Цитаты из книги «Гордая птичка Воробышек»

– Пожалуйста! Просто пойдем, Илья, прошу! Я не хочу с ним говорить, пожалуйста! – Хорошо, успокойся, Воробышек. Как скажешь. Я осторожно отнимаю от нее пальцы и обнимаю за плечи. Невозмутимо придвигаю Птичку к своему боку и коротко, так чтобы она не заметила, оглядываюсь на парня. В том месте, где он стоит, двор плохо освещен, но парень не дурак, едва его глаза находят мое лицо, он спотыкается и останавливается. Продолжает стоять, пока я усаживаю

– Ты замерзнешь, Воробышек. На дворе зима. Оставь это. Я помогаю девчонке надеть черное приталенное пальто с меховым воротником. Она тут же подпоясывает его поясом. Укутывает горло в длинный пушистый мех. – Нет, – уверенно отвечает, обернувшись ко мне. – Не замерзну. Только не сегодня. – Почему? – спрашиваю я. – Сегодня какой-то особенный для декабря вечер? – Особенный, – соглашается Птичка. Легко пожимает плечом. – Но причина не в том. – В чем же? – Просто у меня есть ты. Видимо, в моих глазах отражается замешательство, потому что она уточняет с улыбкой, набрасывая на меня шарф: – Личный сопровождающий с личным транспортом. Сегодня мне не страшен мороз.

Отложенное вязание на журнальном столе, и рыжий толстый котяра, разлегшийся в кресле. Как же его зовут… – Борменталь! Привет! – радостно тянет Воробышек руку к коту и тот, словно девушка никуда не уезжала, лениво вытягивает лапу, позволяя ей почесать грудь. Заметив меня, тут же схватывается на лапы и напряженно застывает, выжидающе сверкая зелеными глазами. – И чего испугался спрашивается? – удивляется хозяйка, виновато оглядываясь за плечо. – Знакомься, Бормик, это Илья. Он свой. «Свой», – вот так запросто произносит Птичка, как само собой разумеющееся, словно для нее это давно установленный непреложный факт, и меня тут же что-то сжимает изнутри. Еще один алеющий уголек, вспыхнув под кожей по воле Воробышка, сгорая, оставляет по себе болезненный след. Не мигая, мы смотрим с котом друг другу в глаза, изучая и узнавая, пока он наконец не спрыгивает с кресла и не убирается с сердитым мяуканьем под стол. Не сдав своих позиций, а просто временно отступив. Он странно похож на приблудившегося ко мне Домового (однажды вором пробравшегося в мой дом и больше не покинувшего его), просто удивительно, точно снятая сканером копия.

– Что это? – спрашиваю, рассматривая на себе темно-синий мужской джемпер с «V»-образным вырезом горловины и тонкой вышивкой-логотипом «Lacoste» на левой груди. – Э-это же, по-моему, чужая вещь… Крюкова прыскает смехом и весело вскидывает голову, пока я, уткнув нос в мягкий дорогой кашемир, осторожно принюхиваюсь к подозрительно знакомому горьковатому аромату. – Точно, – уверенно киваю своим догадкам и поворачиваюсь к подруге. – Джемпер Ильи. Но почему он на мне? – растерянно жму плечом. – А, Тань?

– Какой ты настырный… Я совсем не вижу тебя. Потому что разбивает мне сердце, а это больно. Ты знаешь, как болит сердце, когда умирает? – Нет. Возможно, отчасти, но это было так давно. – Во-от. А я знаю. Он сильный, он не заметит, а я умру.

– Колючий… Ты пахнешь по-другому. – Что, очень гадостно? И снова голова качается так странно, словно ее отделили от тела, и она живет сама по себе. Глаза закрыты, но пальцы ложатся на теплую кожу и ползут по ней, пробуя, изучая, запоминая… – Приятно… Ты теплый и вкусно пахнешь, ка-ак Люков. Мне нравится. – Это хорошо.

Я не видела его с нашей последней встречи у него дома и с неожиданной тоской смотрю на высокую фигуру, чувствуя, что соскучилась по парню. Соскучилась по его холодному голосу, по уверенному развороту плеч, по обволакивающему ноздри мужскому аромату можжевельника и горького апельсина, и по пронизывающему, сканирующему меня насквозь, словно рентгеновский луч, льду карих колючих глаз. «Что с тобой, Воробышек?» – задаюсь вопросом, и не могу найти ответ.

Я поворачиваюсь к Люкову и останавливаюсь с занесенными в руках тарелками, в одно скупое, тут же отлетевшее прочь мгновение, успев уловить незнакомый взгляд Ильи. Такой жадно-мужской и оценивающий, что мои голые коленки под халатом, на добрую ладонь открывающий их, и те краснеют от его неприкрытого откровения. Мне показалось. Конечно, показалось. Вряд ли возможен интерес такого парня, как Люков, ко мне в подобном контексте. Этого просто не может быть. Да, я бравировала перед той девушкой – Марго, кажется – его привязанностью и придуманным чувством, но была слишком больна, чтобы задумываться о сказанном тогда всерьез. А сейчас… А сейчас я не должна допускать себе даже возможной мысли в это поверить. Слишком ярок Люков для девушки, подобной мне, слишком порывист в увлечениях и слишком непостоянен. Если я умру еще раз, то больше не воскресну.

Он устал, внезапно понимаю я. Очень. И чем-то подавлен. Это понимание как-то странно отзывается в моем сердце, толикой непривычного беспокойства и неясной тревоги, словно всегда жившая в нем тонкая иголочка, вдруг кольнув, не чая того, угодила в место, которое особенно уязвимо и болезненно для меня.

Но девчонка зря переживает, на этот раз я вполне контролирую себя и не намерен усердствовать в силе. Да и мальчишка оказывается совсем не из пугливых. – Слышь, перец, – спокойно говорит он надтреснутым, юношеским баском, глядя на меня в упор сердитыми синими глазами, – ты, конечно, нереально крут, и все такое, но прокачай уже свои глючные тормоза, лады? Сними клешни, мы ж тебе вроде как не чужие. Кстати, респект, сеструха! – криво скалится раскрывшей рот в видимом желании возразить девчонке. – С ним ты реально можешь плевать на Игорька с высокой вышки! Зря мать с бабкой переживают. Мне он нравится.