что он не только существует, но и абсолютно реален, и уже только потом заключаю, что быть этого не может. Этот мир, которого нет. В каком ещё этот маразм читать будут?

Стук в дверь и сладкий голос.

– Можно?

– А когда я запрещал?

– Не знаю, ты любишь обижаться.

– Заметь, не я взывал к твоей совести. Она в тебе говорит сама.

Она бросает передразнивающий вредный взгляд и садится на пол в позу лотоса посреди комнаты. Я даже не спрашиваю, почему она так делает.

– Хочу найти что-то новое, – говорит она.

– Так иди и ищи.

– Не хочу.

– Ты специально меня используешь для разговора с собой?

– В смысле?

– Ну, чтобы я задавал вопрос, а ты отвечала. Чтобы визуализировать мысленного собеседника.

– Неправда. Я не так сделала… Я вообще не думаю.

– Ну и не думай.

– И не думаю.

– И не думай.

Она смотрит на меня из под чёлки, потом снова отводит взгляд в пол.

– О чём?

– Чего?

– О чём мне не думать?

– Попробуй не думать в принципе.

– У меня так не получается…

– Ладно, о чём ты думаешь, когда врёшь мне, что не думаешь?

– Я не вру тебе… Ну. В этом момент обо всём. И, когда я говорю, что не думаю… Я думаю больше всего. Не знаю, как это объяснить. Я как будто теряюсь в какой-то момент. Как будто совсем пропадаю. И в тот же момент…

– Заполняешься светом?