Новочеркасское духовное училище (1890–1894)

10-летнего Сергея отправили к родственникам в Новочеркасск – столицу Области Войска Донского и кафедральный город Донской епархии – для обучения в духовном училище. Перспектива прожить четыре года вдали от родного хутора пугала мальчика. «…по дороге из села в город, несколько раз, когда лошади замедляли шаг, я спрыгивал с повозки и целовал деревья и цветы и даже сельскую землю, горько плача». Сергей настолько не представлял себе, что такое город и какие в нем порядки, что послушно выполнил шуточный приказ более опытного брата – при въезде в Новочеркасск встать на колени и поцеловать воображаемую каменную женщину, которой на самом деле не было. «Только когда брат встряхнул меня, я понял эту шутку».

Сын бедных родителей, «вечно оборванный, вечно голодный», в длинном сюртуке с чужого плеча, Сергей был предметом насмешек, и не только для однокашников. Один из учителей забавлялся тем, что вызывал мальчика к столу и под общий смех устраивал осмотр костюма своего ученика, приказывая ему поворачиваться.

Неприятности ждали Сергея и при соприкосновении с внешним миром – на пароходе, которым мальчик ездил домой на каникулы. Любознательный ребенок, лазивший по пароходу, вызывал подозрения у взрослых. Раз Сергея приняли за вора и грозили выбросить в воду. «Это было самым сильным огорчением детства о. Илиодора». В другой раз мальчик, не имея на руках билета, попался самому хозяину парохода. Сергей заявил, что отдал билет брату, и тогда разгневанный господин стал водить свою жертву за ухо по всему пароходу, требуя показать, где брат. Тот, как назло, прятался от ветра под брезентом, поэтому позорное шествие под конвоем пароходовладельца продолжалось долго.

Подвергаясь разным притеснениям, Сергей стал давать отпор, что понемногу стало как бы его специальностью. По словам биографа, в училище мальчик «энергично протестовал против всего, что считал несправедливым», произносил «резкие отповеди учителям» за их «формальное, чисто чиновническое отношение» к ученикам, поэтому «был постоянным кандидатом в карцер». «Я, будучи еще ребенком, в духовном училище поднял знамя правды и человеческой справедливости, и за это начальники и товарищи плевали мне в лицо и говорили: "сумасшедший!"».

В мемуарах Сергея Михайловича его детское бунтарство распространяется и на сферу религии. Он вспоминает, как спросил учителя: «Бог есть дух. Как же Он мог говорить с небес Христу, крестившемуся в Иордане?». Вместо богословских аргументов учитель поспешил запихнуть любознательного ученика в карцер.

По свидетельству Аполлона, его брат уже в училище выделялся из числа прочих учеников ввиду как «выдающихся способностей», так и «большого влияния» на товарищей. По инициативе мальчика в училище появился собственный журнал, носивший «детский характер», где Сергей помещал свои стихотворения.

В свою очередь, и однокашники оказывали влияние на мальчика. По их примеру он начал курить, но сумел отказаться от этой привычки по просьбе тяжело заболевшего брата.

Донская духовная семинария (1894–1900)

Из училища Сергей перешел в Донскую духовную семинарию, располагавшуюся здесь же в Новочеркасске. Юноша съехал от родственников и поселился в семинарском подвале, «где и света Божьего не видно было»: «там я и зяб, и голодал».

Воспитанники семинарии не только «красили губы и пудрились», но и вообще вели далеко не благочестивый образ жизни – пили, воровали и т.д. Возвращаясь ночью из «домов с плохой репутацией», подлезали под запертые ворота, чтобы попасть в общежитие. Целомудренный Сергей наблюдал за ними с горечью. Вспоминая это время, он напишет: «…когда я сам был еще семинаристом, я много, много скорбел о том, что духовная школа обратилась в местилище нравственных нечистот».

Но Сергей к 14 годам был уже не тот наивный ребенок, который послушно целовал невидимую статую. Он не только не поддался общему развращению, но и объявил ему войну. Начал вышучивать однокашников. Коронным номером Сергея было наглядно изображать, как семинаристы ползают под воротами. «…в результате этих иллюстрированных проповедей молодые люди, ставшие мишенями моих насмешек, обычно воздерживались от греха вообще или, по крайней мере, заканчивали хвастаться этим».

Юноша обличал и учителей, что однажды едва не привело к его исключению. Инспектор семинарии, вернувшись из Петербурга, стал превозносить подобострастие синодских чиновников. «Вот там, действительно, почтение и уважение к сану. А у вас что? Одна грубость», – наставлял инспектор учеников. Сергей слушал-слушал и вдруг выпалил во всеуслышание: «Андрей Александрович, вы учите нас быть подхалимами». Когда этот невиданный случай обсуждался правлением семинарии, мнения разделились. Большинство учителей находило, что дерзкого юношу следует исключить, высказывалась даже мысль отдать его в солдаты. Некоторые, наоборот, защищали «легкомысленного» мальчика. Каким-то чудом Сергея решили оставить.

«Коротко говоря, – писал он впоследствии о своих семинарских годах, – я энергично протестовал против неподобающего поведения моих одноклассников и учителей, и это привело к тому, что меня обычно боялись». Весьма правдоподобно выглядит газетное сообщение, что в то время будущий иеромонах числился «в прогрессистах». Но протесты Сергея не затрагивали, как ранее, религиозных вопросов, напротив, были направлены против разных грехов.

В семинарии, вопреки окружающей атмосфере, глубокая религиозность юноши окрепла. Впоследствии он стыдливо уверял американских читателей, что благочестивые убеждения в него вколотили учителя. Но что можно вколотить в такого бунтаря? Он будет слушать только тех, кого уважает. Перед церковью же он глубоко благоговел.

«С пятнадцатилетнего возраста, – писал Сергей Труфанов, – я смотрел как на агента Бога не только на царя, но и на каждого монаха, священника или епископа. Каждое произносимое ими слово было для меня законом, который ни при каких обстоятельствах я не мог бы преступить. В возрасте шестнадцати или семнадцати лет моя вера была похожа на скалу, которую невозможно ни сдвинуть, ни сокрушить, ни разбить».

Именно в эти годы, к 4-му классу, у Сергея созрело главное решение его жизни – стать монахом.

Санкт-Петербургская духовная академия (1901–1905)

Законы Российской Империи разрешали мужчинам монашеский постриг не ранее 30-летнего возраста (Ст.250 Зак.сост.), а Сергей вышел из семинарии всего в 20 лет. Именно по этой причине он решил продолжить образование в Санкт-Петербургской духовной академии. По-видимому, карьера ученого монаха, обыкновенно начинавшаяся отсюда, юношу не интересовала.

Атмосфера столичной академии была гораздо благотворнее, чем в захолустной семинарии. Сергей свел знакомство с разными духовными светилами и вообще оказался в гуще церковной жизни.

«Здесь, в духовной академии, брат Илиодор очень много работал по вопросу нашей церкви, – неуклюже рассказывал Аполлон, – он интересовался философией и проводил все время в упорном труде».

Среди преподавателей выделялся молодой историк А.В.Карташов, почти ровесник Сергея, которому он запомнился как «человек с живой душой». На одной лекции он прямо назвал грех, послужившей причиной изгнания с кафедры московского митрополита Зосимы. Поговаривали, что в приватных беседах молодой доцент излагает атеистические взгляды. Однако это было исключение. Остальные преподаватели учили «согласно с тоном "Православия"».

В силу недостатков как ученика, так и системы, весь пройденный Сергеем курс духовного образования оказался поверхностным. Молодому человеку привили безукоризненную грамотность и красивый четкий почерк, но не познакомили с литературой, так что он мог иллюстрировать свои мысли в лучшем случае примерами из третьесортных пьес и газетных виршей. Ознакомившись с его сочинением, один журналист пришел к выводу, «что автор его, к стыду воспитавшей его средней и высшей духовной школы, человек крайне неразвитый, ничего не читающий настоящим образом», а другой отметил: «в сущности, о. Илиодор, несмотря на окончание курса духовной академии, – человек малообразованный, не имеющий ни философского, ни даже исторического мышления».

Зато в церковных науках Сергей преуспел, изучив Св.Писание настолько, что без подготовки смог разъяснить случайно встреченному репортеру «Биржевки», где сказано: «язык мой прильпе гортани моему». Но и здесь образование осталось поверхностным. Научив говорить «Простите» вместо «До свиданья» и «Ради Христа» вместо «Пожалуйста», учителя не привили Сергею поведение, которое должно прилагаться к этим смиренным формулам. Изучая внешнюю сторону православного вероучения, он не проникся его глубиной.

Словом, Сергея научили писать и говорить, не научив думать. Это противоречие принесет ему множество скорбей.

В академии он оставался верным своим привычкам – много учиться и громко протестовать против несправедливости. Архиеп.Антоний Волынский отмечал, что в те годы студент уже «выказывал наклонности к бунту».

Брат выражался мягче:

«Как и в семинарии, он пользовался значительным влиянием среди студентов академии и к нему весьма прислушивались.

Он отличался большой самостоятельностью в своих суждениях и у него не раз происходили недоразумения с товарищами и другими лицами, деяния которых он считал неправильными».

Ссорились, между прочим, на политической почве. Однокашники Сергея вольнодумствовали, почитывали так называемую «оконную литературу». Позже он вспоминал, как однокашник показал ему, второкурснику, картинку с изображением пирующих духовных лиц («Мы молимся за вас!») и трудящегося простонародья («А мы работаем на вас!»). Эту агитку Сергей «с негодованием отверг», заявив: «Ты с такими вещами в другой раз ко мне не обращайся; ведь ты знаешь мои убеждения; таким вещам не место в духовной школе и где бы то ни было среди христиан!..».

Неудивительно, что юный студент стяжал в академии славу «идиота и маниака».

Впрочем, кроме подобных случаев он ни в чем не проявлял свой нрав, поэтому за пределами ближайшего круга считался «скромным, тихим, даже застенчивым студентом».

Мечта стать монахом все более укреплялась, особенно после одного случая. К очередному царскому дню (14.XI.1901) Сергею достался билет в Александринский театр на бесплатный спектакль для воспитанников столичных учебных заведений. Играли комедию Шекспира «Много шуму из ничего», где фигурировал католический монах отец Франциск. Выставление монаха в комическом виде возмутило юношу. Он кое-как досидел до конца первого акта и ушел.

С тех пор Сергей «добровольно стал жить монашеской жизнью», «похудел и пожелтел от усиленного поста». В духовном подвиге, как и в других предметах, он меры не знал. «Будучи в академии, я захотел быть святым, впал в прелесть и так истощил свой организм постничеством, что до сих пор не могу восстановить его, хотя это и необходимо для моего пастырского и проповеднического служения», – вспоминал он в 1910 г..

Ради большей аскезы Сергей два месяца держался без сна. Вскоре начались видения. «Я видел Христа. Я видел злых духов, которые схватили меня за волосы и поволокли меня, крича: "Ты не сбежишь от нас! Ты не сбежишь от нас!". И я видел чудовищ с огромными железными вилами, которые кричали: "Ты наш! Ты наш!"».

Продолжать этот путь без духовного руководителя было опасно, но найти его в столице оказалось нелегко. Сергей начал поиски в ближайшем монастыре – Александро-Невской лавре. Один монах, к которому обратился юноша, оказался дряхлым стариком, другой, «упитанный» обитатель богато обставленной кельи, улыбнулся на расспросы Сергея «крайне циничной улыбкой». Лавра разочаровала.

Наконец руководитель нашелся в самой академии. Духовным отцом юноши стал инспектор и будущий ректор академии архимандрит Феофан (Быстров), незаурядная личность, «истинный аскет». О. Феофан был всего на 6 лет старше своего подопечного, только недавно прошел той же дорогой и хорошо его понимал. «Я был его любимым учеником, его протеже, – писал Сергей Труфанов о своем духовнике. – Он выделял меня и упорно вел меня к путям света, видя во мне будущий столп Православия». В свою очередь, юноша «с жадностью» ловил «каждое слово своего учителя» и «приготовителя к монашеской жизни». Спустя годы повзрослевший ученик охарактеризует роль своего наставника так: «Он мой старец и духовный отец». Они были очень близки.

Другим наставником стал о. Иоанн Кронштадтский. Выслушав Сергея и узнав, что он горит желанием служить народу, великий пастырь благословил юношу, погладил его по голове, поддержал деньгами для раздачи беднякам и советом. С тех пор Сергей «очень часто ездил в Кронштадт к дорогому батюшке Иоанну Кронштадтскому». В начале 1902 г. даже привез оттуда в академию блаженного Митю – «Божия человека» Дмитрия Попова.

В 1903 г. Сергей вместе с товарищем поехал в Саров – вероятно, на торжество прославления преподобного Серафима (19.VII). По дороге с юношей случилась любопытная история. Увидев, как бедняки садятся в вагоны, в которых впору перевозить скот, Сергей возгорелся желанием ехать таким же образом, добился, чтобы поставили лестницу, и кое-как вскарабкался. Последовавший этому примеру спутник разбил себе переносицу.

Именно после поездки в Саров мечта Сергея о монашестве наконец осуществилась. Постриги студентов духовных академий допускались ранее установленного законом 30-летнего возраста. Сергей обратился к ректору еще в конце первого курса, но получил отказ. Теперь, когда юноша учился на третьем курсе, согласие наконец было дано.

Родители Сергея, его однокашники и даже блаженный Митя высказались против пострига, причем «Божий человек» пояснил свой совет так: «если ты это сделаешь, ты все равно женишься. Это было открыто мне Богом». Сергей запомнил зловещие слова и берегся от искушений как мог. «…в течение моей десятилетней жизни монахом пророчество блаженного Мити висело над моей головой, как дамоклов меч». Увы, в конце концов этот меч обрушился. Недаром Митю считали прозорливым!

Постриг был совершен 29.XI.1903 ректором академии епископом Сергием (Страгородским) с наречением в честь мученика Илиодора Магидского (память 19 ноября). Дословно это имя означает «дар солнца». Потом о. Илиодор, рассказывая пастве о своем небесном покровителе, с жаром будет упирать на следующий эпизод из его жития: во время мучений св.Илиодор воззвал к небу: «Господи Иисусе Христе Боже, спаси меня», на что свыше прозвучал ответ: «не бойся, Илиодор, Я с тобой».

Новопостриженному иноку было 23 года. Аскеза, посты, молитвы продолжались. Поскольку крепчайшему достается больший искус, юного монаха преследовали фантастические бесовские страхования – то цыганенок, плящущий перед ним на перроне, то три великана с дубинами, кричащие: «Мы тебе покажем! Мы тебе покажем!». Это не были галлюцинации: их видел не только сам о. Илиодор, но и кто-нибудь из его спутников.

Молодой подвижник даже приобрел некоторую славу: в 1911 г. Л. А. Тихомиров писал: «Насколько помню, о. Илиодор был еще немного лет назад известен как очень благочестивый, скромный и тихий студент Духовной академии». В 1911 г. после целой череды скандальных историй в эти слова было трудно поверить.

Впрочем, следует понимать, что при всем своем мистицизме юноша вступил на путь не монастырского, а ученого монашества, путь, предопределенный поступлением в академию. Сам «приготовитель к монашеской жизни» о. Феофан – это выпускник академии, оставленный при ней и ни дня не живший в монастыре. Ученое монашество представляло собой церковную элиту, «монашествующую аристократию», занимавшуюся не столько духовными подвигами, сколько административными делами.

Многочисленные недруги о. Илиодора, упрекавшие его в неподобающей монаху вольности, упускали из виду, что имеют дело не с обитателем монастыря. Нельзя требовать от представителя ученого монашества качеств, присущих монастырским монахам.

И до, и после расстрижения Илиодор-Сергей Труфанов всегда объяснял свое решение принять монашество сугубо практическими мотивами.

«Я хотел усердно работать, и еще я хотел на всю жизнь остаться один без семьи, чтобы быть свободным, как орел, чьему полету ничто не препятствует.

Для достижения этой цели мне было необходимо стать монахом, отдалить себя от мира и сжечь за собой корабли».

«Я знал, что другое положение свяжет меня по рукам и по ногам, заставит меня молчать, когда нужно говорить и писать правду. Монашество меня сделало свободным. В монашестве, в моем одиночестве я никого не знаю, кроме Бога, а остальных я признаю настолько, насколько они знают Бога, слушают Его, повинуются Ему».

Постриг дал право на бесстрашие. О. Илиодор любил повторять, что, «как монах, он, кроме Бога, не боится никого». «Я монах и смерти мне ни с какой стороны бояться не приходится»; «Я ничего и никого не боюсь!..».

Свобода от страха – вот что привлекало юного монаха в этом звании. Позже он скажет про одного своего собрата, что тот «поступил в монахи ради свободы, ради свободы духовной, ради свободы духа».